Чума на оба ваши дома - Сюзанна ГРЕГОРИ

– А остальные? Суинфорд, Абиньи?

– Суинфорд знает о существовании оксфордского заговора, но отказывается в нем участвовать. Человек сэра Джона уже сообщил, что Суинфорд отверг предложение оксфордцев, когда они пытались привлечь его на свою сторону. У Абиньи едва ли нашлось бы время для столь серьезных дел в промежутках между интрижками, да и в любом случае, я не могу полагаться на его здравый смысл и благоразумие. Как бы то ни было, с Оксфордом его ничто не связывает, и шпион из него вышел бы никудышный. Он вращается не в тех кругах и вряд ли может представлять для них интерес, разве что оксфордцев заинтересует болтовня завсегдатаев таверн.

Бартоломью улыбнулся. Ветреный Абиньи был совершенно из другого мира, нежели суровые францисканцы, и они никогда не сходились во взглядах. Но Элфрит прав. Абиньи поразительно взбалмошен и едва ли мог бы продержаться трезвым достаточное время, чтобы представлять собой ценность как шпион. Элфрит поднялся.

– Если в голову тебе придет любая мелочь, способная пролить свет на это гнусное дело, дай мне знать, ладно?

Бартоломью кивнул.

– Конечно, хотя я уже не раз думал обо всем этом и ни до чего ценного не додумался. Скорей всего, из меня получился бы шпион не лучше, чем из Жиля!

Элфрит протянул руку, коснулся плеча Бартоломью – нечастое со стороны угрюмого монаха проявление чувств – и зашагал к выходу из сада.

Бартоломью посидел еще немного, раздумывая над тем, что сказал ему Элфрит. Ему до сих пор с трудом верилось, что ученые из Оксфорда и Кембриджа могут играть в такие опасные игры, и он ни за что не согласился бы с тем, что тело Августа унес дьявол. Солнышко припекало, и он вернулся мыслями к словам Элфрита. Тела не исчезают сами по себе, значит, тело Августа должны были либо спрятать, либо похоронить. Если его спрятали, на жаре оно очень скоро даст о себе знать; если же оно похоронено, возможно, его не найдут никогда.

Зазвонил колокол, сзывая к обедне в церкви Святого Михаила, и Бартоломью решил пойти помолиться за души своих умерших друзей.

Бартоломью медленно возвращался из церкви по Сент-Майкл-лейн. Днем к берегу пристала баржа из Голландии, и на всех улочках и в переулках, ведущих от реки к домам торговцев на Милн-стрит, было оживленно.

У реки царила еще большая суматоха. Капитан-фламандец с берега на ужасном французском выкрикивал команды своему разношерстному экипажу, который отвечал ему на смеси разнообразных языков. По меньшей мере двое, судя по их черным кудрям и серьгам в ушах, были откуда-то из Средиземноморья, еще у одного на голове красовался диковинный тюрбан. Выше по реке рыбаки шумно выгружали корзины с угрями, и на ленивых волнах покачивались выброшенные головы и хвосты. Чайки с резкими криками пикировали на добычу и дрались друг с другом, усугубляя шум.

За пристанью ютились рыбацкие домишки – нестройная вереница хлипких деревянных лачуг, которые протекали, когда шел дождь, и нередко разваливались, когда поднимался ветер. Бартоломью заметил, как из одной хижины выскочила громадная крыса и юркнула в заросли у берега реки, где плескались ребятишки.

– Мэтт! – Бартоломью с улыбкой обернулся на голос зятя. Сэр Освальд Стэнмор направлялся к нему. – Мы тревожились за тебя. Что происходит в Майкл-хаузе?

Бартоломью развел руками.

– Не знаю. Церковники твердят о нечистой силе, которая бродит по колледжу, а Уилсон считает, что это был всего лишь Август.

Стэнмор закатил глаза.

– Уилсон – осел. Слышал бы ты, как он поучал нас вчера вечером. Разглагольствовал о торговле шерстью и французском сукне. Да он не отличит французское сукно от домотканого! Но до нас дошли ужасные слухи о Майкл-хаузе. Сколько же вы все выпили вчера ночью?

Неизменно прагматичный Стэнмор списал все на хмель – предположение не столь уж и необоснованное, учитывая, что вино лилось рекой.

– Натаниэл Фламандец, похоже, тоже хватил лишку, – заметил Бартоломью, обернувшись на особенно пронзительный вскрик, который издал кто-то из купающихся ребятишек.

Стэнмор захохотал.

– Говорил я ему вчера вечером, что наутро понадобятся твои услуги. Он посылал за тобой?

Бартоломью кивнул и рассказал, чем все закончилось. Стэнмор в отчаянии всплеснул руками.

– Господи, помилуй нас, Мэтт! Я залучил тебе в пациенты одного из самых богатых людей города, а ты не можешь придержать свои нетрадиционные взгляды при себе даже на то время, пока его лечишь. Я знаю, – добавил он поспешно, поднимая руку, чтобы предупредить возражения, – о твоих взглядах и понимаю, даже одобряю твои побуждения. Но ради всего святого, неужели ты не мог хоть попытаться умаслить Натаниэла? Теперь, когда Уилсон стал мастером, нужно вести себя намного осмотрительнее, Мэтт. Даже ребенок заметит, что он терпеть тебя не может. У тебя больше нет благосклонного покровительства сэра Джона, а если бы ты заполучил такого пациента, как Натаниэл, это могло бы помочь на какое-то время умерить неприязнь Уилсона.

Бартоломью понимал, что зять прав. Он удрученно улыбнулся.

– Эдит наказала мне заглянуть к тебе сегодня и убедиться, что ты цел и невредим, – продолжал Стэнмор. – Что ты сделал со своей ногой? Это вы так разгулялись на пиру после того, как избавились от сдерживающего присутствия городских гостей?

Он улыбался, но глаза его были серьезны.

– Скажи Эдит, у меня все замечательно. Но я не понимаю, что происходит в Майкл-хаузе. Сегодня должен прибыть епископ и взять дело в свои руки.

Стэнмор прикусил нижнюю губу.

– Не нравится мне это, Мэтт, и Эдит тоже не понравится. Поживи у нас несколько дней, пока все не уляжется. Эдит скучает по Ричарду; если ты приедешь, это немного ее отвлечет.

Ричард, их единственный сын, несколько дней назад уехал учиться в Оксфорд, и в доме, должно быть, без него стало непривычно пусто. Бартоломью любил сестру и ее мужа, и провести несколько дней вдали от проблем Майкл-хауза было бы славно. Но его ждала работа: студенты, которые вернулись до начала Михайлова триместра,[22] чтобы позаниматься дополнительно, и пациенты, которых надо навещать. К тому же, если он сейчас покинет колледж, Уилсон, чего доброго, расценит это как бегство с места преступления и обвинит его в убийствах. Он с сожалением покачал головой.

– Я бы с радостью, честное слово. Но не могу. Я должен остаться. – Он сжал локоть Стэнмора. – Пожалуйста, не пересказывай Эдит всего, что слышишь. Она только разволнуется.

Стэнмор понимающе улыбнулся.

– Приходи к нам поскорее, как сможешь, и поговори с ней сам. – Он оглянулся на громкие крики, которые слышались от компании подмастерьев, потом раздался плеск – кто-то упал в реку. – Надо идти, пока они опять не подрались. Береги себя, Мэтт. Я скажу Эдит, что ты зайдешь к нам в ближайшее время.

Возвращаясь по переулку обратно, Бартоломью увидел небольшую кавалькаду, рысью проскакавшую во двор Майкл-хауза, и понял, что прибыл епископ. Слуги со всех ног бросились к лошадям, чтоб отвести их в стойла, другие подносили прибывшим холодный эль и предлагали почистить дорожные плащи от пыли. Уилсон поспешил из своей новой комнаты навстречу епископу, благоразумно облеченный в простую, хотя и дорогую, черную мантию.

Они немного поговорили, а студенты, коммонеры и профессора глазели на них из незастекленных окон. Потом Уилсон провел гостей в главное здание, через зал и в маленькую уединенную профессорскую за ним. Александра отправили за вином и бисквитами, и колледж замер в ожидании.

Сначала послали за слугами. Затем настал черед студентов, следом за ними – коммонеров. Близилось время вечерней трапезы, когда вызвали профессоров. Епископ восседал в кресле мастера, которое принесли из зала, а писцы и помощники расселись на скамьях по обеим сторонам от него. Уилсон сидел прямо напротив, и, судя по его бледности и покрытым испариной щекам, ему пришлось несладко.

Когда профессора вошли, епископ поднялся и сделал им знак сесть на скамью рядом с Уилсоном. Бартоломью уже доводилось встречаться с епископом – человеком, не чуждым телесных радостей, но, однако, истинно справедливым и столь же сострадательным. Он славился своей нетерпимостью к дуракам, строгостью к тем, кто пытался ему лгать, и не имел дела со склонными потворствовать своим слабостям. Хотя Бартоломью предполагал, что вечер в обществе епископа едва ли может доставить удовольствие, он тем не менее уважал прелата за трезвость суждений и прямоту.

Профессора расселись по обе стороны от Уилсона, Бартоломью устроился в самом конце, где можно было распрямить ушибленное колено. У него было ощущение, будто он на суде. Епископ заговорил:

– Мастер Уилсон и профессора Майкл-хауза, – начал он церемонно. – Как епископ этого диоцеза, я имею право расследовать странные события прошлой ночи. Должен вам сказать, что я отнюдь не удовлетворен теми объяснениями, которые сейчас получил. – Он помолчал, разглядывая свой перстень с печатью. – Грядут трудные времена для святой церкви и для университета. Смертоносный мор опустошает страну, и еще прежде Рождества он может быть здесь, а отношения между церковью и народом далеки от идеальных. Ни университет, ни колледж не могут позволить себе быть замешанными в скандалы. Злополучная смерть мастера Бабингтона и без того уже нанесла урон и тому, и другому. Нельзя допустить еще одного неприятного происшествия, если вы хотите, чтобы ваш колледж удержался на плаву. Итак, два члена коллегии были убиты – возможно, кем-то из своих, хотя я не желаю гадать, кто мог совершить это гнусное преступление. Колледж обыскали, но ничего не нашли. У всех коммонеров, студентов и слуг имеются алиби – если предположить, что брат Пол был убит во время обеда или после него. Коммонеры находились все вместе, и каждый может поручиться за остальных. Поскольку регулярные занятия еще не начались, студентов в колледже пока всего пятнадцать, и все они, как и коммонеры, могут подтвердить алиби друг друга. Слуги трудились всю ночь напролет, и любая недостающая пара рук была бы немедленно замечена. После пира все они, усталые, отправились спать, и достойная мистрис Агата, которой не давала сомкнуть глаз горюющая горожанка, клянется, что из комнат прислуги никто не выходил до самого утра, пока их не разбудил управляющий. Значит, остаются только профессора. Пожалуйста, поймите, я никого не обвиняю, но каждому из вас придется рассказать мне, где и с кем вы были прошлой ночью. Мастер Уилсон, может быть, вы подадите пример и начнете первым?