Малкут - Глеб Тенин

Русинский словно окаменел. Смысл речи проскальзывал сквозь него точно шелк через кольцо - он слушал его как слушают пение птиц. Все звуки, цвета, лица людей, свечи и кресла, - все слилось в один ослепительный круг и провалилось в прошлое, и он увидел себя - сидящим здесь, вцепившимся в подлокотники, но уже другим и смысл происходящего начал медленно приоткрываться.

И небольшого бассейна в углу послышался сочный всплеск. На глубокий ковер вышла пантера, с наслаждением отряхнулась и, проследовав в центр комнаты, задумчиво и преданно поглядела Русинскому в глаза.

- Шурочка, милая... - проворковала женщина в кресле и нагнулась вперед, поглаживая шею пантеры.

- Вы научили кошку плавать? - спросил Русинский.

- Все кошки умеют плавать, - на миг задумавшись и уже не в прежней вдохновенной интонации ответил Гикат. - А вообще-то вода - естественная начальная стихия... И мы сами на девяносто с чем-то процентов состоим из нее. Вы, кстати, никогда не задумывались над этимологией слова "замочить"? Или, к примеру, веревка. Учитывая метафизические склонности вашего ума, полагаю, что для вас этот способ тоже приемлем. Все повешенники - в чем-то Иисусы. Ведь что такое петля? Это круг и крест. Вам икогда не приходило в голову, что петля - это египетский крест, Анкх, ключ от небес, ныне, как ни странно, обозначающий женское начало и пространство - цари держали его в левой руке? Рекомендую задуматься. Ибо, несмотря на то, что вздернуться это гораздо богаче в метафизическом смысле, чем корчиться на кресте, в случае отказа вам остается одно - молить своих ментовских богов, как всякому, qui sibi collo suspendia praebet [кто дает себе повод для самоубийства через повешение - лат.]. Искренне полагаюсь на ваше благоразумие. Ибо та непосредственность, с которой вы...

Дама в кресле топнула каблучком.

- Барон, прекратите! - воскликнула она требовательно. - Граф давно уже среди нас.

Русинский от души расхохотался и захлопал в ладоши.

- Брависсимо! Брависсимо, барон! Вы превзошли самого себя. Нет, право же. Даже в Лионской ложе, даже на партийных собраниях вы не выдавали ничего лучшего. Такая, знаете ли, дубина интеллектуального гнева.

- Какая пошлость, - заметил Гикат, вытирая краешком белоснежного платка подбородок. - Нет бы сказать: "Магнум". Или, милости ради, "пээм". Ведь вы неплохо обучились, я прав? Но это пустое. Послушайте, граф. Мы не для того собрались сегодня, и не для того отпустили вас тридцать семь лет назад в это... гм... втуриутробное плавание - в новое воплощение, точнее сказать, как вы того желали, - чтобы выслушивать сейчас разнообразные контраверсы. Я, знаете ли, довольно прочно занял ваше место и никто не даст мне солгать, что ваши обязанности я выполнял не хуже вас, а то и лучше. Совесть надо иметь. Так вы пришли в себя, мой Сен-Жермен? Или вам память отшибло? Нет, определенно вы идиот, извините за вольность. Сначала вы польстились на животную натуральность бытия человеческого, и вас перестала устраивать ваша жизнь, теперь - вы заставляете меня разыгрывать перед вами выступление в палате лордов, и все только затем, чтобы спросить: вы по-прежнему с нами или - боже упаси - против? Кстати, этот дом - ваш.

Все присутствующие впились взглядом в Русинского (будем называть нашего героя так, ибо все привыкли к этому его имени гораздо лучше, нежели к прошлому, когда его звали граф Сен-Жермен, - не считая множества псевдонимов, которые он принимал сообразно политической ситуации и выполняемых им задач). Русинский улыбался. Он позволил себе расслабиться, хотя еще не понял, как выбраться из этой передряги.

Барон хлопнул в ладоши.

- Итак - начинайте, граф!

Русинский обвел спокойным взглядом присутсвующих. Разумеется, ни один из них не изменился, как за полный впечатлений и переживаний день не меняются домашние стулья; изменения претерпели только его дух и понимание, изменеия, начавшиеся в нем еще пятьдесят лет назад после одного особенно тяжелого допроса и расстрела, которыми он лично руководил в подвальном помещении одного дома на шумной центральной улице, и сейчас каждый выступал из полумрака в своем прискорбном и навязчивом постоянстве.

- Аббат Луи Констан, он же Элифас Леви. Покажись! - зычно произнес Русинский.

Врач-реаниматолог встрепенулся, подошел и поцеловал костяшку указательного пальца на правой руке Русинского, где находился мистический и скрытый от посторонних взглядов перстень Соломона.

- Жак де Молэ, командор мальтийский. Покажись!

Тот, с кем он беседовал под именем Агродора Моисеевича, повторил движения епископа.

- Ольга, княгиня Киревская. Покажись!

Дама в ажурных чулках поднялась со своего глубокого кресла и, насытив воображение Русинского долгим влажным взглядом, повторила приветственный ритуал.

- Иоанна, Папесса Римская. Покажись!

Высокая худая женщина повторила все необходимые действия, сохраняя презрительное выражение глаз. Когда она повернулась спиной, чтобы прошествовать на своем место, Русинский заметил круглый вырез ниже ее талии.

- Иоанн по кличке Богослов, король каторжников. Покажись!

Синекожий потушил в ладони сигарету без фильтра, с неохотой поднялся на ноги и танцующей походочкой приблизился к Русинскому. Глумливо сымитировав обряд, он по пути восвояси потрогал зад аббата и цыкнул в сторону пантеры. Животное испуганно прижалось задней частью корпуса к полу. Аббат вцепился руками в горло Иоанна, но одернул пальцы под взглядом председательствующего.

- Ревекка де Леон. Покажись.

Лана оторвалась от стены, прислонившись к которой стояла все это время, подошла, стала на колено и поцеловала его руку. В ее глазах Русинский заметил перемену: презрение исчезло, полностью уступив место покорности.

- Tres bien, mesdames et messineurs [Отлично, дамы и господа - фр.], всплеснув руками, произнес Фронтер. - Мы все убедились, что наш милый граф опять в своей тарелке. Итак, сударь: вы обещали помогать нам, едва организация ощутит в вас потребность. Этот миг настал. Наша акция по запасению ментальной энергии почти закончена - пора переходить в решительное наступление. Организация взыскует вас.

- Барон, я попросил бы избегать советских арготизмов.

- Как пожелаете, - бросил барон де ла Фронтер, ибо так его звали влоть до русской революции и последовавших его ипостасей от начальника областного управления НКВД (в тот недолгий период, когда граф еще руководил московским обкомом) до главврача больницы - должности, несомненно, самой скромной из всех ступеней его карьеры, но, как всегда, вызванной к жизни обстоятельствами. Следует заметить, что его неприметное и, в общем, малоподходящее для склонностей барона имя не было ни первым, ни последним из его имен; Фронтер уже много лет стремился к тихой жизни подвального душегуба, служа советником то у Нерона, то у Игнатия Лойолы, организовавшего орден иезуитов не без его подсказки; Фронтер не любил привлекать внимание, не без оснований полагая, что всадник важнее лошади.

Слушая его речь, Русинский вдруг подумал, что он сам был для барона чем-то вроде боевого слона. В его отсутствие Фронтер остался единственным вожаком всей шайки, и это положение, возможно, очень ему понравилось. Что же! - усмехнулся про себя Русинский. - Время портит даже бессмертное зло.

Однако это обстоятельство усложняло его, Русинского, задачу. Фронтер явно не расчитывал на действительное возращение графа к роли председателя ему всего лишь нужно было знать, где находится манускрипт Каббалы, подаренный графу одним раввином в Медиолане в 1201 году. Там содержался верный, не считая десятка подделок, логарифмический ключ к использованию канала ментальной энергии; ключ заключался в комплексе инструкций по изготовлению магическизх знаков и подготовительному этапу работ, и главное - в точной дате их применения. То была высшая оккультная математика; искусственно вычислить дату было невозможно, и Русинский убедился в этом. Если все необходимые корреллирующие действия будут совершены в идеальное для них время, не исключая правильной последовательности, то их сила умножится в сотни тысяч раз и станет необратимой, тотальной, и результат их навеки лишит это сообщество обманутых, хвастливо назвавших свой вид "человеком разумным", короткого - всего в тысячу лет - Звездного Всплеска, намеченного на третье тысячелетие христианской эры. Миллионы душ в этот период смогут перейти на более высокий уровень роста, покинув эту кровавую планетарную сферу, низшую среди других. Массы именуют ее Землей; раввин назвал ее словом Мalkuth.

Рукопись находится в доме. Русинский очень пожалел, что не уничтожил этот свиток в день, когда решил стать одним из смертных. Но было поздно жалеть. Он вполне осознвал, что в силах этой шайки вытащить любую информацию из его сознания - уже не словесными методами и даже не прибегая к грубому насилию, а лишь применив одну из гипнотических методик; против нее пасовала даже та линия обороны, которую Русинский укрепил за тысячи своих лет. Сейчас он с бешеным усилием воли пытался решить идиотский по сути вопрос: как заставить их поверить, что он в самом деле ничего не помнит, или колеблется с выдачей документа, или необратимо отупел за последние годы. Он решил тянуть время.