Малкут - Глеб Тенин

- УУРРРАААА!!!

Они врезались во вражеский строй. Засверкало оружие. Летели черные куски, мелькали темные лица, хлестала встречная черная слизь, и Русинский был мечом, а меч был Богом. Послушный приказам всадника, конь фыркал и протяжно ржал - его заливала чужая кровь, и гарцевал, вздымался на дыбы, бросаясь в пекло; вместе они проложили дорогу к ярому светлому диску впереди, но когда за спиной остались только смерть и паника, в последний миг, обернувшись, Русинский увидел несущуюся на него колесницу и перекошенное ненавистью лицо, гриву на шлеме и сведенные скулы и пронзительно кричащий рот, и с прочертившим полукруг ударом чудовищной палицы Русинский рухнул куда-то бесконечно вниз.

IX

24 марта 1986 года. 19:20 вечера.

- Вставайте, граф. Вас ждут великие тела.

Русинский с трудом разлепил веки. Свет люминисцентных ламп разливался в окружающем пространстве, границы которого он еще не мог поределить. Приподнявшись на локте, Русинский попытался встать. Тошнота откинула его обратно на спину, но справа и слева возникли двое похожих на статуи атлетов и, схватив его подмышки, вскинули в вертикальное положение. Русинский несколько раз хватанул ртом воздух. Тошнота понемногу отступила.

Он находился в большом бетонном гараже, где в ряд выстроились трофейный "Виллис", белая "Победа", красный "Мерседес" и четыре "ГАЗ-24" того траурно-черного цвета, что всегда оставлял в его сердце неизъяснимо тоскливую ненависть к властям, когда членовозы областного значения проносились по улицам Малкутска.

Пошатываясь, пытаясь унять дрожь во всем теле, Русинский исподлобья уставился на расплывчатую фигуру, стоявшую напротив. Когда мельтешение и молочные сгустки сошли с его глаз, он увидел, что перед ним - Гикат Даздрадемаевич, улыбающийся с веселой насмешливостью.

- Не был уверен, что вы подниметесь, - извинитильно произнес он. Признаться, мои орлы переборщили. Да и я попал вам, сударь, прямо по голове. Но черт побери! Крепка мистическая кость!

И он жизенрадостно, с чувством хлопнул себя по коленке. Затем энергично повернулся, что-то приказал на языке, показавшемся Русинскому знакомым, и скрылся в проеме стены с выступавшими ступенями лестницы.

...Путь по коридору, обитому дубовыми панелями и сверху обтянутому красным шелком, занял около пяти минут. Русинского провели в неярко освещенную комнату без окон. Вдоль стен висели канделябры с зажженными свечами. Пахло оплавленным воском, корицей и розовым маслом. Комнату наполняли какие-то люди; опустившись в жесткое кресло с широкой прямой спинкой, Русинский присмотрелся к окружающим.

Вскоре его глаза привыкли к освещению - и в его сознании все больше зрело чувство, что все это он уже когда-то видел, только вот где?.. Под потолком у южной - именно южной, он почему-то был уверен - стены проходила выложенная серебром надпись: ZAMA ZAMA OZZA RAHAMA OZAI ("Да-да, святые, дественные покровы Господа Бога моего", - подмал он.) В его голове происходило нечто вроде переворота; привычные связки мыслей с ощущениями распадались, бродили словно дрожжи, вновь соединяясь в непривычных и настораживающих сочетаниях. Русинский впился руками в подлокотники кресла. Он не мог понять, что происходит, но решил не беспокоиться до первой возможности сделать вывод.

Из лимонной полутьмы выступали семь фигур. На привольном резном диване сидели Агродор Моисеевич и водитель, подбросивший его до Николаевского централа. В глубоком белом кресле - не таком высоком, как у Русинского, зато гораздо более комфортном (такие он видел на картине "Ходоки у Ленина") вальяжно курила дама редкой, но определенно порочной красоты. Ее голову на сильной упрямой шее венчала златовласая корона с вплетенными в нее рубинами, но внешность дамы портили тонкие жестокие губы и лихорадочный блеск глаз. Галантно склонившись над ней, стоял длинный худой мужчина с эспаньолкой; в нем Русинский узнал врача из ординаторской, у которого он просил свою одежду. Время от времени он с шаловливой улыбкой что-то шептал даме, и та негромко смеялась, обнажая жемчуг зубов и, отставив длинный мундштук с дымящей сигаретой, бросала заинтересованные взгляды на Русинского.

Между креслом и диваном расхаживал, заложив руки за спину, целитель из психушки. Только сейчас Русинский заметил его невысокий рост - не больше метра шестидесяти. У глыбы секретера сидел на корточках высохший мужичок с серым морщинистым лицом, неряшливо обрамленном седыми пейсами и весь синий от патриотических наколок. В нем было что-то обезьянье - точнее, нечто от мумии обезьяны. Оживляло его лишь то, что время от времени он презрительно цыкал, сверкая платиной зубов.

По другую сторону секретера статуей возвышлась плоскогрудая женщина с короткой стрижкой и укоренившимся в чертах лица напряженным выражением. Она походила на крестьянку из белорусского фильма про войну, с той разницей, что ее худое тело от шеи до пят было покрыто не грязью и тряпками, а пурпурным балахоном; кроме того, ее шею отягощала массивная золотая цепь с крестом. Глаза и волосы были бесцветны. Независимо от направления взгляда, глаза ее смотрели с отвращением.

И, наконец, в дальнем углу комнаты, возле небольшого бассейна с мерцающими на поверхности воды фонариками, скрестив руки на высокой груди, склонив красивую голову, стояла та, кого он знал под именем Лана.

Замешательство длилось секунду и плавно перешло в печаль. Лана бросила на него взгляд, полный тихого презрения. Русинский вдруг понял, насколько он устал.

Как бывало с ним в тяжелых ситуациях, решение которых откладывалось по независящим от него причинам, Русинский не чувствовал ни страха, ни подавленности - только любопытство. Оглядев комнату еще раз, он заметил, что она отделана с большой, даже чрезмерной роскошью. Стены и потолки покрывали золотые узоры, но канделябры, ручки, портсигары и трутницы на столах были явно серебряные, из чего Русинский сделал вывод, господа ценят скорей серебро, чем золото, и, стало быть, поклоняются скорей Луне, чем Солнцу. Это могло означать многие и совершенно противоречивые вещи - цивилизация слишком далеко зашла в своих вольных трактовках древнего символизма, но почему-то он вспомнил - специально к нынешнему случаю - что чудовищные колдуны древнего материка, ныне сохранившегося только в легендах, Солнце считали женским, второстепенным и злобным светилом, отдавая свои молитвы Луне. Его догадку подкрепила небольшая статуя в центре комнаты: мохнатый мужик героических пропорций держал в руках точную копию Луны, представлявшую собой многократно увеличенную в размерах головку пениса. Все было из серебра.

- Вы увлекаетесь эротической карикатурой? - прокашлявшись, спросил он у Гиката.

Доктор остановился и всплеснул руками - впрочем, уже без той заполошности, что отличала его в стенах подшефного дурдома.

- Это скорее вы, огнелюбы, карикатурой увлекаетесь. И даже не эротической, к сожалению. А вообще, сударь, я чертовски рад, что вы очнулись. Знаете ли, это непросто - возращать живое существо к сознанию.

Женщина в кресле разразилась хриплым, но не лишенным приятности смехом. Передав мундштук своему кабальеро, она перикинукла ногу на ногу и внимательно воззрилась на гостя. Шелк ее черных чулок лоснился как намасленный. "Если я в дурдоме, то тут можно жить. Но только если я в дурдоме", - подумалось Русинскому.

- Признаться, мне здесь интересно, - сказал он, поднимая глаза на Гиката. - Только к чему это все?.. Не могу разобраться.

- Видите ли, сударь, - с кошачьей вкрадчивой готовностью ответстсвовал Гикат, - ваш друг Pierre был прав. Очень скоро наша дражайшая советская Отчизна - под руководством партийных своих кадров, конечно - покончит с позорной видимостью и разделится на бедных и богатых. Развод, так сказать, будет оформлен официально. Вам, смею спросить, что больше нравится? Какая категория граждан? Если можно, отвечайте со всей допутимой серьзностью.

- Если серьезно, то бедные взывают к жалости, а богатые безжалостны. Я не жалую ни ту, ни другую категорию.

- Браво! Это весьма изысканно. Однако вряд ли вы, monsineur, достигнете успеха. Впрочем... Кто знает? После большой перестрелки останутся только рабы, господа и философы. Первые две категории, в сущности, sunt ex eadem massa [созданы из одного вещества - лат.], то третьи всегда где-то сбоку... Я решительно против философистов, особенно оккультного толка. Вы все асоциальны, даже когда вы продажны, даже когда возносите фимиам публичным ценностям. Устои общества - позвольте мне сей экскурс - покоятся на том основании, что одни покупают других, и так снизу доверху, и по наследству. Разменной монетой часто служит просто идея, внедренная нами - чего греха таить? - в публичное сознание. Идея рая на Земле. Вероятно, вы не отрицаете действенность денег, ибо на деньги можно приобрести немного горизонтальной свободы; но в идею вы точно не верите. Вы хуже люмпенов, - он улыбнулся учтиво. - Вы продаетесь ровно насколько стоит ваша материально-психическая оболочка. И социальная, в том числе. Скорлупа, soit [вот именно - фр.]. Между тем общество нуждается в полной - вы слышите? - в полной самоотдаче; оно страдает от таких, как вы. Рим пал оттого, что в нем появился переизбыток нейтральности. "И слава Богу, что он пал", думаете вы, и в этом вся ваша природа. Однако, - он сделал паузу, - я не думаю, что вы относите себя к этим несчастным. Ведь смы предлагаем вам работу - вам, профессионалу - в нашей организации, что означает несомненно высокое положение в обществе и (надеюсь, вы понимаете) весьма обеспеченное бытие.