Кареглазая моя - Лиза Клейпас

удовольствием, пока я уже больше ничего не видела и не слышала. Разрядка отозвалась

наслаждением в каждой мышце, нарастая, пока я не содрогнулась в длинных,

растекающихся чистым экстазом конвульсиях. Крепко обнимая меня и прерывисто ловя

ртом воздух, Джо последовал за мной. Он целовал мне шею и плечи, нежно гладил

руками. Провел пальцами по животу вниз, между ног, к тому месту, где наша плоть

соединялась, и я почувствовала его сокровенные ласки, то, как он поддразнивал, едва

касаясь средоточия желания. Изумленно застонав, я погрузилась в чувственную тьму, где

не было ни мыслей, ни прошлого, ни будущего, только наслаждение, такое мощное, что я

извивалась в бессильном экстазе.

Утром я проснулась одна, с легкой болью, оставшейся от вторжения чужого тела в мое –

едва заметное жжение кожи, которую целовали и целовали, и чувствительное натяжение

внутренней части бедер.

Я не знала, что и думать про свое поведение.

Джо, уходя, почти ничего не сказал, если не считать обязательного «я позвоню».

Обещание, которое никто никогда не выполняет.

Я напомнила себе, что имею право переспать с кем захочу, даже с незнакомцем. Нет

оснований себя осуждать или чувствовать вину.

И все же... Казалось, будто у меня что-то отняли, только я не представляла ни что это, ни

как это вернуть. И чувствовала, что уже никогда не буду прежней.

На глаза навернулись слезы, и я, неровно вздохнув, промокнула их простыней.

Затем сильно надавила на глаза.

– Ты в порядке, – прошептала я. – Все в порядке.

Когда я откинулась на влажную подушку, то вспомнила, как в начальной школе для

научного проекта мы изучали бабочек. Под микроскопом было заметно, что их крылья

покрыты мельчайшими чешуйками, похожими на перья или черепицу крыши.

Учитель объяснил, что, если прикоснуться к крылу бабочки, часть чешуек отпадет и

никогда больше не отрастет. У некоторых бабочек были открытые, прозрачные на свету, участки на крыльях. Но даже такие бабочки, без чешуек, могли летать.

Значит, и я все это переживу.

Глава 6

Перевод - Annabelle

Редактирование - Nadin-Z

Иллюстрации – Кристюша

Всю долгую дорогу домой мы с Софией разговаривали о свадьбе Кендриков, вновь и

вновь обсуждая каждую деталь. Я старалась поддерживать легкий настрой, время от

времени заставляя себя смеяться. На вопрос Софии, было ли у меня что-нибудь с Джо

Тревисом, я ответила:

– Нет, но я дала ему свой номер. Возможно, он как-нибудь позвонит.

По ее быстрому, испытующему взгляду я поняла, что она не до конца мне поверила.

Когда София подключила сотовый к магнитоле и поставила веселую техасско-

мексиканскую песню, я наконец-то позволила себе задуматься о прошлой ночи и

попыталась понять, откуда взялись беспокойство и чувство вины. Возможно, все оттого, что случайная связь – это так на меня не похоже... но, раз уж я это сделала, значит, все-

таки похоже.

На новую меня.

Почувствовав зарождение паники, я усилием воли ее подавила.

Мысленно вернувшись к нашему с Брайаном знакомству, я постаралась вспомнить,

сколько ждала перед тем, как с ним переспать. По крайней мере, два месяца. Не имея

никакого желания подобно матери метаться от одного мужчины к другому, я не торопилась

с близостью. Секс должен был случиться на моих условиях, с границами, установленными

мной. Брайан все понимал, не торопил меня, был согласен подождать, пока я не буду

готова.

Мы познакомились через общих друзей на вечеринке, которая проходила в саду скульптур

в Мете. И сразу почувствовали себя друг с другом так легко, так свободно нашли общий

язык, что наши друзья, смеясь, обвинили нас в том, будто мы уже знакомы. В то время нам

обоим было по двадцати одному году, оба были полны амбиций и энергии и только что

переехали из других городов – я из Далласа, Брайан из Бостона.

Никогда в жизни я не была так счастлива, как в первый год в Нью-Йорке, городе, который

постоянно заставлял меня ожидать чего-то великого или, по крайней мере, интересного за

каждым углом. Меня, привыкшую к неторопливому, словно изнуренному солнцем, ритму

жизни Техаса, где из-за жары все берегут силы, осенняя прохлада и жизненная энергия

Манхэттена словно возродила. «Твое место здесь», – казалось, кричал мне город

сигналами разноцветных такси, скрипами и бряцанием строительных машин, мелодиями

уличных музыкантов и баров, громыханием метро... Я была там, где кипела жизнь.

Я легко нашла друзей, нескольких девушек, которые в свободное время занимались

волонтерской работой, ходили по клубам, брали уроки иностранных языков, танцев,

тенниса и тому подобного. Страсть жителей Манхэттена к самосовершенствованию была

заразительна, и вскоре я обнаружила, что записываюсь в клубы и на уроки, стараясь с

пользой провести каждую минуту.

Оглядываясь назад, я иногда задавалась вопросом, насколько моя влюбленность в Нью-

Йорк усилила мою влюбленность в Брайана. Встреть я его в другом городе, не уверена, что мы бы пробыли вместе так долго. Он был хорошим, внимательным в постели

любовником, но из-за особенностей работы на Уолл-стрит трудился по шестнадцать часов

в сутки и был вечно озабочен числом занятых в несельскохозяйственной сфере или тем, что творилось в Блумберге в час ночи. Всегда уставший и рассеянный, Брайан употреблял

алкоголь, снимая стресс, что не лучшим образом сказывалось на нашей личной жизни. Но

даже в начале наших отношений я никогда не испытывала ничего, что хотя бы отдаленно

напоминало прошлую ночь.

С Джо я была совершенно другим человеком. Но я не готова была стать этим совершенно

другим человеком – слишком уж привыкла быть женщиной, которую Брайан Паломер

бросил у алтаря. И просто не представляла, что произойдет, если я расстанусь с этой своей

сущностью. Мне было страшно даже вообразить возможные варианты. Я лишь знала, что

никогда больше ни один мужчина не ранит меня так, как Брайан, и я – единственная, кто

может уберечь себя от подобной участи.

Позже этой ночью, когда я сидела с книгой в постели, на прикроватной тумбочке зазвонил

и завибрировал сотовый телефон.

Увидев номер Джо, я задержала дыхание.

Боже мой. Он говорил правду, когда обещал позвонить.

Мое сердце болезненно колотилось, грудь стеснило так, будто ее стянули миллионом