Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

Конечно, Мэри корила себя за все: и за то, что ее побег стал косвенной причиной катастрофы, и за то, что всегда уделяла Фанни слишком мало внимания. Годвин прислал дочери первое за все время письмо: «Не приезжай в Суонси, не беспокой усопшую, оставь ее там, куда она так стремилась». Суицид считался тогда преступлением, поэтому Шелли, который первым оказался в Суонси, уничтожил подпись Фанни на предсмертной записке, а Годвин с женой объявили, что падчерица ехала к теткам и в дороге умерла от лихорадки. Родственники, как водится, обвиняли друг друга: Годвины утверждали, что Фанни ушла из жизни из-за безответной любви к Шелли, Перси и Мэри в свою очередь упрекали мачеху в пренебрежительном отношении к бедной девушке. Шелли посвятил Фанни стихотворение «Мир этот слишком велик для тебя», а Мэри продолжала писать об ожившем чудовище и уже сама не понимала, кто это: создание Виктора Франкенштейна или просто мужчина, человек, который находится рядом и который назначен тебе судьбой. Скоро жизнь укрепила ее в последнем.

Через два месяца после смерти Фанни — 10 декабря 1816 года — в пруду Серпентайн (Serpentine — «Змея») в лондонском Гайд-парке обнаружили тело женщины на последних сроках беременности. Это была законная жена Шелли Гарриет. Кто был отцом погибшего вместе с ней ребенка? Здесь ничего нельзя утверждать наверняка. Известно, что накануне отъезда в Женеву Перси посещал Лондон и виделся с ней, так что теоретически это мог быть и его ребенок. Известно и то, что последнее время Гарриет не жила в доме родителей — она сняла жилье под фамилией Смит. Говорили, что ее бросил любовник, военный. С уверенностью можно утверждать лишь одно: ей был всего двадцать один год, и она была очень несчастна.

И вот тут начинается самое интересное — события, о которых до сих пор не любят писать даже в английских биографиях Шелли. Им овладевает маниакальная идея — получить единоличную опеку над своими детьми, Иантой и Чарльзом, которыми до этого он не слишком интересовался. Дети пока живут у убитых горем родителей Гарриет и под присмотром ее сестры Элизы — и вот адвокаты, нанятые Шелли, пытаются убедить суд, что Уэстбруки в силу своего недостаточного образования и невысоких моральных качеств не могут дать им надлежащего воспитания. А сам поэт излагает суду версию, которая гласит, что «Гарриет опускалась все ниже по лестнице, ведущей к проституции, жила с конюхом по имени Смит, а когда он бросил ее, то покончила собой»! Даже если подобный пассаж предложили Шелли адвокаты, чтобы повысить его шансы в суде, вряд ли стоило обвинять в проституции женщину, которую ты сначала увез из дома, а потом бросил с двумя детьми ради новой любви. И сам поэт, и все его друзья прекрасно знали, как страдала Гарриет и как надеялась на возвращение блудного мужа. Да и сам факт самоубийства дочери богатых родителей, которая уж точно не оказалась бы на улице, говорит прежде всего об ее отчаянии и разочаровании во всем — в мужчинах, в отношениях и в самой жизни. Будь Гарриет похитрее, даже будучи беременной не от Шелли, она преспокойно могла оставить этого ребенка — по закону он все равно считался бы рожденным в церковном браке и носил бы фамилию ее мужа. Не смогла, не захотела, предпочла покончить с отчаянной ситуацией по-другому.

Здесь самое время дать портрет Гарриет, принадлежащий перу старого школьного друга Шелли, писателя Томаса Лав Пикока: «Память о Гарриет обязывает меня со всей определенностью заявить, что она была любящей и верной супругой и что поведение ее было совершенно безупречным и достойным всяческого уважения.

…У Гарриет была прекрасная фигура: легкая, подвижная, изящная, черты лица правильные и миловидные, волосы светло-каштановые, причесанные скромно и со вкусом. Голос у нее был приятный, манера говорить — самая откровенная и располагающая, настроение — неизменно бодрое, а смех — простодушный, звонкий и выразительный. К тому же она была хорошо образованна. Она была очень привязана к мужу и всячески старалась приноровиться к его привычкам. Если они выезжали, она была украшением общества, если, напротив, жили замкнуто — не хандрила, если же путешествовали, ее целиком захватывала смена впечатлений».

Пикок прожил долгую жизнь и свои воспоминания о Шелли писал в конце пятидесятых годов XIX века, когда поэта не было в живых уже тридцать с лишним лет. И он очень хорошо относился к Мэри Шелли, отмечая ее красоту, талант и выдающийся интеллект, так что его трудно упрекнуть в предвзятости. Тем не менее на суде, сразу после ухода Гарриет, Шелли повел себя как классический муж патриархального английского общества, уверенный в своих безграничных правах на жену и детей и демонстрируя то, что три века спустя назовут сексизмом.

Будь он какой-нибудь безвестный мистер Симпсон, он бы наверняка выиграл процесс. В то время даже при живой матери дети всегда доставались отцам. Но с поэта другой спрос, причем Божеский, а не людской: Шелли проиграл! Высокий суд во главе с лорд-канцлером вынес абсолютно беспрецедентное для той эпохи решение не в пользу отца, старшего сына баронета. Шелли был лишен отцовских прав — и обвинен в нарушении церковных канонов и безбожии. В качестве обвинительного материала фигурировала поэма «Королева Мэб». Это произошло 17 марта 1817 года, а до этого, 30 декабря 1816-го, в самый разгар судебных разбирательств — чтобы укрепить позицию истца — Перси и Мэри обвенчались.

Для обоих в силу трагических обстоятельств это событие стало всего лишь формальностью. Перси писал Байрону: «Излишне говорить, что мы пошли на оформление брака только по необходимости и что наше мнение о значении этого так называемого освящения союза и всех связанных с ним предрассудках остается прежним». Мэри отметила в своем дневнике: «Съездили в Лондон. Заключили брак. Читала Локка и Честерфилда», — перепутав при этом дату знаменательного события. Похоже, никаких иллюзий у нее уже не оставалось. Довольны были, кажется, только Годвин и Мэри Джейн: они пригласили новоявленную чету к себе домой на ужин. Клер не было: в январе она родила дочку Аллегру. Конечно, Годвины знали об этом и… искренне считали отцом Перси Биши. Их наверняка не слишком радовало это обстоятельство, но законный брак Мэри позволял вновь надеяться на щедрую финансовую помощь со стороны зятя. Мэри Джейн расстаралась и наготовила много вкусных блюд, но настроение у всех было подавленное, и кусок никому не лез в горло.

После проигрыша в суде Шелли не захотел оставаться в Лондоне