Синий Шихан (Роман 1) - Павел Федоров

Агафья бросилась от амбара прочь и напролом полезла через плетень. Зацепившись за кол, она распластала юбку до пояса и, трясясь от ужаса, замертво свалилась в канаву...

В этот момент, как она потом рассказывала, сзади кто-то крепко схватил ее за ногу, пытался завязать подол на голове, но она будто бы так лягнулась, что "тот" завизжал и начал лаять по-собачьи.

- Чую, милые, смертушка моя пришла, хочу закричать, а не могу. В горло-то вроде кто тряпку засунул, а в глазах мельтешит все этот кащей и кровищу лакает... Не иначе, он и есть самый холерный заразитель. Откудова он взялся? Зачем к Петру пожаловал? Петр-то и сам на басурмана смахивает, а Маришка его в шароварах щеголяет.

Первому она все это рассказала Спиридону Лучевникову, пришедшему к ней утром выпить бузы. Тот сначала не придал ее болтовне никакого значения, уехал в табун, но потом подумал и, вернувшись, решил заявить о происшествии станичному атаману.

Не успели Лигостаевы пообедать, как во двор явились сотские и понятые, велели открыть амбар, обшарили закрома и увели Василия вместе с Петром Николаевичем в станичное управление.

Арестованных атаман Гордей Турков ожидал в станичном управлении. Он был в фуражке с голубым околышем и с болтавшейся на толстом боку шашкой. Свирепо покручивая хвостик пожелтевшего от высохшего дегтя уса, он, тыча пухлым пальцем, говорил писарю Важенину:

- Что же ето такое, Захар Федорович, может быть? Неужто он в самом деле кровь жрал?

- А по-моему, Агашка сдуру наплела. Но, между прочим, Гордей Севастьянович, мне доподлинно известно, что тощим людям медики велят употреблять бычью кровь. Очень пользительно. При вашей комплекции, конечно...

- Ну, что за погань говоришь, Захар Федорович. Стошнит... А еще георгиевский кавалер, - укоризненно покачал головой Турков и брезгливо сплюнул в открытое окошко.

Сидевшие на молодом осокоре воробьи, всколыхнув листья, улетели в ясное, безоблачное небо. Наступал ласковый прохладный вечер. Только иногда порывами налетал еще не остывший суховей, швыряя в открытые окна поднятую прошедшим табуном пыль. Важенин собрался на рыбалку, но атаман помешал, прислав за ним рассыльного. Теперь поездка на Урал сорвалась окончательно: надо было составлять протокол о появлении неизвестного человека. Чтобы убить время и насолить атаману, Важенин продолжал свои рассуждения:

- Хорошая, здоровая кровь разве, ваше благородие, это погань? Со мной, например, была такая история. Когда меня, раненного, в Маньчжурии вытащил и спас один солдат... Помните, я об этом рассказывал?.. Доставил он меня сначала в какую-то китайскую фанзу, а там ихний лекарь дал мне хлеба с сырым мясом и свежую лошадиную кровь.

- И ты мог употреблять?

- Как молочко пил... Целебнейшее средство!

- Странный у тебя, Захар Федорович, скус... Ета надо иметь натуру... Ты, говорят, даже кобылятину с киргизами трескаешь?

- С превеликим удовольствием кушаю!

- Да ето же грешно!

- А вот отец Николай говорит, что лошадь самое чистое животное; куры, например, и свиньи черт знает в чем копаются...

- Отец Миколай, прости господи, сам бывший киргизец...

- Ну, это уж вы зря попрекаете, Гордей Севастьянович. Отец Николай такой же крещеный, как и мы с вами, и церковную службу знает превосходно.

- Он и трепака с казаками откалывает за мое почтение, ваш отец святой...

Сотский ввел в управление Петра Николаевича Лигостаева и Василия.

Увидев худого, желтолицего человека с гладко выбритой головой, Важенин, стараясь припомнить что-то, медленно поднялся и уперся руками в край стола.

Василий тоже измерял его зорким, упорным взглядом. Он сразу узнал казака.

- Здравствуй, Важенин, - раздельно проговорил Кондрашов. Печальная улыбка засветилась на его исхудалом лице, словно говоря: "Вот и встретились. Принимай незваного гостя".

Только сейчас, когда Важенин услышал этот голос, вгляделся в устремленные на него серые улыбчивые глаза, память воскресила вдруг темную маньчжурскую ночь и высокие стебли гаоляна, больно хлеставшие по раненым ногам. Небритый, в грязной шинели солдат тащил его на спине, а он, Важенин, обхватив руками крепкую шею стрелка, стонал и скрипел от боли зубами. Потом они сидели у костра. Солдат поджаривал на углях мясо убитой лошади и рассказывал казаку, как и за что он попал в арестантские роты.

- Здравствуй... Михаил! - растерянно ответил Важенин.

- Ты что... знаешь его? - поворачивая толстую шею к писарю, спросил атаман.

- Встречались!.. - Важенин дрожавшими пальцами перебирал на столе бумаги и кидал быстрые взгляды на своего маньчжурского товарища.

- Вы забыли, господин Важенин... Меня зовут Василием, - выручил его Кондрашов.

- Откудова пожаловать изволил, любезный? - постукивая тяжелой ладонью по эфесу казачьего клинка, спросил атаман, настораживаясь и дивясь такому странному знакомству его писаря. - Кто таков будешь?

- Административно-ссыльный, ваше благородие, - твердо ответил Василий и, не спуская с Важенина пристальных глаз, уверенно добавил: - Вид на жительство, выданный Пермским полицейским управлением, вручен господину Важенину.

Захар Федорович скомкал на столе какую-то бумагу и чуть не до крови закусил губу.

Петр Николаевич ничего не понимал. Василий запросто сказал ему, что паспорта у него нет.

- Где его документ? И почему мне вовремя не доложено? Ты мне, господин Важенин, ети кренделя выкидывать брось! Получил какую бумагу, изволь доложить, кого еще черти принесли ко мне в станицу!

- Да ведь с этой холерщиной, ваше благородие, все из головы вылетело, - торопливо роясь в столе, разыскивая несуществующую бумагу, оправдывался Важенин, мучительно соображая, как выйти из этого нелепого положения.

- Наверно, я дома оставил этот документ... А встречались мы с господином... простите, запамятовал...

- Кондрашов, - подсказал Василий.

- С господином Кондрашовым мы встречались вчера, временно я его на квартиру определил.

- А не упомнишь, что там писано в етом распоряжении?

- Как всегда... все по форме, - неопределенно ответил писарь.

Турков, немного поостыв, уразумел, что положение облегчается: не нужно составлять протокол, наряжать подводу и посылать конвойного, да еще в такое время, когда в станицу нагрянула холера... С опаской посматривая на исхудалое лицо Василия, он спросил:

- Чем хвораешь-то, любезный?

- Лихорадкой...

- Ага! Лихорадкой, значит, ета, еще ничего... А то поглядеть, больно уж тощой. Только прямо тебе скажу, что для лихорадки у нас климат неподходящий. Степь, жара...

Атаман словно в подтверждение своих слов вытащил из кармана широченных шаровар пестрый платок и стал вытирать вспотевшее лицо. И вдруг, как бы невзначай, спросил:

- А кровь тоже от етой болести пил?

- Какую кровь, ваше благородие? - удивленно пожал плечами Василий.

- А ты не отпирайся... Видели вчерась, как ты ложкой хлебал и куски макал...

- Да вы шутите, господин атаман!

- Зачем же... не шутим... В щелочку видели, ета, вот у него в анбаре, - показывая пальцем на Петра Николаевича, говорил дотошный атаман. - Чего тут отпираться-то... Нам очень любопытно знать...

- Куски макал?.. - Василий, вспомнив свой вчерашний ужин, рассмеялся. - Нет, господин атаман, смею вас уверить, кровопийцей никогда не был. Плохо разглядели... Ел я вчера обыкновенный свекольник, потому что десны больны.

- Так точно, ваше благородие, можете жену мою спросить, она сама приготавливала, - подтвердил Петр Николаевич, удивляясь, кто мог подсмотреть такие подробности.

- Свекольник! - вскакивая с места, крикнул Турков. - Ах ты, сучка рябая, едрена корень! Свекольник, значит?

Василий и Петр Николаевич, улыбаясь, снова подтвердили это. С толстых губ атамана срывались по адресу Агашки Япишкиной и Спиридона Лучевникова самые бранные слова.

- Эту язву, Агашку, бузницу, - она, говорят, стерва, в бражку табак подмешивает и протчее зелье, - выпороть! Слышишь, Захар Федорович?

- Слышу, - облегченно вздыхая, отозвался Важенин.

- Пусть сотский даст ей горячих, а Афонька-Коза (так прозвали вестового атамана казака Афоню) пусть ее за ноги подержит. Я ей, охальнице, из спины кровь пущу, чтобы людей не булгачила...

Истощив запас сочных слов в адрес шинкарки, Турков приступил к допросу Кондрашова:

- Значит, административно-ссыльный! Те-екс... Политический?

- Да, господин атаман, политический.

- Ты так отвечаешь, любезный, будто гордишься етим...

- Каждый думает по-своему.

- А ты не торопись. Судился за что?

- Совсем пустяки...

- По пустяшным делам не судят. Чего натворил?

- Малость покуролесили... Забастовки... сами понимаете, обидели народ, пулями встретили...

- Нехорошо говоришь, господин Кондрашов, нехорошо. Там бунтовщики были... Вот видишь сам, до чего дошел, на покойника похож, - укоризненно покачал головой атаман и, повернувшись к писарю, спросил: - По бумаге-то где ему проживать велено?