Воспоминания: территория любви - Ирина Александровна Антонова

очень просто – нам велели, картины прислали, мы развесили и открыли. А тогда на вернисаж в музее скопилось огромное количество народа. Открытие задерживалось. Приглашенные начали перешептываться: «Отменили, отменили, не будет никакого Пикассо!» И тогда Илья Эренбург вышел и сказал: «Господа, вы ждали этой выставки двадцать лет, подождите еще двадцать минут». Все облегченно вздохнули, поняли, что все-таки откроют. Вот такая история.

На той самой первой выставке в Москве самого Пикассо не было. Он не приехал. Более того, Пикассо в СССР вообще никогда не приезжал. И так получилось, что лично я с ним не была знакома. Не случилось, увы. Общались мы с Пикассо только через Лидию Николаевну Матисс (Делекторскую), через Илью Эренбурга, который, конечно, знал Пикассо лично. Зайдешь, бывало, к нему в гости и услышишь: «Как-то у Пикассо…»

А в 60-м году состоялась еще одна выставка Пикассо. Ее мы уже провели по собственному желанию, нам никто не предлагал. И стали проводить его выставки каждые десять лет. У нас было много материала. Да и в постоянной экспозиции Пикассо присутствовал все время.

Мы тогда очень много сделали для популяризации в СССР современного западного искусства. Думаю, мы и вправду были, если можно так сказать, «особым» местом. Как только появлялась «опасная» выставка, так кто-то говорил: «А давайте ее сделаем в музее зарубежного искусства. Зарубежное же! Да и вообще, кто их там знает, что они делают в своем Пушкинском? Никто не придерется». Третьяковка в силу своего статуса многого не могла. И Академия художеств тоже. Другой уровень.

А мы не просто могли. Мы хотели. И нашим «хотим – можем» все пользовались. Вот и все.

Венецианская биеннале

А в 1960 году меня командировали на Венецианскую биеннале. На целых пять месяцев, с выставкой советских художников. Помню работы Яблонской, отличную подборку военного плаката… Наш павильон был в ужасном, просто в разгромленном состоянии. Мне, правда, деньги выделили на ремонт. А дальше – все сама. Я наняла контору, услугами которой на биеннале пользовались, они нам все сделали – за две недели отреставрировали весь павильон. И мы провели отличную выставку. Даже получили приглашение поехать с этой выставкой в Югославию. Но я уже не могла – были всякие проблемы: домашние, служебные. И я вернулась в Москву. А выставка поехала дальше.

На биеннале было интересно работать. Открыла для себя целый ряд художников, искусство которых я до этого не видела и не знала. Первые места получили в основном художники-абстракционисты. В 1960 году был самый расцвет абстракции, особенно американской. Я даже побывала в мастерских художников. Очень помогал наш посол Козырев, эдакий «старый кадр», из потомственных дипломатов. Одна из его дочерей потом работала у нас в музее. Он дал мне машину, со мной ездили его дочери и жена. А я им все рассказывала и объясняла. Попробуй объездить всю Италию за пять месяцев, да еще работая. Только вокруг Рима находится огромное количество замечательных памятников, без машины, конечно, посмотреть все было невозможно. Я приезжала в Рим на пару недель, а потом возвращалась в Венецию. Мне было очень интересно. Я за эти месяцы много городов посмотрела. И это был живой материал, живое искусство в аутентичной среде – будь то церковь или часть дома. Увидеть произведение искусства «на своей почве» очень важно.

Директор Пушкинского музея

Так я и работала в своем музее. И даже не думала, что однажды его возглавлю. Это было очень неожиданно. Ведь я никогда не занимала никакой административной должности – я не была заведующим отделом, главным ученым секретарем. У меня не было никакого, что называется, положения. Я была старшим научным сотрудником отдела зарубежного искусства. И все.

В октябре 1960 года я вернулась из Венеции в Москву, а в начале января 1961-го меня вызвал наш директор Александр Иванович Замошкин и сказал: «Ирина Александровна, я ухожу на пенсию. – Он к тому времени пережил тяжелые проблемы с сердцем. – Мне нельзя больше работать. Я поговорил с Борисом Робертовичем Виппером, с Андреем Александровичем Губером (главным хранителем музея), и мы решили предложить вас на должность директора». Я отвечаю: «Бог с вами, Александр Иванович, какой же я директор, у меня нет опыта работы даже ученым секретарем». Я ему сказала, что совсем не вижу себя на этой должности, и попросила разрешения подумать. Он согласился, а сам поговорил с моим мужем. А потом один человек неожиданно ускорил принятие мною решения. Фамилия у него достаточно редкая – Нерсесов. Он был искусствоведом, работал в музее, здесь же работала и его жена. Я как-то с ним поделилась: «Коль, а я даже не представляю, что делать. У меня нет никакого опыта работы с людьми. Я никем не руководила. Никогда». А он мне отвечает: «Нет, я вижу, что у тебя есть желание заниматься организацией, идеи всякие продвигать». А потом он произнес фразу, которая меня и сподвигла. Он сказал: «Ты попробуй! Не получится, так откажись! Старшим научным тебя всегда возьмут!» Эта фраза произвела на меня ошеломляющее впечатление. Я подумала: «Ну, наверное, не выгонят, если у меня не получится». Хотя могли, конечно, и выкинуть. Так оно и бывает. И пришло решение. На всю жизнь. С февраля 1961 года я начала работать директором музея. И оставалась на этой должности до 2013 года.

А Евсей Иосифович сказал только одно: «Попробуй. Быть может, у тебя и получится». Я уже говорила, что он был очень равнодушен к вопросам карьеры. Да и вообще человек замкнутый. Впрочем, наша семейная жизнь к этому располагала. Возникла серьезная проблема с нашим сыном. Он очень переживал по этому поводу в определенный момент и замкнулся, когда понял, что сын нездоров. Словом, он не сказал мне ни однозначного «да», ни «нет».

«Джоконда»

«Ну какая еще „Джоконда“! Можно себе представить, во сколько это обойдется. Безумные деньги. Где они у государства?..» – думаю, примерно так я в то время и размышляла. А в 1974 году промелькнула в прессе информация, что «Джоконда» экспонируется в Японии. И тут я сообразила, что, наверное, летела картина через Москву. А как еще в Японию? Не через Америку же. Так оно и оказалось. И я подумала, что, скорее всего, и назад полетит через нас. А раз так, то нельзя ли ей в Москве сделать пересадку? С недолгим пребыванием на нашей российской земле. И как только эта здравая мысль пришла мне в голову, я, не раздумывая