Поместный собор Русской Православной церкви. Избрание Патриарха Пимена - Архиепископ Василий (Кривошеин)

ли тайное или явное голосование, я буду голосовать за него. (Когда я сказал это, митрополит Пимен привстал со своего места за председательским столом, слегка поклонился и сказал вполголоса: “Благодарю Вас!” Мне этот жест показался преувеличенным, он должен был выявить полное равнодушие, как будто бы мои слова к нему не относятся. Такова, по крайней мере, монашеская традиция.) Но, повторяю, я считаю, что для полного и ясного выбора необходимо тайное голосование, и я к этому всех призываю».

Затем выступил архиепископ Львовский Николай (Юрик). Я с ним впервые познакомился в Упсале в 1968 году на Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей. Он в прошлом был униат, и, как мне рассказывали, не только его отец, но и предки в течение нескольких столетий были священниками. Высшее богословское образование он получил в Инсбруке у римо-католиков. Надо сказать, что во всем его облике, несмотря на то, что у него была бородка, во всех манерах было нечто типично западное, униатское, католическое. Говорил он по-русски правильно, но с сильным украинским (или галицийским) акцентом. До перехода в Православие в 1956 году он преподавал одно время украинскую литературу. Он, несомненно, был ученым и, вероятно, административно способным человеком, но неприятное впечатление производили его политические выступления на всевозможных «комиссиях мира». На одной из них он как-то заявил, что «истинный последователь Евангелия должен в настоящее время взять в руки автомат и бороться вместе с повстанцами против фашистов и капиталистов»[8]. До такого, кажется, ни один из православных «борцов за мир» не договорился.

«Я полностью согласен, – сказал архиепископ Николай, – с митрополитом Антонием (выступление митрополита Антония в воспоминаниях владыки Василия отсутствует. – Прим. ред.) Из его речи можно понять, что наш единодушный выбор митрополита Пимена есть выражение нашего желания иметь его Патриархом, а не результат отсутствия других кандидатов. Ну а постановления 1961 года для нас не вопрос и не проблема. Они не создают у нас новой проблемы разделения власти между духовенством и мирянами. Для нас постановления 1961 года являются утверждением старой практики.[9] Миряне у нас всегда заведовали хозяйственными и финансовыми делами приходов, а священники – духовными. Скажу прямо: наши батюшки – плохие финансисты, а потому лучше, чтобы они финансовыми вопросами не занимались».

Затем последовало выступление архиепископа Дюссельдорфского Алексия (Ван дер Менсбрюгге), бельгийца по национальности, ученого-литургиста. Говорил он по-французски с переводчиком: «Признаюсь, что единая кандидатура меня тоже смутила. Сейчас я вижу, что единой кандидатуры нет, но все единодушно объединяются вокруг митрополита Пимена. Своими выступлениями митрополит Пимен убедил меня, что он является подходящей кандидатурой в Патриархи. Буду голосовать за него».

Как бы в доказательство этих слов встал епископ Саратовский Пимен, попросил слова и сделал следующее неожиданное заявление: «Вы все знаете, какое громадное усилие сделала Патриархия, чтобы найти нужные средства для покрытия расходов по подготовке и созыву Собора, приему гостей и т. д. Я предлагаю поэтому, чтобы каждый из нас, архиереев Русской Церкви, внес бы из своих средств по десять тысяч рублей в Патриархию на покрытие ее расходов в связи с Собором. Думаю, что такой взнос для нас вполне поен лен».

Я был поражен этим заявлением. Десять тысяч рублей! Это по «официальному курсу» больше десяти тысяч долларов, сумма, по нашим эмигрантским понятиям, колоссальная. Заметно было по реакции в зале, что предложение епископа Пимена вызвало сильное неудовольствие среди соборных архиереев, это выражалось на их лицах.

Теперь я склонен думать, что это предложение епископа Пимена было комедией, просто он хотел показать нам, «заграничным» архиереям, какие мы, «советские» архиереи, богатые (даже после постановлений 1961 года!).

Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель, митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: «Президиум Собора не имеет никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого, кроме него, не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем столь щедрый дар». Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я, внесет ли Пимен эти деньги?

На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: «Нет ли желающих задать вопросы?» Их не оказалось. Далее он спросил: «Все ли согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления 1961 года?» Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню, как это меня поразило. Потом митрополит Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.

Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8 часов 20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.

Когда после окончания Архиерейского Совещания я направился к выходу Трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до дверей – там столпилось много архиереев, – подошел епископ Корсунский Петр и сказал: «Monseigneur, j“ admire votre courage, j“ approuve entierement bien que je n“ ose pas vous suivre»[10]. И он мне объяснил, что у него нет смелости выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому, что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха. «Monseigneur Antoine, – воскликнул епископ Петр, – quelle honte! Il a retournft sa veste! C“ est ignoble![11] Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем так отречься от своих слов, да еще просить прощения».

И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и огорчил своим «отречением». Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как «отречение» митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он говорил только мимоходом.

«Нет, – возразил епископ Петр, – у всех создалось впечатление, что он отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого не сделали и заявили это четко».

Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском Совещании, конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют,