Великий Краббен - Виктор Дмитриевич Колупаев

что в этот же день была зафиксирована необычно сильная вспышка на Солнце. Следовало бы попытаться соотнести момент появления вспышки и время исчезновения синеоков. Как вам известно, я выступал с таким предложением на прошлой сессии общего собрания. Практически это, однако, едва ли осуществимо, поскольку потребовало бы совместных усилий биологов и астрофизиков; а они, как вы хорошо знаете, состоят в разных отделениях Академии. Впрочем, я оптимист и не теряю надежды…

ЧЕРТЕЙ НАМ ТОЛЬКО НЕ ХВАТАЛО

Легко, вприпрыжку Ромка пересек проспект Науки и быстро двинулся дальше, к Морскому. Вид у него был тридцатилетнего, а внутри потрескивало, орало, бормотало и пело то, что могло принадлежать также и двадцати-, и пятнадцатилетнему; а может, и попросту беззаботному ребенку. Густые курчавые волосы, чуть рыжеватые, облегали голову плотной шапкой, надежным шлемом, ладно украшавшим его; глаза не то что смотрели, а зыркали и вперед, и влево, и вправо, все и всех держа в поле зрения, дабы безошибочно избрать Ромке занятие на этот солнечный воскресный день; нос чуть изгибался, устремленный вперед, как и весь Ромка, и ноздри шевелились, вбирая запахи травы и перегретой хвои от леса, запахи плавящегося асфальта и бензинового дыма — от улицы, и не такие явственные, но слышимые Ромке запахи табака и духов, исписанных бумаг либо свежих ягод от спешащих по своим делам прохожих. Солнце палило нещадно, отдохнув за зиму, оно теперь не жалело сил. Ромка был в ковбойке с закатанными рукавами, производства барабинской швейной фабрики, и джинсах, которые, напротив, попали в Академгородок издалека и достались Ромке как не подошедшие кому-то по размеру. Шагал он твердо, быстро и, как сказано, легко; и тут увидел Оксанку. Она была в красном сарафане и выглядела блестяще: высокая, тоненькая, открытые плечи и спина, дочерна загорелые и чуть с веснушками, и темные распущенные волосы. Ромка догнал ее, минуту шел следом и любовался, потом поравнялся и коснулся ее руки.

— Оксанка!

— Ромка!

— Ты куда?

— А ты?

— Я просто так.

— А я на променаде.

— Пойдем вместе?

— Конечно!

И они пошли вниз по Морскому. Все глядели на Оксанку, мужчины и женщины, она делала вид, что принимает это как должное, — и вспыхивала, улыбалась, расцветала от каждого взгляда, вспыхивала, — словно пульсирующее сияние исходило от нее, взгляды достигали ее, проникали в нее, — и внутри Оксанки тотчас будто что-то срабатывало, и что-то загоралось бесшумно и ярко, отвечая на взгляд уже сто- и тысячекратно.

— Оксанка, честно, я тебе не мешаю?

— Нет!

— И не компрометирую тебя?

— Да брось ты!

Оксанка весело рассмеялась, и Ромка рассмеялся тоже.

— Куда ж ты, все-таки, ходила?

— А! Хотела клубники купить на базаре.

— Любишь?

— Очень!

— И где же твоя клубника?

— Потом куплю. Дня через три.

Ромка задумался. Так шли они и шли, под воскресным солнышком; Ромка спросил;

— Дорогая очень?

— Жуть.

— Не расстраивайся, — сказал Ромка.

— Да ну! Потерплю. Скоро будет подешевле. И уж тогда я ее, знаешь…

Тут они встретили Леночку. Она шла прямо на них, спортивная, крепенькая, юная; короткая, стрижка, загар и озорная походка, и белая невесомая рубашечка, или как это там называется, и белые в обтяжку брюки, и высокие каблуки. Леночка остановилась и уперла руки в бока:

— Это вы что?

— Гуляем, — сказал Ромка.

— Пойдем с нами! — сказала Оксанка.

И пошли они дальше втроем. С прохожими от Леночки делалось нечто невероятное, словно электричество было разлито в воздухе вокруг Леночки, она шагала озорно и весело в собственном своем электрическом облаке, и видно было, когда встречный научный сотрудник, младший или старший — все равно, соприкасается с этим облаком и вступает в него: сначала удивление, беспокойство на. лице и напряженность во всей фигуре научного сотрудника, затем человек замирает, съеживается, останавливается, и тут происходит электрический разряд, искра проскакивает, видимая даже при солнечном свете, человека поражает током, несчастный случай на улице, срочная требуется помощь…

— Ты откуда? — спросила Оксанка.

— Да в аптеку бегала, — ответила Леночка, — Лекарство заказала!

Тут они увидели Валентину, она переходила дорогу и махала им рукой; они остановились и подождали. Она подошла к ним неспешно, как всегда ходила, полная, улыбающаяся Валентина, коса на плече, каждое движение плавное и мягкое, нежное, очень женственное, очень ласковое; и ситцевое платье не облегало ее, а только чуть приобнимало, тоже мягко и ласково, с любовью и нежностью к Валентине.

— Как же это понимать? — спросила Валентина.

Да так и понимать, — ответила Оксанка.

— Что ж тут непонятного! — сказала Леночка.

— Пойдем, пойдем, — сказал Ромка.

И пошли они дальше вчетвером. Тут прохожим полегче стало, от ровного спокойного излучения, которое исходило от Валентины, оно падало на каждого, кто оказывался рядом, и действие оказывало живительное, как бы частицами излучала она свою женственность и свою ласку и каждого одаривала, каждому доставалось хоть по маленькой корпускуле, и это. давало людям чуточку прохлады и отдохновения от жары и не только от нее, но также от многого другого; и всякий, с приближением Валентины, увидев ее, исцелялся от чего-то и вдыхал с облегчением, надеждой и желанием жить дальше.

— Ты по делам или так? — спросила Леночка.

— Ну, — ответила Валентина, — какие у меня дела, нет у меня никаких дел!

Так и шли они все вместе, и улица, весь Морской проспект, ярко была освещена уже не солнцем, — оно, воспользовавшись случаем, поднялось повыше передохнуть, — а Оксанкиным сиянием, прямо залита была этим сиянием, вспыхивавшим раз за разом, словно молния без конца ослепительно блистала, только что гром не гремел, и даже становилось жутковато от бесшумности и бесконечности, неиссякаемости ослепительного этого сияния; и в пульсирующем этом сиянии лежали кругом все вповалку, вся улица была в пострадавших от электрических Леночкиных разрядов, сильнее всех мегаватт мира, — случай массового поражения, мужчины всех возрастов лежали, раскинув беспомощно руки-ноги, а по сторонам валялись как попало портфели, чертежи, перфокарты, а также авоськи и рассыпавшиеся по тротуару помидоры; и вся улица полна была счастливых воскресших людей, оживленных корпускулами ласки, Валентиниными мягкостью и нежностью, и по всему Морскому раздавались радостные вздохи, и люди бежали дальше, осененные надеждой и прохладой, крепко ухватив свои портфели, чертежи, перфокарты и помидоры.

Так дошагали они до угла Дома ученых, и Ромка предложил:

— Зайдем?

И они свернули, и вошли, и просторность и полумрак вестибюля охватили их, как бы приглашая и говоря, что они поступили правильно. Пожилая вахтерша подняла на них глаза и пропустила, ничего сперва не сказав, и они пошли дальше, сопровождаемые ее взглядом.

— Чертей нам только не хватало, — донеслось затем до Ромки