Люди искусства - Светлана Бестужева-Лада

(А не потому ли так мало знали мы о Жуковском долгое время после Октябрьского переворота? Крепостных не тиранил, с царями не ссорился, оскорбительных эпиграмм ни на кого из сильных мира сего не писал, за чужими женами не волочился… Прекрасный поэт? ну и что? явно социально чуждый элемент).

В 1818 году вышло 3-томное собрание сочинений Жуковского. Его приняли в члены Российской Академии. В 1820 году в составе свиты Великой княгини Александры Федоровны Жуковский совершил первое двухгодичное путешествие за границу: Берлин, Дрезден, Швейцария, Северная Италия.

В пути он получил письмо от Маши, сообщавшей радостную весть:

«Милый ангел! какая у меня дочь! Что бы я дала за то, чтобы положить ее на твои руки».

Через 2 года, по пути домой, его догнало еще одно письмо:

«Брат мой! твоя сестра желала бы отдать не только жизнь, но и дочь за то, чтоб знать, что ты ее еще не покинул на этом свете!»

В марте 1823 года Жуковский неделю провел в Дерпте рядом с Машей, тяжело переносившей вторые роды.

«Мы простились, – записал он в дневнике. – Она просила, чтоб я ее перекрестил, и спрятала лицо в подушку».

Вернувшись в Петербург, Жуковский получил известие о смерти Маши при родах ребенка. Последнее, предсмертное письмо, ему передали на ее могиле:

«Друг мой! Это письмо получишь ты тогда, когда меня подле вас не будет, но когда я еще ближе буду к вам душою. Тебе обязана я самым живейшим счастьем, которое только ощущала!.. Жизнь моя была наисчастливейшая… И все, что ни было хорошего, – все было твоя работа… Сколько вещей должна я была обожать только внутри сердца, – знай, что я все чувствовала и все понимала. Теперь – прощай!»

С годами, особенно после пережитой глубокой личной драмы, Жуковский все более задумывается о «небесном», о «святом», в стихах его все явственнее звучит религиозный, а порою мистический оттенок. И хотя друзья поэта опасались, что после смерти своей музы и «ангела-хранителя» Маши Протасовой он лишится главного источника вдохновения, перо он вовсе не думает оставлять. Разве что стиль его произведений становится несколько строже, порою он отказывается и от стилистических излишеств, и от традиционной рифмы. Слово для него все более и более становится знаком чего-то неизмеримо более существенного, чем видимый, осязаемый мир, а «избыток неизъяснимых чувств», по-прежнему переполняющий его душу, жаждет излиться и не находит вещественных знаков для выражения.

В то же время именно словами, поэтической речью Жуковский с годами овладевал все совершенней. Свидетельство тому – прежде всего его оригинальные произведения 20-х годов, пожалуй, наиболее совершенные создания его лирики – «Мотылек и цветы», «Таинственный посетитель», «Невыразимое», – стихи, проникнутые фантастичным переплетением жизни человека и тайной жизни мира, природы.

«Все необъятное в единый вздох теснится;и лишь молчание понятно говорит».

Впрочем, деятельность Жуковского не ограничивается одной лишь изящной словесностью. Уже маститый поэт, почетный член, а затем – с 1818 года – и академик Петербургской АН, он пользуется доверием императорского двора: осенью 1826 года он был назначен на должность «наставника» наследника престола, будущего императора Александра Второго.

Дельвиг сообщал об этом Пушкину:

«Жуковский, думаю, погиб невозвратно для поэзии. Он учит Великого Князя Александра Николаевича русской грамоте и, не шутя говорю, все время посвящает на сочинение азбуки. Для каждой буквы рисует фигурки, а для складов картинки. Как обвинять его! Он исполнен великой идеи: образовать, может быть, царя. Польза и слава народа русского утешает несказанно сердце его».

Сам Жуковский писал об этом:

«Мне жаль моих веселых, вдохновенных, беззаботных поэтических работ. Но это сожаление делает для меня желательную цель только драгоценнее. Занятия мои сами по себе детские, чисто механические; я сделался просто учеником. Учу, чтобы учить. Привожу в порядок понятия, чтобы передать их с надлежащей ясностью. Черчу таблицы для ребенка, с тем чтобы после их уничтожить, словом, мои работы сами по себе должны исчезнуть. Но жизнь моя истинно поэтическая. Могу сказать, что она получила для меня полный вес и полное достоинство с той только минуты, в которую я совершенно отдал себя моему теперешнему назначению. Я принадлежу наследнику России. Эта мысль сияет передо мной, как путеводная звезда. Все, что у меня теперь в душе, приливает к ней, как кровь к сердцу. На всю свою жизнь смотрю только в отношении к этой высшей животворной мысли».

О том, насколько глубоко Жуковский понимал проблемы религиозного образования и религиозного воспитания будущего императора, можно судить по его письму из Дрездена, где он проводил отпуск для лечения.

«Особенно умоляю ваше Величество, – обращается Жуковский к императрице Александре Федоровне, – не торопиться выбором духовного лица, которое должно будет дать Великому Князю религиозное образование: это предмет слишком серьезный и требует большой осмотрительности. Нам нужен человек, который мог бы вполне разделить наш план. Религия не отдельная наука, которую изучают так, как, например, математику; она не может быть рассматриваема только как предмет обучения; она скорее служит средством воспитания, она должна входить во все, должна сливаться со всеми чувствами, со всеми мыслями, чтобы стать жизненным правилом, иначе влияние ее будет ничтожно. Все зависит от выбора учителя. Если мы не будем в состоянии найти то, что нам нужно, то по крайней мере возьмем то, что есть лучшего».

Вообще «План учения» наследника предусматривал постепенное постижение науки царствовать. Наставления Жуковского гласили:

«Уважай закон и научи уважать его своим примером: закон, пренебрегаемый Царем, не будет храним и народом… Владычествуй не силою, а порядком… Будь верен слову: без доверенности нет уважения, неуважаемый – бессилен… Окружай себя достойными помощниками: слепое самолюбие Царя, удаляющее его от людей превосходных, предает его на жертву корыстолюбивым рабам, губителям его чести и народного блага… Уважай народ свой: тогда он сделается достойным уважения».

Увы, теперь можно с уверенностью сказать: воспитывать должны учителя, а не поэты. Получивший классическое домашнее образование император Николай Первый в любое время суток выходил из Зимнего Дворца без охраны, ничего не опасаясь. А его просвещенный преемник, воспитанный самым гуманным и романтическим из русских поэтов, погиб от рук своего же «благодарного народа». А ведь как прекрасно все задумывалось!

«На том месте, которое вы со временем займете, вы должны будете представлять из себя образец всего, что может быть великого в человеке, будете подписывать законы другим, будете требовать от других уважения к закону. Пользуйтесь счастливым временем, в котором можете слышать наставления от тех, кои вас любят и могут свободно говорить вам о ваших обязанностях; но, веря им, приучайтесь действовать сами, без понуждения, произвольно, просто из любви к должности, иначе не сделаетесь образцом для других, не будете способны предписывать закон и не научите никого исполнять закона, ибо сами не будете исполнять его».

С 1828 Жуковский жил в специально надстроенном для него четвертом этаже Шепелевского дворца, входившего в ансамбль зданий Зимнего дворца. Здесь он по будням вел занятия с наследником престола, а по субботам на его «олимпийском чердаке» собирались, как отмечал А. Тургенев, «литераторы всех расколов и всех наций, художники, музыканты».

«Жаль, что нет журнала, – писал после одного из субботников Вяземский, – куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего».

И в апреле 1836 года увидел свет первый номер «Современника», задуманного на чердаке Жуковского. В июне того же года Жуковский вместе с Вяземским отобрали для публикации стихи Ф. Тютчева, открывая новое имя в русской поэзии.

Пользуясь своим положением, Жуковский не только пытался воспитать царственного наследника соответственно высоким понятиям нравственности, но принимал посильное участие в облегчении участи гонимых и поверженных. Так, во многом благодаря его заступничеству, был освобожден от крепостной зависимости украинский поэт Тарас Шевченко…

В то же время поэт вовсе не стремился отображать современную ему действительность, его больше занимало вечное в человеке. Поздние баллады Жуковского, переводы индийской и иранской поэм «Рустем и Зораб», «Наль и Дамаянти» – поистине шедевры русской поэзии, мудрые, драматичные и, как это ни парадоксально, современные. Ведь Жуковского беспокоили непреходящие темы, он искал истоки широкого обобщающего взгляда на жизнь и судьбу, а частое использование им вольного стиха еще больше приближало его поздние переводы к нашему времени.