Темные тайны - Джинни Майерс Сэйн

Она бежит.

Я бегу.

Вслепую. Сквозь дождь. Вытянув вперед руки.

Я хватаюсь за спинку стула, чтобы не упасть, переживая этот ужас, потом предлагаю свое печенье Сахарку, и он съедает его.

Во рту у меня пересохло, и я открываю шкафчик, чтобы взять стакан, но меня отвлекает большая фоторамка, висящая на стене, сколько я себя помню. Внутри нее много маленьких рамок для фотографий разных размеров. Я видела ее миллион раз, но никогда по-настоящему к ней не приглядывалась.

Теперь же я внимательно смотрю на фотографию в центре. Я сижу на коленях у матери на ступеньках «Мистической Розы». Вероятно, снимок был сделан вскоре после того, как погибли Эмбер и Орли, потому что на мне розовый сарафан, который Лапочка сшила мне ко дню рождения. Думаю, я была без ума от этого сарафана, поскольку он надет на мне почти на всех фотографиях, где мне четыре года.

Длинные каштановые волосы моей матери собраны сзади изящной серебряной заколкой в виде колибри с красиво расписными глазами. Изначально таких заколок было две, и она носила их постоянно. Мне тоже нравились эти заколки, потому что это была пара, как мы с Элорой, но в какой-то момент одна из них потерялась. Еще до того, как был сделан этот снимок. У меня до сих пор хранится вторая, что на этой фотографии. Заколка находится у меня в спальне, но я никогда ее не ношу.

Я позволяю своему взгляду задержаться на мамином лице. Я всегда думала, что наши зеленые глаза одинаковые. Большие, зеленые глаза, Харт говорил, что я напоминаю ему древесную лягушку.

Но на фотографии у нас разный взгляд.

Мой – невинный, а взгляд моей матери – загнанный. Или пустой, словно внутри ничего не осталось.

Я размышляю о том, что вчера сказала Сера. У твоей мамы был мощный дар.

Я впервые услышала об этом. Конечно, есть множество вещей, которые я не знала о своей матери. Начиная с того, почему она лишила себя жизни.

Мне невыносимо находиться в кухне вместе с этими загнанными глазами, поэтому я направляюсь в торговый зал.

Лапочка занята тем, что расставляет на серебряном подносе флакончики с эфирными маслами. «КУПИ ОДИН И ПОЛУЧИ ВТОРОЙ БЕСПЛАТНО». Ее взгляд озабоченный, когда она видит темные круги у меня под глазами.

– Трудная ночь, Сахарная Пчелка?

Я киваю и забираюсь на высокий табурет за кассой.

– Просто тяжело находиться здесь без нее.

Не то чтобы я приняла сознательное решение не рассказывать ей о моем ночном госте или о том, что случилось ранее. О плачущей в ночи Еве, о моем смертельно опасном падении на причале. Я даже не осознала, что собираюсь солгать, пока этого не сделала. Но решение принято, и я не знаю, как его отменить. Я пробыла дома только сутки и уже жонглирую секретами, как ножами.

Лапочка кивает.

– Все, что мы теряем, вернется к нам в иной форме, – напоминает она. – Однако это не означает, что не нужно горевать.

Мне по-прежнему хочется верить, что Элора жива, но с каждым ужасающим видением все труднее цепляться за эту надежду. Это как стараться удержать кубик льда, пока он тает, а в итоге вода просачивается между пальцев.

– Ты думаешь, она мертва?

Лапочка перестает трогать флаконы и смотрит на меня.

– Ты спрашиваешь, что я думаю? Или что знаю?

– Второе.

– Я бы хотела сказать тебе наверняка, Грей. Но это так не работает. Если бы работало, мы бы все выигрывали в лотерею, не так ли? – Она ставит на поднос последнюю изящную бутылочку. – Это не то же самое, что сделать заказ в ресторане или выбрать что-нибудь из каталога. Я пыталась объяснить это шерифу. Мертвые сообщают нам что-то, только если хотят, чтобы мы это знали. Я не могу у них спросить, что хочу.

– Мне ее не хватает, – говорю я, потому что это, похоже, единственное, что я могу сказать с уверенностью.

– Ох, Сахарная Пчелка, – вздыхает Лапочка и гладит меня по щеке. – Мне хотелось бы иметь нужные тебе ответы, это так тяжело, когда кто-то уходит и оставляет после себя пустоту.

Я боюсь задать следующий вопрос, но он сам слетает с моих губ.

– Моя мама любила меня?

Лапочка отворачивается к крохотным флакончикам, берет оранжевый и подносит его к глазам, чтобы посмотреть на ярлычок.

– Ты была для нее всем, но были вещи, с которыми ей невыносимо было жить. – Она возвращает флакон на место. – Вещи, которые съедали ее изнутри, пока от нее почти ничего не осталось. Особенно в последние несколько лет.

Прежде чем я успеваю спросить, о чем Лапочка говорит, звенит колокольчик над дверью, и входит еще одна группа туристов. Мы предлагаем им воду, бутерброды и книги по астрологии. Они оплачивают тридцатиминутное гадание, и Лапочка просит меня последить за кассой, а потом ведет их к маленькому алькову в углу и задергивает создающую уединение занавеску.

Когда колокольчик звенит опять, я поднимаю голову, чтобы сказать: «Добро пожаловать в “Мистическую Розу”, нежные души». Как научила меня Лапочка. Но это всего лишь Харт.

Я не хочу его видеть, поскольку уже знаю, что не расскажу ему о своем ночном госте. Или о тех рисунках, что показали мне близнецы, о пропавшем черном сундуке.

Харт не захотел бы, чтобы я таким способом его оберегала, он бы разозлился, но мне невыносимо причинить ему новую боль.

Во всяком случае, пока я не разберусь, что все это значит.

Харт неторопливо приближается к прилавку, словно я барменша с Дикого Запада, а он пришел заказать двойную порцию виски. Ставит локти на стеклянную поверхность и зарывается пятерней в волосы.

– Я думал о том, что ты мне сказала. – Харт обводит глазами магазин и понижает голос: – О тех твоих видениях про Элору. – Мне приходится наклониться к нему, чтобы расслышать слова, и я ощущаю запах кофе и сигарет. – О том, как она убегает от кого-то.

Наши головы почти соприкасаются, его волосы щекочут мою щеку, а мне страшно находиться так близко к нему. Я беспокоюсь, что Харт сможет почувствовать меня, уловить, что я кое-что скрываю.

– Это должен быть Кейс, – произносит он. Его глаза мрачнеют, в них словно назревает грозовой шторм, который часто бывает у нас на болоте. – Это единственное, что пришло мне в голову, ведь он такой ревнивый.

Я стараюсь прогнать эти мысли, но тот страх, который я ощутила в сарае, выползает, словно щитомордник. Мурашки бегут по моим рукам и поднимаются по шее.

– Он приходил ко мне вчера вечером, –