Йалка - Марина Чуфистова

и стикер со смайликом-членом в губной помаде. Если бы я мог, меня бы стошнило прямо на телефон. Вместо этого я разорвал ватман с картинками и блестками и сгреб со стола вместе с ноутбуком и лампой. Грохот оглушил даже меня. Я замер, прислушиваясь. Слышно было, как мое сердце пытается сорваться со всех сосудов, на которых висит, и покинуть это несчастное тело. Я быстро лег и укрылся с головой, всматриваясь в темноту одеяла. Андрей не проснулся или сделал вид, что не проснулся. Я ждал, что Миша скажет, что имел в виду красотку из секретного бара, которую тоже звали Наташа и которую он нечаянно толкнул, пьяно шатаясь на танцполе. Апероль, несколько рассказов про серфинг в Австралии, и та Наташа уже исполняет для него самый страстный танец. А Миша в красной стадии вспоминает про маленькую Натали, которая злится на роскошных простынях среди плюшевых игрушек (почему-то я тогда считал, что она непременно спит с игрушками).

Я почти не спал, а когда за окном стало светлее, собрал с пола обрывки своих мечт и затолкал в рюкзак, чтобы потом выбросить. С блестками ничего не удалось сделать. Они, как волшебная пыльца единорогов, осели на всем. В комнате Андрея заиграла Dream on, он считал, что так программирует подсознание на хороший день. Я буквально шерстью ощущал, как после бессонной ночи мои нейроны покидают голову под хриплый голос Стива Тайлера, говоря при этом что-то типа: «Дальше сам!»

Я отказался от бодрящего завтрака и зарядки, чтобы выйти пораньше. Мне хотелось выбросить этот ватман, а заодно покурить. Я не курю, но очень хотелось начать. В магазине на первом этаже дома Андрея я попросил первое, что вспомнил, – «синий винстон». Его курили все уважающие себя пацаны в школе, его курил Серега.

– Паспорт или права, – сказала сонная продавщица.

Серьезно? Ни того ни другого у меня с собой не было. И только я хотел умолять ее продать мне убивающий никотин, как зазвонил телефон. Мама. Я опять забыл ответить на ее анимированную картинку?

– Да, мам, – ответил я, а продавщица довольно хмыкнула.

– Сынок, мы все решили. Ты должен срочно приехать и отказаться от своей трети. А то у нас сгорит виза. Уже в конце лета… Когда сможешь?

– Что? Какая виза?

– Как какая? На Аляску!

– Куда?

– Ну что ты как маленький! Нет времени шутки свои шутить. У отца давление уже третий день. Когда тебя ждать?

В свое оправдание скажу, что у моей мамы удивительная способность важные мысли закапывать в тонне говна. Лучше назвать это белым шумом, но в то утро я не мог думать по-другому. Между рассказом о клиентке, которая одна с тремя детьми после смерти мужа переехала на Аляску, и сплетней про Элину, которая хочет бросить старую мать и заняться карьерой в Москве, была новость о том, что родители, мои родители, собираются уехать навсегда в какое-то аутентичное поселение на той самой Аляске.

Хотелось наорать на маму, но я сдержался. Я шел на работу и слушал, как она обвиняет меня в том, что я плохой сын, плохой нуоли, плохой комик… Как бы я ни обосрался на последнем микрофоне (Леля права), я не готов признать себя неудачником. Что-то внутри еще заставляло дышать и верить, что я обязательно еще выступлю.

Уже поднимаясь в офис, я знал, что завтра вылечу в Архангельск.

В офисе был только Игорь. Иногда после фитнес-клуба, когда у него случался очередной период мании, он приходил пораньше, садился с блокнотом в переговорной, откуда хорошо видно ресепшн, и начинал придумывать. Это могли быть как бизнес-стратегии или идеи корпоративов, так и анекдоты. Игорь сидел за овальным столом, на котором в центре стоял торт. Почему-то я сразу узнал его. Тот самый торт, который тетя Агата испекла для званого ужина. Без продуктов животного происхождения. Его так и не попробовали.

– Натали заболела, – сказал он.

– Мне нужно уехать, – сказал я.

Глава 4

Покупатели двушки родителей нашлись сразу. Титов с папиной работы. Сын вырос, скоро женится, пусть выселяется. Сложно представить переростка Титова-младшего в цветочно-оборочной квартире моих предков. Он мастер спорта то ли по греко-римской, то ли по славяно-горицкой борьбе. Одним словом – бритый богатырь со сломанными ушами и наколками сомнительной символики. Едва ли он хотел жить в нашей квартире, но это лучше, чем ютиться в бараке с родителями и младшей сестрой.

Должно ли меня волновать, что все мои вещи придется выбросить или оставить Титову-младшему для забавы? Пожалуй. Куда больше меня волнует, что я остался без денег, спасибо новой маске, и без угла, куда всегда можно было вернуться. Не волновало это и родителей. В какой-то момент мне показалось, что это новый вид мошенничества. Украсть личность, продать имущество и искать новую жертву. Я не видел родителей год. Не так много, чтобы засомневаться в их адекватности.

В конторе у нотариуса, куда меня отвезли, не успел я бросить сумку, молодая женщина, даже слишком молодая, с нажимом уточняла, мое ли решение отказаться от трети квартиры или от миллиона с лишним в пересчете на деньги. Мама кивала так, что голова ее могла оторваться, я лишь хмуро отвечал. Не мог я быть счастлив. Но я и не старался. Да это и не требовалось. Мама была поглощена процессом так, что в ее речи появились слова «обстряпать дельце», «свинтить за бугор», «расхламиться»… Расхламляться означает избавляться от ненужных вещей. Натали говорила о том, как важно расхламляться, чтобы впустить свежую энергию в жизнь. Мои родители избавлялись от меня. Даже отец был не таким молчаливым, как всегда. Он собирал спиннинги. И даже готов был заплатить за лишний багаж.

– Таких снастей там и не видывали, – приговаривал он, потирая руки.

Я почти готов был заказать молитву Всему Сущему или поставить свечку в церкви.

Чтобы не видеть их возбужденные и счастливые сборы и не натыкаться на стикеры с английскими названиями абсолютно всех предметов в квартире, я вышел побродить по городу. Мне хотелось съездить в деревню, где жили бабушка и дед. Посмотреть на дом, который родители продали, даже не задумываясь о том, что его построил дед, гнул свою спину.

Дом сохранился почти таким, каким я его помнил. Сменили забор. Был дощатый, стал металлический, из-за которого ничего не разглядеть, крыша возвышалась над ним. Дом был выше соседних, дед не любил низкие потолки, хотя жизнь заставила его сгорбиться. Всего три комнаты, но ощущение бесконечного простора. Интересно, сейчас так же?

Я двинулся по улице