Чума на оба ваши дома - Сюзанна ГРЕГОРИ

Чем больше Бартоломью обо всем этом думал, тем настойчивей интуиция подсказывала ему, что убийца – один из них, человек, которому известны привычки и распорядок дня его коллег. Если это так, то кто же убил Пола, Августа и, возможно, сэра Джона, напал на него самого и на Элфрита? Судя по комплекции, это не мог быть ни Элкот, ни Абиньи – слишком маленькие. Брат Майкл чересчур тучен, а поскольку он не утруждал себя никакими физическими упражнениями, Бартоломью казалось маловероятным, чтобы бенедиктинец одолел его в схватке, хотя это и было возможно. Следовательно, оставались Уильям, Уилсон и Суинфорд, каждый из которых был достаточно высок и, вероятно, силен. И еще коммонеры – Анри д'Эвен и Джослин Рипонский.

Единственный способ сократить этот список – установить, кто и когда, где и с кем находился. Майкл и Бартоломью видели Августа живым перед началом обеда; значит, он умер в промежутке между тем моментом, когда от него ушел Бартоломью, и тем, когда его нашел Александр. Все профессора и коммонеры находились на трапезе, пока Бартоломью был там. Между залом и профессорской располагались уборные, так что выходить из зала по нужде ни у кого не было необходимости.

Бартоломью потер глаза. Убили Августа или нет? Он потратил столько времени, разыскивая доказательства того, что старика все-таки убили, но так ничего и не нашел. Но слишком уж много было совпадений – Август умирает в ту же ночь, когда закалывают Пола и опаивают других коммонеров. И что искал нападавший?

А Пол? Когда он погиб? Допустим, Элфрит говорит правду. Тогда Пола, вероятно, убили примерно в то же время, когда францисканец получил по голове. Бартоломью вспомнил, что кровь Пола уже успела немного свернуться, а тело остыло и начало коченеть. Если все профессора отправились спать примерно одновременно с Бартоломью, кто угодно из них мог прокрасться в южное крыло, убить Пола и подсыпать коммонерам в вино опия.

Но зачем? Что было так важно, вплоть до убийства? Почему перерыли каморку Августа? И куда делось тело? Зачем кому-то понадобилось забрать его? И как все это связано со смертью сэра Джона? Чем больше Бартоломью обо всем этом думал, тем более запутанным и необъяснимым казалось дело.

Еда затянулась дольше обычного, поскольку часть слуг до сих пор была задействована в поисках Августа. Студент, читавший Библию, продолжал бубнить, и Бартоломью начал ерзать на месте. Ему надо было расспросить коммонеров об отравленном вине и навестить Агату и мистрис Аткин. К тому же он на время выпросил у коллеги-врача Грегори Колета свиток с сочинением великого врача Диоскорида,[15] и ему не терпелось засесть за чтение. Хотя Кембридж и являлся центром науки, переписанные от руки книги и научные труды были здесь большой редкостью, и каждый экземпляр берегли как зеницу ока. Колет не станет долго ждать и потребует вернуть свиток. Если студенты хотели успешно участвовать в диспуте, они обязаны были знать составленный Диоскоридом список лекарственных растений. Но простого знания для Бартоломью было недостаточно: он хотел, чтобы его студенты понимали свойства используемых снадобий, их пагубные и благотворные эффекты и как они могут воздействовать на пациента, если принимать их длительное время. Однако прежде чем начать учить их этому, он хотел освежить собственную память.

Наконец с едой было покончено, и все поднялись на благодарственную молитву. Потом преподаватели столпились вокруг Уилсона, который только что выслушал Гилберта.

– Пока ничего, – сообщил он коллегам. – Но я предупредил привратников, чтобы караулили Августа у обоих ворот, и мы тоже будем искать целый день, если потребуется. Его нужно найти. Сегодня вечером здесь будет епископ, и я передам это прискорбное дело ему, как велит мой долг. Вне всякого сомнения, он захочет собрать нас всех, когда прибудет.

Бартоломью был счастлив выйти из зала на свежий воздух. До полудня было еще далеко, но солнце уже припекало. Он на минуту прислонился к стене и закрыл глаза, наслаждаясь теплыми лучами. Воздух во дворе был неподвижный и влажный, и Бартоломью остро чувствовал зловоние, исходившее от сточных канав на западе от колледжа. Ему вспомнился один из его пациентов – Том Пайк, который жил у пристани на реке и страдал от легочного недуга. В такую погоду жизнь его становилась невыносимой. Поблизости от реки и Королевского рва запах и насекомые всегда донимали сильнее, чем в других частях города. Бартоломью задался вопросом, не миазмы ли и дурной воздух виноваты в распространении чумы, которая опустошала Европу.

Он увидел коммонеров Джослина Рипонского и д'Эвена, вместе выходивших из зала, и подозвал их.

– Ну, вам лучше? – спросил он, внимательно глядя на круги у них под глазами и на то, как они морщатся от яркого солнца.

– Голова раскалывается, – буркнул Джослин. – Мастер Суинфорд сказал, что в вино, возможно, что-то подсыпали, и скажу я вам, доктор Бартоломью: я совсем не удивлюсь, если так оно и было. Такого ужасного похмелья я не припомню с тех пор, как мне сравнялось десять!

Бартоломью вполне поверил этому высказыванию грубоватого человека, который так много пил. Д'Эвен опасливо кашлянул.

– В жизни не возьму больше в рот французского вина, – сделал он слабую попытку пошутить.

– Вы помните, в какой из кувшинов с вином подсыпали сонное зелье? – спросил Бартоломью.

Джослин недоуменно уставился на него.

– Конечно нет! – сказал он. – Думаете, стал бы я его пить, если бы знал, что оно отравлено?

Бартоломью улыбнулся, признавая нелепость своего вопроса.

– Я припоминаю, – подал голос д'Эвен. – Я питаю естественное отвращение к вину – у меня от него ужасно болит голова – и потому стараюсь, когда возможно, пить не вино, а эль. Вчера ночью, некоторое время спустя после того, как преподаватели ушли, а все коммонеры веселились и наслаждались едой и питьем, бедняга Монфише начал жаловаться на недомогание. Мы не обращали на него внимания, пока ему и впрямь не стало плохо, что заставило каждого из нас оценить состояние наших собственных желудков. Мы решили уйти и вместе отправились в нашу комнату. Когда мы были уже там, перед тем как ложиться, кто-то сказал, что правильно будет выпить за мастера Уилсона и его новую должность. Мы с Монфише отказывались от вина, но остальные сказали, что это невежливо и мы непременно должны выпить за здоровье мастера Уилсона. К тому времени я выпил уже немало эля и потому позволил уговорить себя, хотя следовало бы отказаться. И Монфише тоже. Понятия не имею, как вино попало из зала в нашу спальню, но тем не менее каким-то образом оно там оказалось.

– Да, черт возьми! – Джослин посмотрел на д'Эвена. – Кувшин с вином. Я разливал его. Это мне в голову пришла идея выпить за здоровье мастера. Я не помню, откуда оно взялось в нашей комнате. Оно просто было там, и я проследил, чтобы всем досталось поровну.

– Когда вы начали ощущать последствия?

– Сложно сказать, – пожал плечами д'Эвен. – Наверное, через полчаса. Те, кто постарше, уже уснули, но Джером, Роджер Элингтон, Джослин и я еще болтали. Мы были навеселе, и, думаю, никто из нас не заподозрил, что внезапная сонливость – нечто большее, нежели обычный результат изрядного количества выпитого. Впрочем, быть может, несчастный Монфише думал иначе.

Бартоломью переговорил с Элингтоном, отцом Джеромом и двумя стариками. Никто из них не смог рассказать ничего нового, хотя все божились, что в спальню возвращались вместе.

Бартоломью снова присел, прижавшись спиной к бледно-абрикосовому камню, запрокинул голову и подставил зажмуренные глаза ярким солнечным лучам. Чья-то тень упала на него, и он прищурился.

– Нам необходимо поговорить, Мэттью, только не здесь. Встретимся в саду.

С этими словами Элфрит, украдкой оглянувшись по сторонам, удалился в направлении своей комнаты.

– Помоги мне подняться, брат, – попросил Бартоломью Майкла, который последним вышел из зала, что-то дожевывая. Майкл протянул ему руку и рывком поднял на ноги. Бартоломью поразился его силе. Он-то всегда считал тучного монаха слабым и немощным, однако тот вздернул его на ноги без малейшего усилия.

– Я сегодня иду в Барнуэлльское аббатство, – сказал Майкл, утирая рукавом рот. – Не хочешь со мной? Можно по пути заглянуть к Святой Радегунде.

Он совершенно не по-монашески осклабился. Неужели Абиньи растрезвонил об интересе Бартоломью к его сестре?

– Не могу, брат. Мне надо поговорить с Элфритом.

Майкл как-то странно на него посмотрел.

– О чем?

– Полагаю, это как-то связано с Августом, – ответил Бартоломью. – Ты мне веришь, Майкл? Как ты считаешь, вчера ночью старик был мертв?

– Ну конечно, – горячо подтвердил бенедиктинец. – Август был мертв. Я видел, как ты все проверил, и его я видел собственными глазами. Послушай, Мэтт, – произнес он внезапно, сжав запястье Бартоломью холодными липкими пальцами, – ты должен быть осторожен. – Он украдкой огляделся по сторонам, точно так же как до него Элфрит. – Я не понимаю, что происходит, но мне страшно. Страшно за себя и за тебя.