Последний конвой. Часть 2 (СИ) - Саморский Виктор Романович Samorsky

— … ни при чем, — сказал Аркадий Валерьевич чуть громче, и я моментально проснулась.

Судя по всему, уснуть удалось далеко не всем, и от нечего делать пассажиры броневика принялись потихоньку перешептываться. Диспут плавно перешел в спор, начало которого я бессовестно проспала. Впрочем, не думаю, что пропустила слишком много, чтобы не понять по контексту о чем идет речь.

Я моментально навострила уши, даже не пытаясь сделать вид, что дрыхну.

— Состав атмосферы за всю историю существования Земли менялся неоднократно, — продолжал доказывать Аркадий Валерьевич, — сначала она вообще была бескислородной, и лишь к концу протерозоя объем резко подскочил до 17%. Впоследствии он колебался в промежутке от 12% до 35%.

Количество кислорода в атмосфере жестко взаимосвязано с биосферой. Увеличение количества углекислого газа вызывает бурный рост растительности. Чем обильнее становится растительность, тем больше выделяется кислорода в результате фотосинтеза. Таким образом, биосфера самостоятельно регулирует пропорции состава газов.

Гибель лесов, зеленых легких наших планеты, нарушила баланс саморегуляции. Процентное соотношение кислорода в атмосфере Земли стремительно уменьшается. Бить тревогу пока еще слишком рано, за тридцать лет потеряно всего-навсего половина процента. К тому же, как было сказано раньше, подобные колебания происходили неоднократно, одни живые организмы приспособились, другие вымерли, уступив место под солнцем альтернативным видам. Жизнь не исчезла, а лишь слегка видоизменилась. Так что и в нынешней ситуации ничего фатального нет.

Минимально допустимой концентрацией кислорода в воздухе, при которой человек может дышать, не испытывая дискомфорта, — 19,5%. Снижение этого показателя до 16% приводит к головокружению и учащению дыхания, до 12–13% — к потере сознания, а до 7% — к коме и смерти.

Если темпы снижения уровня кислорода не изменятся, то через сто лет, всего через четыре поколения, мы подойдем к пределу, за которым без специальных приспособлений людям станет трудно дышать. А еще через триста лет — невозможно.

Может быть, человек сумеет адаптироваться, отрицательная обратная связь и угнетение дыхания на протяжении всей жизни организма, а особенно во время развития плода в утробе, стимулирует генный гомеостаз. Может быть, за это время вырастут новые деревья… Кто знает? Триста — лет это очень большой срок. Но уже сейчас нужно задуматься о том, чем будут дышать наши следующие поколения, придумать и реализовать метод восстановления баланса газового состава атмосферы.

Но это еще не все…

Массовая гибель растительности привела к повышенной концентрации в атмосфере СО2, а повышение среднегодовой температуры — к обильным испарениям и повсеместному увеличению влажности. Эти два фактора сложились воедино и дали небывалый парниковый эффект: температура поверхности продолжает стремительно подниматься. Идет процесс глобального потепления. Планета разогревает сама себя.

К чему это приведет? Нетрудно предсказать, что обитаемые зоны продолжат уменьшаться с катастрофической быстротой. Уже сейчас центры материков практически необитаемы, реки постепенно мельчают и пересыхают, живность гибнет. Нехватка пресной воды становится новым вызовом человечеству. Учитывая текущее состояние промышленности, стоит признать невозможность постройки сотен крупных опреснителей.

Черт, да мы даже не в состоянии решить проблему доставки уже опресненной воды в неблагополучные районы планеты. Цивилизация съеживается, как проколотый воздушный шарик. Зона жизни сокращается, и этот процесс ускоряется с каждым годом.

Мы не можем сейчас сделать точный прогноз, для этого собрано слишком мало данных. Нужно делать расчеты, учитывающие уйму факторов, анализ которых займет десятки лет. Но я вполне авторитетно заявляю, что триста — четыреста лет у человечества нет. Еще до того, как состав атмосферы станет непригодным для дыхания людей, среднегодовая температура вырастет многократно, и все живое на Земле погибнет. Чтобы это понять, не нужно быть академиком, достаточно открыть глаза пошире и посмотреть вокруг — пустыня наступает просто немыслимыми темпами.

24 февраля 32 года (полдень)

Потом мне надоело слушать эти глупые страшилки в стиле «мы все умрем через триста лет» и я опять уснула. На этот раз глубоко и со сновидениями. И никаких кошмаров мне не приснилось. Я даже почти что выспалась, вот только шея сильно затекла.

Когда я проснулась, причем не самой первой, солнце уже светило вовсю. Буря ушла. Колонну песком не засыпало, хотя, наверное, могло. Люди потихоньку выбирались из автомобилей и бесцельно слонялись вдоль стоянки. Начали потихоньку просыпаться и обитатели командирской машины.

Быков, заметив шевеления личного состава, немедленно скомандовал «всем подъем» и первым покинул броневик, — ушел отдавать распоряжения по оборудованию лагеря для дневки и организации поисковой.

Рассудив логически, что мне в компании «ученого люда» больше делать совершенно нечего, я тоже выбралась из броневика и потопала искать свою «скорую». Нужно осмотреть и перевязать раненных до наступления жары. О том, что она непременно вернется, нетрудно догадаться по сверкающему диску солнца и ясному чистому небу.

Пока я брела вдоль колонны автомобилей, как чертик из табакерки откуда-то выскочил Василий, поздоровался, как будто мы не виделись несколько дней, и пристроился рядом.

— Как спалось? — ехидно уточнила я.

— Глаз не сомкнул, — расстроенно поведал он, забирая у меня «тревожный чемоданчик», — полную будку народа набилось, стали в карты играть. Шум, крики, вопли. Не уснешь. Пытались и меня приобщить, но у них ставки. На патроны для Калаша играют. Предложили сыграть в долг, но я наотрез отказался. Карточный долг — это святое. Где я патроны потом добывать буду? У штурмовиков воровать? Да ну их… Так и просидел на полу весь остаток ночи и все утро. Смылся бы и раньше, но ведь буря.

— Такая же фигня, — буркнула я и рассмеялась, — твои коллеги устроили научный диспут, нормально выспаться не давали. Рассказывали о том, что через триста лет воздух станет непригодным для дыхания, а пустыня окончательно поглотит планету, и тогда мы все умрем.

— Ну это вряд ли, — отмахнулся Василий, — фитопланктон и водоросли тоже выделяют кислород, поглощая углекислый газ. А учитывая объемы мирового океана, легкие планеты, скорее всего, не зеленые, а голубые. В том смысле, что леса вырабатывают кислорода гораздо меньше, чем водоросли, поэтому потеря не фатальная. А может быть, и вообще ничтожная.

— А чего же тогда Аркадий Валерьевич панику поднимает?

— А, — отмахнулся Василий, — старый маразматик просто любит всеобщее внимание. Напустит туману, задурит голову цифрами и вещает… Короче говоря, профессор очень сильно сгущает краски, преувеличивает.

— Ну а «глобальное потепление»?

Василий замялся:

— Да, есть такое дело. Но скорее всего, лет через двадцать — тридцать все стабилизируется, и температурный баланс придет в равновесие. Атмосфера Земли обладает устойчивой стратификацией. Чем теплее внизу, тем выше поднимаются молекулы горячего воздуха, и тем сильнее они остывают, прежде чем опустятся обратно. Короче, атмосфера все время перемешивается. А лет через сто — двести повышенная геомагнитная активность Солнца спадет, и тогда вообще все придет в норму. У нас очень стабильная звезда, поэтому жизнь на Земле существует почти четыре миллиарда лет, и никакие катаклизмы ее пока не уничтожили.

— А если не придет?

— Значит вымрем, — философски хмыкнул Василий, — Лидия Андреевна, поймите, от нас все-равно ничего не зависит. Ну вот совсем ничего. С позиции влияния на атмосферу и температурный баланс планеты деятельность человека просто ничтожна. Один вулкан всего лишь за сутки может выбросить в атмосферу больше углекислого газа, чем вся промышленность за историю человечества. Так что с технической точки зрения, если уровень кислорода в атмосфере Земли упадет до смертельного уровня, человечество просто вымрет, но не сможет ничего изменить, как бы не пыталось. Не тот уровень. Муравьи мы на теле планеты. Или даже нет, некорректное сравнение, — микробы. Пыхтим, кряхтим, надуваем щеки, шевелим усами, а толку — ноль.