Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

записывая в тетрадь сложные глаголы и склоняя существительные. Шелли охотно давал ей уроки. Кроме того, она читала и перечитывала книги матери, пытаясь найти в них ответ на вопрос: как совместить стремление к свободе с ревностью и страшной зависимостью от одного-единственного человека? Как обрести дыхание творческого человека — о, она тоже хотела писать, но пока еще страшно робела. Ей казалось, что ее окружают гении — мать, отец, Шелли, — что может рядом с ними сказать она, измученная, несчастная, физически очень слабая? И справится ли она с той жизнью, которую выбрала сама, прыгнув тем июльским утром в карету к Шелли? Одно она знала точно: жизнь — самый драгоценный дар Господа, и она не расстанется с ней ни при каких обстоятельствах. Она никогда не окажется на мосту Патни, как Мэри Уолстонкрафт.

Однажды майским утром Шелли робко сказал ей, глядя куда-то в сторону:

— Я снял для Джейн небольшой коттедж в Девоншире — завтра она уедет туда. И знаешь, она больше не Джейн: теперь она хочет, чтобы ее называли Клер, Клер Клэрмонт. Красиво звучит, правда? Ты довольна?

— Она беременна? Ты потому отсылаешь ее?

— Мэри, что ты вообразила? Ты знаешь, что теперь, после смерти деда, я могу снять для Джейн коттедж. Нам с тобой лучше побыть вдвоем, и она сама этого хочет.

Действительно, несколько месяцев тому назад умер дед Перси. И в результате долгой и неприятной для обеих сторон переписки между отцом и сыном было заключено соглашение: сэр Тимоти выплачивает Перси ежегодно 1000 фунтов и покрывает самые неотложные его долги. И это всё! Больше он ничего не хочет о нем знать. По тем временам сумма была вполне осязаемой: квалифицированные наемные работники получали от 50 до 90 фунтов в год, адвокаты — около 450 фунтов, а джентри, английское мелкопоместное дворянство, укладывались вместе со всем семейством в сумму, не превышающую 500 фунтов в год. Такая договоренность была очень кстати, потому что Гарриет, потеряв терпение и устав ждать возвращения мужа, наотрез отказалась вернуть ему взятые со счета деньги.

Но Мэри сейчас все это волновало в последнюю очередь. Как и то, что Джейн решила сменить свое имя на более романтичное — Клер. О, она слишком хорошо знала свою сестру, чтобы поверить, что та по доброй воле, без веской причины едет в какую-то глушь и добровольно расстается с Шелли. Тогда это была отработанная схема: девицу отправляли туда, где ее никто не знает, там она разрешалась от бремени и отдавала ребенка добрым людям на усыновление. Или тайком делала аборт с помощью акушерки. Мэри была в ярости и не захотела даже попрощаться со сводной сестрой. Ясно, что обстановка в то время в новой семье Шелли накалилась до предела. Неслучайно Джейн (или Клер, как теперь ее надо было называть) писала Фанни о том, что уезжает из дома, смертельно устав от «царящей там обстановки недовольства, сцен насилия и страсти, смешанной с ненавистью». Неслучайно и то обстоятельство, что относящиеся именно к этому периоду страницы из дневников Клер и Мэри — а они вели их практически всю жизнь — исчезли бесследно, и теперь приходится только гадать, была Клер беременна от Шелли или все-таки нет. Но уехала она из Лондона почти на год.

С исчезновением Клер, как и следовало ожидать, воцарилась идиллия, дополненная переездом в райское место — в арендованный Шелли двухэтажный кирпичный особняк в Бишопсгейте, недалеко от Итона. Вокруг на многие мили простирались сады и леса, особенно прекрасные тем летом. У Мэри наконец были слуги — и она могла заниматься чем-то более осознанным, нежели приготовление пищи. И главное — он был рядом, прекрасный молодой поэт и философ, работавший над переводами и поэмами, обсуждавший с ней вопросы мироздания и не оборачивающийся мертвецом и чудовищем, как это происходило раньше, во сне или наяву, она уже и сама не понимала. Мэри была счастлива и 24 января 1816 года родила крепкого здорового мальчика, которого назвали Уильямом.

3

Он обретает бессмертие

Клер Клэрмонт (недавняя Джейн) не была в Лондоне почти год и теперь стояла перед новым каменным зданием старейшего королевского театра «Друри-Лейн» и думала — нет, вовсе не о Шелли, в доме которого она снова поселилась по окончании своей таинственной ссылки. На этот раз ее мысли занимал другой поэт — Байрон. Здание театра, отстроенное заново после недавнего пожара, поразило ее своими масштабами и великолепием. Ей вообще все в Лондоне после девонширской провинции казалось роскошным, богатым и полным смысла. Она чувствовала, что стоит на пороге новой жизни, новых важных отношений, — и готова была не раздумывая броситься в эту жизнь с головой как в омут.

Клер через знакомых узнала, что главная английская знаменитость, притча во языцех, великий и ужасный лорд Джордж Гордон Байрон приобрел с помощью друга пай и вошел, как бы сказали сейчас, в правление театра «Друри-Лейн». Этой зимой он часто бывал здесь, и английские леди требовали от своих дочерей даже не смотреть в его сторону — а сами не могли оторвать глаз от этого невысокого коренастого красавца, когда он появлялся в ложе. Его врожденная хромота только усиливала то таинственное и зловещее впечатление, которое он производил на окружающих. Злые языки даже шептали, что его нога напоминает раздвоенное копыто дьявола, а сам он — мистическое сочетание Аполлона с Мефистофелем. Маменьки прятали от дочек его поэму «Корсар», действие которой происходит в турецком гареме, но ее читали решительно все — в момент публикации за один день было продано 10 000 экземпляров! Хотя сейчас светское общество куда больше, нежели его сочинения, занимал скандал вокруг его запутанных отношений с женой Аннабеллой (она уехала к родителям и собиралась разводиться) и замужней единокровной сестрой Августой, которая, по слухам, родила от него ребенка. Конечно, Клер была в курсе всех этих сплетен и резонно рассчитала, что знаменитый поэт в каком-то смысле вакантен. Она знала, как вести себя с поэтами, и, главное, хотела взять реванш у Мэри, заполучившей наконец Шелли в свое полное распоряжение. И вот теперь Клер собиралась написать Байрону письмо с просьбой оказать ей протекцию на театральном поприще — у нее был очень приятный голос, она действительно неплохо пела и, в конце концов, той зимой 1816-го ей было всего семнадцать! И она была прехорошенькой со своими темными вьющимися локонами и карими глазами.

Атаковав Байрона письмами, Клер быстро поняла, что интерес для него могут представлять не ее