Я не хотела убивать - Б. Седов

- Я понимаю, на что вы намекаете. Так вот, не знаю, что там себе возомнила моя бывшая ученица, но я не то что не был с ней в какой-то связи, как сейчас это преподносят журналисты, но даже не сразу вспомнил ее по имени и фамилии, названной мне следователем на допросе. - Произнеся эту тираду, мой первый мужчина смотрит в сторону Андрея Куликова, который сегодня тоже здесь.

- Ваша честь, позвольте защите задать вопрос потерпевшему Самошину? - приподнимаясь со своего места, слегка картавя, обращается к судье лысоватый мужчина. Это мой адвокат.

- Задавайте, - разрешила судья.

- Господин Самошин, моя подзащитная утверждает, что любила вас, состояла с вами в связи, была беременна от вас, но, когда вы настояли на разрыве отношений, сделала аборт, а потом попыталась покончить жизнь самоубийством. Факты аборта и попытки суицида я готов подтвердить документально. Хотя, конечно, лично я не смею стопроцентно утверждать, что ребенок был именно от вас. Генетической экспертизы органы следствия и суд не проводили. Тем не менее… - адвокат выжидающе смотрит на Владимира.

- Какие еще картины может нарисовать больное воображение этой девушки? Это бездоказательно. Что она вообще себе позволяет! Она забрала у меня самое дорогое - жизнь моей невесты, жены, - патетично говорит Самошин и смотрит в мою сторону.

Я не отвожу взгляд, он бледнеет и отворачивается. Зал снова неодобрительно гудит.

- Подлец!!! - я продолжаю смотреть на Самошина в упор.

- Подсудимая, у вас есть право сказать что-либо в свою защиту. Суд готов вас выслушать, - строго говорит судья.

Я не могу сказать им, что всю жизнь мечтала спасать жизни, а не отнимать, что не хотела убивать собственного ребенка, а дважды хотела убить себя.

Я говорю:

- Я не хотела убивать. Больше мне добавить нечего.

Затем слово берет прокурор. Он требует для меня пятнадцати лет лишения свободы за преднамеренное убийство и убийство в результате превышения меры самообороны. После него говорит адвокат, который пытается скостить срок до пяти лет. Он напоминает о том, что Тофик изнасиловал меня, о моей истории с Самошиным и о двух попытках самоубийства.

- Моя подзащитная очень молода и неопытна. Оба преступления она совершила в состоянии аффекта…

Но последнее слово за судом.

- Судебная коллегия удаляется на обсуждение вопроса о вынесении приговора, - говорит судья.

Лику вывели под конвоем из зала и отвели в специально оборудованное помещение для подсудимых, находящееся в этом же здании. Сейчас она ловила себя на мысли, что ей совершенно безразлично, каким будет приговор. Главное, чтоб быстрей. Неизвестность давила и душила. И это было хуже всего, особенно, когда осознаешь, что жизнь все равно уже сломана…

* * *

- Лицом к стене, руки за голову, ноги на ширине плеч! - словно молот по наковальне, прогремел грубый голос надзирательницы.

И вот я снова в знакомых стенах женского изолятора. Снова стою, уткнувшись лицом в шершавую холодную стену перед дверью в душную камеру - моего бесплатного обиталища, которое скоро покину навсегда.

Надзирательница открыла тяжелую дверь, и вот я уже в камере перед моими, ставшими почти родными, соседками по несчастью.

- Ну че, Маркиза? Сколько судак-то впаял? - вывела меня из оцепенения баба Галя.

- Семь лет, - ответила я и почему-то вопросительно посмотрела на смотрящую.

- А где рога мочить будешь, естественно, не знаешь? Ничего, дело поправимое. Брата попрошу, чтобы по братве пробил. А пока иди отдыхай - у тебя был тяжелый день.

Сокамерницы одобрительно закивали. Я залезла на шконку и провалилась в глубокий сон.

Снились мне родители, которые так почему-то ни разу меня не навестили. Наверное, стыдно им было за дочь. Не было их и на суде. В моем сне они вели себя как-то странно. Будто бы смотрели на меня и не видели. А потом отвернулся отец и словно растворился. А за ним уже и мать. Когда они вот так вот внезапно исчезли, я обнаружила у себя в руках кулечек с мамиными пирожками. Достала один. Надкусила. И, о ужас, по моим губам, подбородку, груди потекла кровь. Я посмотрела на надкушенный пирожок и поняла, что кровь эта в нем вместо начинки…

Утром меня разбудил голос надзирательницы. Она в сопровождении еще двух таких же заставила всех подняться со шконок. Затем нас построили, и начался шмон. Прошерстив всю камеру сверху донизу и ничего не найдя, они вышли. А когда нам принесли завтрак, через окощечко кормушки сообщили, чтобы я собиралась, поскольку часа через два мне придется покинуть изолятор для этапирования в колонию.

- Не трухай, Маркиза, - успокаивала меня баба Галя. - Помни все мои наставления. Помни уроки Чои - они тебе еще пригодятся. Я, со своей стороны, как только братва пробьет, где ты кости бросила, свяжусь с братцем. А он уж подсуетится с малявой. Это тебе на зоне поможет. Но ты и сама не плошай. Запомни, авторитет завоевывать трудно, а еще трудней его не растерять.

Я понимающе посмотрела на бабу Галю и с благодарностью произнесла:

- Жаль, что никак не могу отблагодарить вас за все то, что вы для меня делаете.

- Видит Бог, еще отблагодаришь, - сказала наставница и по-матерински меня обняла, а потом шепнула на ушко: - Выйдешь на волю, найди меня - помогу устроиться. Чтобы выйти со мной на связь, оставишь шифрованную записку в ячейке номер 73 с кодом 0103 в камере хранения на Московском вокзале. Для шифровки используй работу Ленина «Апрельские тезисы».

Баба Галя объяснила, что, составляя записку, я должна буду зашифровать свое послание таким образом, чтобы она по порядковым номерам слов статьи великого вождя революции смогла из начальных букв каждого используемого слова сложить непосредственно мое послание к ней. Шифр был простой, но выдуманный бабой Галей прямо сейчас и потому известный только нам двоим, а следовательно, практически не подлежащий разгадке.

- Все запомнила? - спросила баба Галя и первый раз за все это время позволила себе улыбнуться.

- Да, - со всей серьезностью ответила я.

- Тогда собирайся и прощайся с народом.

Через некоторое время дверь в камеру отворилась, и меня увели в неизвестность.

«Прощай, Питер», - думала я, вскарабкиваясь по неудобным ступенькам фургона автозэчки. - «Прощайте, все мои светлые мечты, которые рухнули и испарились, как воздушные замки. Что ждет меня впереди? Семь лет за колючкой с озлобленными зэчками - даже подумать страшно».

Я вспомнила суд. Подлеца Самошина. «Боже, а ведь я когда-то любила этого человека. Как же я могла так ошибиться? Почему я не положила его тогда там, во дворце, рядом с его невестой? Да, конечно, я хотела, чтобы жизнь для него стала еще мучительней. А может, я его еще любила тогда. А может, люблю и сейчас? Ну уж нет. Теперь я уже не та наивная Лика, мечтательница с синими глазами. Теперь я - Маркиза».

Я почувствовала, как силы возвращаются ко мне. Потихоньку я начинала созновать, что этот внезапно обрушившийся на меня крах всех моих надежд - только начало чего-то нового, доселе неизведанного. Что это лишь испытание, которое я должна пройти, чтобы обязательно выйти из него победительницей.

* * *

Прошло минут тридцать моей одиночной тряски в фургоне, прежде чем водила заглушил двигатель. За это время я успела рассмотреть фургон внутри, не в пример тому разу, когда меня везли на суд и обратно. Он был разгорожен изнутри решетками, а по бокам имелось два так называемых стакана, как мне потом объяснили, для тех заключенных, которых по каким-то причинам необходимо было изолировать от остальных.

Наконец дверь фургона открылась, и я услышала уже привычные команды конвоиров. Ко мне подсадили еще десять женщин. Стало тесновато.

Потом снова затарахтел двигатель, и машина тронулась с места.

Пожилая женщина, которая уселась рядом со мной, видимо, сразу поняв, что я новичок в тюремном житье-бытье, принялась рассказывать:

- Десять-пятнадцать пассажиров в автозаке - это, считай, просторно. Бывали случаи, когда из экономии бензина набивали до сорока человек. Вперед в таком случае лучше вообще не лезть: последний хоть у решетки подышать может.

Она рассказала, как трудно в такой ситуации сердечникам, особенно в жаркую погоду. Не всем удается добраться до места назначения.

- Иногда, - продолжала она свой рассказ, - придавливают нарочно: какую-нибудь извращенку, например. Менты и сами частенько помещают подобную сволочь не в отдельный «стакан», а в общую массу. «Задохнулась на этапе, сердце слабое, ничего не поделаешь». Тюрьма спишет, а суду - работы меньше; или зоне - забот…

Пока мы ехали, от своей разговорчивой соседки я узнала массу интересных вещей, касающихся данного способа конвоирования.

Так например, фургоны некоторых автозаков делятся на две части продольной перегородкой. Делается это для того, чтобы обезопасить конвой от раскачки автомобиля. Раскачка же, с последующим переворотом и падением автозака, - один из способов борьбы бесправного зека за свои малые права.