Царство черной обезьяны - Анна Ольховская

А вот не дождетесь! Я же львица, причем чрезвычайно отважная и где-то даже грозная. Мы, львицы, привыкли встречать опасность с гордо поднятой головой и холодным прищуром янтарных глаз. Вот.

Тогда почему, любезная львица, твои глазоньки плотно зажмурены, а голова непонятно каким образом оказалась под рулевым колесом? И как ты ухитрилась так скукожиться?

Снаружи послышался скрип снега, затем в окно тихонько постучали:

– Эй, девонька, ты что там делаешь? Обронила что, или как?

– Дедушка Тихон! – Оглушив радостным воплем коробку передач, я начала выкорчевываться из-под рулевого колеса.

Это оказалось гораздо сложнее, чем я думала. Скрутиться с перепугу в дулю было намного проще. Но я справилась.

Это действительно был он, дед Тихон. Грузным он казался из-за самодельного тулупа, а за огромную лохматую башку я приняла старикову меховую шапку. Скользящая походка? Лыжи, без них в зимнем лесу никак.

Я открыла дверцу и буквально выпала из джипа, старик подхватил меня в последний момент.

– Осторожнее, Аннушка. И как ты решилась ехать сюда одна, да еще ночью?

– Беда у меня. – Я с удовольствием вдыхала запах трав и махорки, прижавшись к отвороту дедова тулупа. – Май умирает. Я привезла его к тебе.

– Во-о-он оно что! – посерьезнел знахарь. – Ну-ка, дай я на него гляну!

– Ага, сейчас. – Я торопливо выдернула ключи из замка зажигания и направилась к багажнику. – Дедушка, но ты-то откуда здесь взялся? Напугал меня до смерти.

– Тебя искал, девонька, я, как ты в лес въехала, почувствовал это, вот и пошел встречать.

Ну да, я и забыла, он же ведун, или, по-современному, экстрасенс.

– Май, посмотри, кто здесь. – Я открыла крышку багажника и включила захваченный из салона мощный фонарь. Веки пса дернулись, реагируя на свет. Слава богу, жив! – Ты справился, мальчик, ты выдержал! Теперь все будет хорошо! Дедушка… – Я обернулась к старику и подавилась следующей фразой.

Даже при свете фонаря было видно, как побледнел старик. Лицо его словно окаменело, в глазах застыли недоумение и страх.

– Кто… – сипло начал он, прокашлялся и продолжил: – Кто это сотворил?!

– Мая избили, я отвезла его в ветеринарную клинику, там его прооперировали, и вот…

– Да при чем тут операция какая-то? – нетерпеливо отмахнулся старик. – Порча на собаке, причем страшная, все вокруг него черно. Ты, девонька, не стой так близко, а то и на тебя перекинется.

– Порча? – настал и мой черед таращиться с недоумением. – Какая еще порча? Откуда, зачем? Это же собака, не человек!

– В том-то и дело, Аннушка, – дед Тихон, так и не приблизившись к Маю, направился к салону джипа, – что я пока и сам не понимаю, откуда и зачем. Никогда ничего такого не видывал. Поехали быстрее.

– Но ты даже не осмотрел Мая! – Я, едва сдерживая рвущуюся на волю обиду, села за руль. – Словно он заразный!

– Так и есть, девонька. – Старик, пристроив лыжи сзади, уселся рядом со мной. – Только зараза это другая, не простудная. Зло вокруг бедной животины наверчено, уж не знаю, как он жив до сих пор. Кто-то очень хочет его смерти. Ну, чего стоим, поехали! Я покажу дорогу.

Вцепившись в руль до побелевших костяшек пальцев, я молча следовала указаниям старика. Мысли, чувства, эмоции – все это замерзло и сосульками позванивало теперь в душе.

На сцену, как всегда в таких случаях, вышло подсознание вместе с инстинктом самосохранения. Им пришлось взять на себя доставку носителя, то есть меня, а также пассажиров носителя к месту назначения, без этой парочки я лично доехала бы до ближайшей сосны. Или ели.

До усадьбы деда Тихона мы добирались около пятнадцати минут. Пешком, напрямик, было бы, наверное, гораздо быстрее, но относительно проходимая для джипа дорога шла в обход.

Я подъехала к воротам и остановилась, равнодушно глядя в лобовое стекло. Старик, кряхтя, вылез из машины, зашел во двор и распахнул ворота, приглашая проехать внутрь.

Что я и сделала, заглушив двигатель у самого крыльца. Затем выволокла себя из салона и устало повернулась к подошедшему знахарю:

– Куда нам теперь?

– Ты можешь в дом зайти, отдохнуть с дороги, а я пока собакой займусь.

– Вы же не хотели! – Оттаивание началось, естественно, с закапавших глаз.

– С чего ты взяла? – удивленно поднял кустистые брови дед Тихон. – Я приближаться к нему не хотел, а помочь можно и на расстоянии, хотя и трудно, честно скажу. Странное на нем зло, чужое.

– А разве бывает зло свое?

– Бывает.

Глава 15

Разумеется, отдыхать я не пошла. Я же ночью сюда гнала не ради того, чтобы хорошенечко выспаться на свежем лесном воздухе. Вернее, в избе, до самой крыши наполненной искомым воздухом, потому что парить бесплотным духом не хочу. Ни в лесу, ни в городе, пробовала уже недавно, мне не понравилось.

И хотя в глаза какой-то жизнерадостный дебил насыпал по полстакана песка, а в голове стоял (или лежал?) монотонный гул, слова деда Тихона послужили великолепным энерджайзером – сна не было ни в одном глазу, впрочем, в обоих тоже. Да и где там было поместиться сну, когда все песком засыпано.

Дед Тихон попытался, конечно, еще раз отправить меня в дом, но я даже отвечать не стала. Старик тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой:

– Ох, девонька, до чего ж ты упрямая! Ведь сейчас толку от тебя никакого не будет, ты уже свою задачу выполнила – привезла беднягу сюда. Шла бы в избу, поспала, так нет – еле стоит, под глазами круги огроменные, но уходить не хочет. А мне потом и ее лечи.

– Не надо меня лечить. – Насчет «еле стоит» знахарь прав, я могла удерживать себя в вертикальном положении только благодаря капоту джипа. – Мне бы присесть только. Можно в машину?

– Нельзя, Аннушка, зло на тебя перекинется, когда я его гнать буду. Погоди, я сейчас.

И старик направился в дом, вынес оттуда старый деревянный стул и большое ватное одеяло, поставил стул так, чтобы я находилась у него за спиной, затем помог мне сесть и заботливо укутал одеялом. Отошел на полшага, критически осмотрел получившуюся ватную гусеницу, удовлетворенно кивнул и с максимальной строгостью (даже брови сдвинул для усиления эффекта) сказал:

– Так, девонька, слушай меня внимательно. Сиди тихо, с места не вставай, ни слова не говори. Что бы ты ни увидела и ни услышала – ни звука, иначе все испортишь. Поняла?

Я молча кивнула.

– И не бойся ничего.

Ох, милый дедушка, если бы ты знал, ЧТО мне пришлось пережить не так давно, ты бы так не беспокоился.

Знахарь снова пошел в дом, на этот раз его не было минут семь. А когда он появился, я невольно ахнула. Вместо привычного, пропахшего травами и махоркой кряжистого старика из дома вышел старец. Именно так, лицо деда Тихона построжело, как-то вытянулось, превратившись в лик, на котором сияли огромные глаза, длинные седые волосы были зачесаны назад и перехвачены берестяным обручем. Одет он был, несмотря на пронизывающе-влажный февраль, только в белую полотняную длинную рубаху и белые же домотканые штаны. И босой.

Меня затрясло, когда он ступил голыми ногами с крыльца в снег. Но старец, казалось, не ощущал холода. Он подошел к джипу, открыл все дверцы и начал закреплять везде, где это было возможно, церковные свечки. А на спинку заднего сиденья поставил икону. Как он добился устойчивости, я со своего места разобрать не могла, но образ взирал теперь сверху на вытянувшегося пса.

Не знаю, наверное, дед Тихон нарушал какие-то церковные каноны, делая все это ради собаки, но для него, как и для меня, это была прежде всего страдающая душа. А в каком теле она находилась – не суть важно.

Теплых огоньков свечей загоралось все больше, я слышала, как дед Тихон, зажигая свечи, что-то говорит вполголоса. Скорее всего, он читал молитвы, но какие – разобрать я не могла.

Зато смогла увидеть, как по мере увеличения интенсивности церковного света вокруг Мая сгущалась, стекаясь изо всех углов, тьма. Она была живая, эта тьма, она шевелилась, колыхалась, бугрилась, выбрасывая щупальца в разные стороны, словно пыталась выбраться. Но сгустки мрака, коснувшись ареола церковных свечей, конвульсивно дергались и шлепались обратно. На Мая. Которого уже почти не было видно под слоем этой мерзости.

Липкая грязь потекла было туда, где не было ни свечей, ни икон – к открытой крышке багажника. Но там стоял старец. А в его поднятых над головой руках была еще одна икона, побольше, причем, судя по темным доскам, очень и очень старая, намоленная. Из нее, постепенно нарастая, начал струиться свет. Не такой, как я видела тогда, в Сан-Тропе, вокруг моей дочери, это было другое сияние, вызывающее ощущение отцовской заботы и защиты.

Знахарь заговорил, сначала тихо, потом все громче и громче. Понять его я не могла, это был церковнославянский язык, современному человеку известный плохо. Совсем не известный, если честно.

Но то, что концентрировалось сейчас вокруг Мая, похоже, все понимало, хотя, по словам старика, это было чужое зло. Корчилось оно, во всяком случае, как свое, словно слова знахаря прожигали его насквозь.