Карнивора (СИ) - Лейпек Дин

Кейза ни слова не сказала Марике тогда, на свадьбе. Гости разошлись, они вернулись к хижине — Кейза осталась у них на ночь. Теперь в их доме была целая лишняя кровать. Обычно на ней спала Лагит, но сегодня она уступила место старшей сестре.

Марику иногда удивляло, что бабушки — сестры. В сказках, которые она читала, часто говорилось про братьев и сестер — но то были дети или молодые люди. А бабушки… Они ведь были бабушками! Как бабушка может быть сестрой? Это странно. И каково это вообще — иметь сестру? Или брата? У Марики ведь их никогда не было. Был Кит. Которого теперь не стало.

Кейза нашла Марику вечером во дворе — та закрыла на ночь кур, но еще не вернулась в дом. Стояла, повернувшись к Лесу, а тот молчал, покачивая на ветру черными ветвями.

«Быть ненастью», — подумала Кейза привычно. Поковыляла к Марике, которая не заметила ее, а может, сделала вид, что не заметила. Бросила взгляд на Лес — там никого не было, но сейчас Кейза уже не верила своим глазам. Если Волк заметил коршуна, он мог спрятаться, затаиться, стать неуловимым призраком.

— Ты видишь его? — голос Кейзы рассек вечернюю тишину ясным прямым вопросом. Марика не вздрогнула от неожиданности, не испугалась — значит, все прекрасно слышала и замечала. Но не ответила.

Однако Кейза умела понимать и молчание — слишком долго главным ее собеседником был Лес. Она вернулась в хижину, подошла к Доре, варившей кашу, и сказала тихо:

— Моар видит Волка.

Дора замерла. Каша в котелке хлюпала, заполняя хижину вкусным домашним запахом.

— Ты знаешь, что нужно делать, Доар. Я помню, что ты считаешь по-другому — но это Волк. Мы уже отдали мальчика Лису. Однако Кита хотя бы могут научить, что с этим делать.

— Ты права, — жестко сказала Дора. Поднялась на ноги, протянула ложку молчаливой Лагит. Кейза тяжело вздохнула.

— Тебе нужна моя помощь? — спросила она тихо.

— Нет.

* * *

Мама запретила Марике говорить с Волком. Окружила дом волшебной песнью, обвесила заговоренными травами, на саму Марику надела круглый амулет из серебра.

— Зачем все это? — спрашивала та. Волк пугал ее — но ведь и помогал, верно? И Волк ненавидел Лиса. Как и она.

— Нельзя говорить со своим хедийе, — объясняла Дора. — Оно помогает тебе быть ближе к аркависсу — но оно же и утягивает тебя в него. Потому мы и отправили Кита в Кастинию — там его научат обращаться со свой силой, защититься от своего хедийе.

— А почему меня нельзя отправить туда? — спросила Марика, неожиданно для самой себя. До сих пор эта мысль не приходила ей в голову, но ведь и правда — почему нет? Почему бы ей, Марике, не стать магом? Кит говорил с Лисом, Кит станет магом — почему бы и ей не стать?

На мгновение головокружительная картина промелькнула перед глазами — Марика в Кастинии, учителя восхищаются ее талантом, ученики завидуют ей, и Кит, Кит тоже завидует ей…

— Марика, — мягко скала Дора, и картина исчезла, оставляя после себя лишь бедную хижину ведьмы. — Но ведь туда берут только мальчиков.

— Почему? — удивилась Марика.

Дора ответила не сразу. И Марика поняла: не потому, что не хотела отвечать. Потому что не знала.

— Такие там правила, — наконец сказала Дора. Ничего лучше придумать она не смогла.

* * *

О том, что мужчины и женщины разные, Марика узнала далеко не сразу. Мир ее детства был миром женщин — а все остальные допускались в него лишь отчасти, и женщины вне его отличались от мамы и бабушек так же сильно, как и мужчины. Конечно, Марика знала о различиях петуха и курицы — но ведь это животные. У них все по-другому.

Понимание различия пришло с Китом, когда неприученная к скрытности и стыду Марика застала его без одежды. Ее изумлению — и его смущению — не было предела, и после этого Доре пришлось немало объяснить своей дочери. Тогда Марика и узнала об основных различиях мужчин и женщин, тогда же узнала, что никогда не сможет стать мужчиной, а Кит — женщиной. Открытие это было неприятным, тяжелым, тем более потому, что мама строго-настрого запретила подглядывать за Китом или смущать его. Это было вторым запретом после Круга, внятного объяснения которому Марика так и не нашла. То, что тело Кита несколько отличалось, нисколько не смущало ее. У нее самой имелось несколько весьма любопытных родинок, появившихся внезапно и необъяснимо — и что же, Марике теперь с ними носиться и прятать ото всех? Тело — это просто тело. Его надо одевать, чтобы не мерзло и не поранилось. Но не более того.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Однако Кит, дитя городской морали, думал иначе, и запрет матери закреплял за ним право так считать. С тех пор Марика стала больше обращать внимание на половые различия, и все же относилась к этому, как к цвету волос. У Кита они были золотыми, у нее — черными, ну и что? Это ничего не значило, ни на что не влияло. Просто они были разными.

Но в Кастинию брали только мальчиков. Они могли стать магами — только потому, что их тело было другим.

И этого Марика ни понять, ни принять уже не могла.

* * *

Лес принадлежал ей — как и много осеней назад, как и всегда. Но раньше он был радостью, открытием, волшебством. Сейчас же стал смертью, страхом и опасностью. Марика видела, как звери убивают друг друга, как губят растения и сами гибнут потом от голода. Видела ядовитые ягоды и смертельно опасные травы. И когда солнце озаряло Лес теплом и светом, Марика знала, что это обман. В Лесу правила ночь, время хищников и убийц.

Время Волка и Лиса.

Но Лис давно ушел — он исчез вместе с Китом, и Марика, убедившая себя, что Кита никогда не было, не могла забыть вкрадчивые, мягкие слова: «Я все равно заберу его». А теперь не стало и Волка, он снова бродил где-то там, далеко в Лесу, и Марика осталась одна.

Лес принадлежал ей. Но в нем не осталось ничего, что могло бы удивить ее или обрадовать. В нем не осталось ничего нового и неизведанного, ничего интересного.

Кроме Круга.

* * *

Марика никогда сознательно не нарушала запретов. Это было уделом Кита — перечить назло и потом с любопытством наблюдать, как взрослые злятся, ругаются и даже сами придумывают ему оправдание. Кит умел врать, выворачивать истину в свою пользу, умел уговаривать и увещевать. Марика была бесконечно далека от всего этого. Она никогда не обманывала — просто шла к своей цели, не заботясь о том, что думают об этом другие. Путь Кита был кружным, сложным, неуловимым. Путь Марики был прямым, как стрела. Кит обходил запреты. Марика не замечала их.

Она не заметила, как вышла к Кругу.

Стояла поздняя осень. Лес, состоящий в основном из елей, не менял своего облика, и только там, где гуще росли дубы, березы и буки, он обнажился, почернел скелетом голых ветвей. Марика брела по тропинке — скорее всего, звериной — не особо задумываясь о том, куда идет. Этого она перестала бояться давно — прошли времена, когда Марика могла бы заблудиться в Лесу. И хотя теперь Волк не выходил из Леса, чтобы проводить до дома, она безошибочно знала, куда нужно идти — так же, как знала теперь, какая будет завтра погода, что положить в зелье, чтобы оно работало лучше, какие слова прошептать, чтобы заговорить рану. Да, Кейза и мама рассказывали ей все это — но теперь Марика знала сама. И хотя амулет, что повесила ей на шею Дора, мешал, спутывал мысли — она все равно знала.

Нет, Марика не боялась заблудиться. Она вообще перестала бояться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И все же — испугалась. Потому что поляна, на которую она вышла, была неправильной. И дело было не только в пожелтевшей хвое на длинных, протянутых к центру еловых лапах, не в спутанной, будто волосы на ветру, траве — нет, сам воздух здесь был другим. Марика судорожно вздохнула, один раз, другой, все пытаясь вдохнуть как следует — пока не поняла, что амулет душит ее. Он не мог душить — шнурок был слишком длинным — и все же Марика сдернула амулет с шеи и отбросила как можно дальше.