Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

раскаты смеха и беготню: Шелли обожал страшные истории, когда-то он доводил ими до слез своих маленьких сестер, а теперь нашел благодарного слушателя в лице Джейн.

Он называл это «часом ведьм»: они гасили свечи, забирались под покрывало, и он рассказывал ей тут же сочиненные истории о привидениях, восставших из могил покойниках и монстрах, пьющих человеческую кровь. Он вводил Джейн в состояние транса: с белым лицом она как сомнамбула ходила по комнате, пока не начинала кричать от ужаса, тогда он хватал ее, прижимал к себе и утешал всеми доступными ему способами. В том числе… своим любимым блюдом. Благодаря его другу по Оксфорду, адвокату и писателю Томасу Хоггу, мы точно знаем, что это было. Шелли крошил хлеб в миску, заливал его кипятком, обильно посыпал сахаром и мускатным орехом и потом доставал ложкой. Он поглощал эти сладкие куски с такой жадностью — о, он все делал со страстью! — что Хогг однажды сказал, что Шелли напоминает ему валькирию, сосущую кровь мертвецов. Поэту так понравилось сравнение, что потом он пугал гостей за столом перед десертом: «Сейчас я буду питаться кровью — кровью убитых королей!» У них было мало развлечений: они нигде не бывали, почти никого не видели, а Мэри все больше дулась и молчала.

Шестнадцатилетняя Джейн в глубине души ждала фанфар и мужского поклонения за то, что решилась исповедовать принципы свободы и независимости, — а получила только изоляцию и скучную жизнь едва ли не впроголодь. Иногда ей так хотелось забежать к матери на Скиннер-стрит: Мэри Джейн прекрасно готовила, и в доме отчима подавали к обеду такие вкусные блюда, которые когда-то, еще до возвращения Мэри из Шотландии, привлекли в гостиную Годвинов и самого Шелли. Теперь он был занят в основном тем, что скрывался от кредиторов: за год они переменили четыре адреса, и призрак долговой тюрьмы витал над молодыми людьми днем и ночью, так что Шелли часто не ночевал дома, а сонные девушки пытались убедить полисменов, что решительно не знают, где он может находиться.

Шелли предложил Джейн прочесть его любимую книгу — утопический роман Джеймса Лоуренса «Империя Наиров, или Права женщин», который вышел в 1811 году, — и теперь она старательно выписывала в свой дневник почерпнутые оттуда мысли: «Дайте женщине право жить не под контролем мужчины, дайте ей насладиться свободой, которой до сих пор наслаждаются лишь мужчины, пусть она сама выбирает и меняет любовников в соответствии со своими желаниями». Парадокс в том, что Лоуренс писал эту свою книгу под сильным влиянием идей Мэри Уолстонкрафт и ее знаменитого труда! В его утопическом мире царил матриархат, а женщины могли свободно выбирать себе сексуальных партнеров. Он (как и Годвин, во всяком случае в своих трудах) отрицал институт брака, который в XIX веке был одним из основ гендерно-иерархического устройства общества. И это очень нравилось Джейн — она действительно ненавидела всяческие цепи, которые общество накладывало на женщину, и так никогда и не вышла замуж. Мэри же в этих вопросах придерживалась гораздо более традиционных взглядов. Так что Шелли был не так уж далек от истины, когда говорил, что Джейн — точно дочь Мэри Уолстонкрафт, хотя бы по духу.

Пока что феминистские эскапады двух сестер натыкались не только на социальный остракизм, но и на те особенности женской природы, которые свели в могилу мать Мэри. Нравилось это Шелли или нет, но наступила череда родов — причем сразу у двух его жен. Сначала в ноябре 1814-го Гарриет родила мальчика, которого назвали Чарльз Биши Шелли. Отец, несмотря на двусмысленную ситуацию, так радовался его появлению на свет, что Мэри саркастически записала в своем дневнике: «Это событие должно приветствоваться колокольным звоном — в честь сына его жены» (последнее слово было выделено). Она отчаянно ревновала Шелли — и не столько к Гарриет, сколько к Джейн. Сначала мать Джейн отняла у нее горячо любимого отца, а теперь дочь, кажется, решила отнять возлюбленного, проводя с ним все больше времени. Теперь они подолгу гуляли вместе на пруду возле Парламентского холма (парк на юго-востоке Лондона), где предавались любимому занятию Перси: запускать по водной глади бумажные кораблики, а потом поджигать их. Ведь вечером это так красиво.

Вскоре после появления на свет Чарльза, 22 февраля 1815-го, Мэри — на два месяца раньше срока — родила девочку. Увы, ребенок прожил всего тринадцать дней. Когда наутро после похорон в дом пришел друг Шелли Томас Хогг, он оказался единственным, кто был готов утешать несчастную мать и разделять ее горе. Перси и Джейн куда-то ушли, и Хогг долго сидел возле постели Мэри, поил ее чаем и пытался развлечь рассказами об их с Перси юности. Никто уже не вспоминал, что Шелли еще осенью попросил друга приехать в Лондон для того, чтобы… завоевать сердце Мэри и отвлечь ее от грустных мыслей и нарастающей неприязни к Джейн. У нее не было сил с ним спорить, и она пообещала, что рассмотрит возможность отношений с Хоггом после рождения ребенка.

Вовсе не удивительно, что в тот период Шелли предпочитал проводить время с Джейн. Конечно, он жалел Мэри, только что потерявшую их первого общего ребенка, но не был готов постоянно видеть ее слезы и слушать рассказы о кошмарных снах, преследовавших ее по ночам. Она писала в своем дневнике: «Снова мне снится моя малышка — будто она такая холодная и мы растираем ее у камина, и она оживает — но тут я просыпаюсь и не вижу ребенка, я думаю о ней весь день». Ее преследовал еще один сон: прекрасный юный мужчина обнимает ее, но едва их губы соприкасаются, черты его лица резко меняются, и вот она уже обнимает труп, окутанный саваном, в складках которого копошатся могильные черви. Мэри просыпалась с отчаянным криком, в холодном поту, ее зубы стучали, тело сводила судорога, она вглядывалась в темноту — и видела в желтом свете луны, освещавшей комнату, силуэт чудовища, наблюдавшего за ней. Она вскакивала и пыталась найти его, заглядывала в шкафы, но комната, конечно, была пустой. «Ночной кошмар» — она снова и снова вспоминала эту картину, написанную художником, в которого была влюблена мать. Но тот демон с картины был маленьким и даже смешным — ее же казался огромным и уродливым.

Днем Мэри мысленно разговаривала с отцом и пыталась найти себе занятие, связанное с интеллектуальным трудом и познанием мира — то есть тем, на что ее всегда нацеливал Годвин. Она стала учить греческий язык, старательно