Чума на оба ваши дома - Сюзанна ГРЕГОРИ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Жиль, осторожней! Если заметят, что ты зачастил в питейные заведения, Уилсон накинется на тебя как коршун. От тебя он жаждет избавиться лишь немногим меньше, чем от меня.
– Ай, полно вам, лекарь! – рассмеялся Абиньи. – Не надо мрачных пророчеств в столь прекрасный день. Солнышко светит, птички поют, а я влюблен!
Бартоломью с сомнением глянул на кусок пергамента в руках Абиньи.
– Твоя подавальщица умеет читать? – поинтересовался он.
Абиньи снова рассмеялся.
– Конечно нет! Поэтому она никогда не узнает, что эти строки на самом деле – список книг, который я сделал для моих студентов в прошлом триместре, украшенный для пущей внушительности несколькими затейливыми заглавными буквами. Пергамент нынче недешев!
Бартоломью заметил, что его друг нарядился в лучшую свою мантию и чулки, и это наводило на мысль, что его намерения в отношении девицы серьезны, пусть и не слишком благородны. Абиньи ушел, беспечно помахав шляпой на прощание. Миг спустя он снова просунул голову в дверь.
– Кстати, – сообщил он, – твой вонючий пациент ушел. Я отправил Кинрика передать его домочадцам, чтобы пришли и забрали его. Я бы не вынес, если бы он пролежал здесь целый день! Он просил передать тебе, что сдержит свое слово. Не знаю уж, о чем это он.
Не успел Бартоломью ничего ответить, как Абиньи уже исчез во второй раз. Бартоломью увидел Элкота – тот вышел из своей комнаты на соседней лестнице и, поскольку ставни у него тоже были открыты, скорее всего, слышал весь их разговор. Из всех преподавателей Элкот неодобрительней других относился к идее присутствия женщин в колледже. Бартоломью задавался вопросом, не был ли тот когда-нибудь женат, и собственному ли опыту он обязан такими крайними взглядами. Элкот был маленький суетливый человечек, напоминавший Бартоломью курицу. Он не терпел не слишком способных школяров, и большинство его студентов жили в постоянном страхе перед его ядовитыми замечаниями.
Бартоломью медленно шагал по двору, а Элкот молча шел рядом с ним.
– Тело Августа не нашли? – спросил Бартоломью.
Элкот пристально взглянул на него.
– Августа еще не нашли, – ответил он. – Мы не прекратим поисков и предадим его в руки правосудия, будьте покойны. Он никак не мог выбраться за пределы колледжа. Привратники у главных ворот не спали всю ночь из-за шума, который студенты подняли в зале, и они утверждают, что мимо них никто не проходил. А ваша женщина всю ночь не давала мистрис Агате сомкнуть глаз своими рыданиями, и та тоже говорит, что из потайной калитки никто не выходил.
– А коммонеры как?
Элкот злорадно улыбнулся.
– Маются головами и животами, и поделом им, – заявил он. – Будут знать, как предаваться греху чревоугодия.
Бартоломью остановился и схватил Элкота за запястье.
– Им в самом деле плохо? Почему никто не разбудил меня? Может, я смогу чем-то облегчить их состояние.
Элкот вырвал руку.
– Вы ничем им не поможете. Переживут.
К ним присоединился Элфрит.
– Как ваша голова? – спросил Бартоломью.
– Должно быть, долгие годы учения наградили меня крепким черепом, – с улыбкой ответил Элфрит. – Я не ощущаю совершенно никаких пагубных последствий.
Они добрались до главного здания и по широкой винтовой лестнице поднялись в зал. Одолженные гобелены, украшавшие стены прошлой ночью, убрали, но о вчерашних празднествах живо напоминали объедки, усеивавшие покрытый тростником пол, и запах пролитого вина.
– Мастер Абиньи? – спросил Уилсон, и его голос громко прозвучал в тишине зала.
– Отправился навестить сестру, – отозвался брат Майкл.
Эта отговорка уже стала традиционной. Сэра Джона не слишком занимал вопрос, питаются его профессора в колледже или в других местах, но, судя по тому, как губы Уилсона застыли в гримасе неодобрения, отныне всем профессорам вменялось в обязанность во время трапезы присутствовать в зале.
Элкот прошептал на ухо Уилсону что-то такое, отчего глаза мастера гневно сверкнули. Бартоломью не сомневался, что Элкот пересказывает ему подслушанный разговор. «Вот злобный коротышка», – подумал врач и, обернувшись, увидел, как Майкл закатил глаза, к немалому удовольствию студентов в конце стола.
– А ну, тихо! – Уилсон грохнул по столу оловянным кубком, отчего все подскочили от неожиданности и студенческие смешки немедленно прекратились. Уилсон обвел вокруг себя грозным взглядом. – Двое наших коллег злодейски умерщвлены, – сказал он. – Не время веселиться.
Кое-кто из студентов повесил голову. Кроткого Пола будет недоставать. Летом он частенько сиживал на солнышке во дворе и всегда рад был скоротать время в дискуссии со студентами, чтобы дать им возможность поупражняться в красноречии, или терпеливо разъяснял вопросы грамматики, риторики и логики тем, кто остался в колледже, чтобы наверстать пропущенное.
Уилсон затянул длинную молитву на латыни, потом кивнул студенту, чтобы начинал чтение библии, длившееся на протяжении всей трапезы. Сэр Джон поощрял ученые споры и сам председательствовал на некоторых весьма оживленных диспутах, направленных на то, чтобы упрочить и приумножить непревзойденную научную славу колледжа. Уилсон придерживался более традиционных взглядов и считал, что школярам пристало слушать за едой отрывки из Священного Писания, дабы укрепить свои духовные устои.
Бартоломью разглядывал коллег. Справа от него брат Майкл склонился над подносом, жадно заталкивая в рот куски мяса. Бартоломью предложил ему блюдо с томленными в масле овощами и получил в ответ, как обычно, отвергающий взгляд. Майкл был твердо убежден, что овощи повредят его пищеварению, и питался практически исключительно мясом, рыбой и хлебом в огромных количествах. Бартоломью вспомнилось странное поведение бенедиктинца прошлой ночью. Объяснялось ли оно недомоганием, на которое тот сослался, или ему что-то было известно о смерти Августа? Бартоломью никогда еще не видел тучного монаха в таком состоянии, однако, что бы его ни расстроило, это определенно никак не отразилось на его аппетите.
Элфрит сидел между Бартоломью и отцом Уильямом. Когда за едой дозволялись разговоры, францисканцы обыкновенно беседовали о богословии на латыни. Бартоломью сравнивал двух монахов. Элфрит был высокий и худой, с землистым лицом и серыми глазами, которые часто принимали отсутствующее выражение. По мнению Бартоломью, ему недоставало душевной теплоты, но он был сострадателен, втихомолку помогая многим самым бедным пациентам, и предан своему делу. Отец Уильям был того же роста, но куда плотнее. Как и Элфриту, ему было под пятьдесят, но волосы у него оставались густыми и каштановыми. Глаза его часто горели фанатичным огнем, и Бартоломью мог поверить слухам, будто когда-то его орден поручил ему разыскивать еретиков, а в Кембридж его отправили за то, что он переусердствовал.
Уилсон был среди профессоров самым старшим. Ему, пожалуй, было чуть за пятьдесят, и он отличался необыкновенно отталкивающей внешностью. С его сухих темных волос постоянно сыпалась перхоть, которая усеивала мантию, болезненно красное лицо украшала россыпь прыщей, не пощадивших и самого последнего из его многочисленных подбородков. К нему склонился, что-то нашептывая, Суинфорд. Этот профессор приходился дальним родственником семейству могущественного герцога Норфолкского и имел значительный вес в университетских кругах. В местах, где колледжи зависели от старшинства и авторитета профессоров и мастера, Майкл-хауз своей влиятельностью во многом был обязан именно Суинфорду. Уилсону придется всячески умасливать его. Суинфорд был благообразным мужчиной примерно того же возраста, что и францисканцы, но выправка у него была военная, а не монашеская, и вел он себя самоуверенно и с апломбом. Его густые седые волосы всегда были аккуратно причесаны, бородка выглядела холеной. Он – единственный из преподавателей, исключая мастера, кому дозволялась роскошь иметь отдельную комнату и собственного слугу, и за эту привилегию он щедро платил колледжу. Рядом с его внушительной фигурой Элкот казался маленькой пичужкой.
Бартоломью насадил на кончик ножа ломтик репы и принялся задумчиво его жевать. Элкот сказал, привратники и Агата готовы поклясться, что никто, кроме гостей, не покидал колледжа с той минуты, как ворота были закрыты после попытки братьев Оливеров спровоцировать побоище. Это означало – если только кто-нибудь не проник в колледж до начала празднеств и не оставался внутри до тех пор, когда ворота открыли на следующее утро, – что убийцу следовало искать среди членов коллегии. Мест, где можно спрятаться, в Майкл-хаузе нашлось бы немного: комнаты заняты студентами, преподавателями, коммонерами или прислугой, и все, кроме Суинфорда, делили жилье по меньшей мере с еще одним лицом. Трудно спрятаться в тесном помещении, где уже спят два человека, а то и больше. В зале и профессорской всю ночь находились студенты – значит, и там никто спрятаться не мог, а в кухне и других служебных помещениях слуги ничего предосудительного не заметили.