Подвал. 24 года в сексуальном рабстве - Аллан Холл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее гнусного отца я видела только раз. Проходила мимо Элизабет и решила заглянуть. Постучала в дверь, открыла ее мать, и я вошла в переднюю. Мать держалась совершенно нормально, сказала, чтобы я обождала минутку. Вдруг появился отец; он возвышался надо мной, как башня, и смотрел на меня так, словно я сделала что-то ужасное, скажем, порвала его коврик. Да, он был действительно грубым; посмотрев на меня, он сказал: „А ну, пошла прочь!“ Даже не спросил, что мне нужно. Дело не в том, что мы повздорили, — просто он был тиран, вот и все.
Чувствовалось, что что-то тут не так — детское чутье, знаете, — но мне и в голову не приходило, что речь идет об изнасиловании. Догадываюсь, что подобным образом поступают все насильники: делают это втихомолку и запугивают ребенка, чтобы он держал все в тайне. Мне известно, что он был очень суров со всеми детьми, когда дело касалось дисциплины. Мой брат Карл был закадычным другом Харальда. Харальд сказал, что отец частенько бьет его и что „жизнь в доме тяжелая“.
Элизабет не разрешали пользоваться косметикой дома, но, как и многие девушки, она чуть-чуть подкрашивалась перед уроками; не то чтобы у нее становился распутный вид: так, чуть здесь, чуть там — но это делало ее более женственной. После уроков она шла в уборную и все смывала, чтобы только не увидел отец.
В наш последний школьный год мы привыкли слоняться возле клуба „У Турка“ в Амштеттене. У нас были большие „окна“, и Элизабет не приходилось опрометью мчаться домой, чтобы осчастливить отца. Она присоединялась к нам. Во время наших прогулок мы без конца заигрывали с мальчиками, но у Элизабет, насколько мне известно, никогда не было дружка. Надеюсь, она помнит счастливые времена в кафе „У Турка“. Возможно, она помнит, как танцевала под „Дюран-Дюран“, попыхивая сигаретой и стреляя в мальчишек горящими глазами, — может, это бодрило ее, придавало ей душевных сил. Бедная Элизабет. Такая хорошенькая…»
Альфред Дубановски тоже учился вместе с Элизабет и снимал со своей семьей комнату на Иббштрассе, 40: «Мы учились в одном классе и дружили. Привыкли проводить вместе много времени. Она была отличная девчонка, только очень робкая и страшно нервная; надо было прежде узнать ее, чтобы она поверила вам. Но мы и правда хорошо уживались, даже пару раз танцевали. Я был немного увлечен ею, но дальше дело никогда не шло. Мы часто ходили в дискокафе „Белами“ на ее улице, Иббштрассе, но ей редко разрешали повидаться с нами.
После того как она исчезла, мы говорили об этом. Мы знали, что она уже убегала из дому, и решили, что Элизабет снова убежала, потому что она как-то сказала кому-то из нас, что с нее хватит, она больше не может оставаться дома, отец бьет ее и делает ей больно. Говорила, что боится его».
Еще один друг Элизабет, который не хочет, чтобы его имя упоминалось, утверждает, что Фритцль серьезно избивал детей. «Он не шлепал их, не давал подзатыльников. Он бил их своими кулачищами изо всех сил. Ее брат как-то сказал мне: „Эта свинья однажды забьет нас до смерти“».
Надежды Элизабет на побег возросли, когда в пятнадцать лет, окончив школу, она устроилась ученицей официантки на автозаправочной станции в Стренгберге. Это было трехлетнее обучение, включавшее рабочую практику, отдельное время в туристической школе в Вальдегге, рядом с Винер Нейштадт, к югу от Вены, в двухстах сорока километрах от дома, и работу официанткой в Тироле. Она выбрала место работы в самом далеком месте — Тироле, но все равно была обязана возвращаться домой и находиться под контролем отца, поскольку ей не исполнилось восемнадцати.
Послушаем снова Сусанну Парб: «Элизабет часто повторяла: „Было бы здорово, если бы мне удалось сбежать. Жду не дождусь дня, когда освобожусь от него“. Едва получив работу на бензозаправке, она стала копить деньги. План ее состоял в том, что она уйдет, как только ей исполнится восемнадцать, так как тогда он не сможет принудить ее вернуться домой. Она уже собиралась попрощаться с матерью — и вдруг исчезла. Казалось резонным, что она сбежала, чтобы присоединиться к какой-нибудь секте, поскольку все знали, что она живет в страхе перед отцом. Перед исчезновением Элизабет сказала мне, что дома ее снова здорово избили. Отец ее, однако, был достаточно умен, чтобы не оставлять видимых синяков — вот почему учителя ничего не знали. Но Элизабет никогда не рассказывала про изнасилования. Думаю, ей было очень стыдно».
К несчастью, крепкие узы часто ослепляют людей; никто в семье не знал, что происходит между Фритцлем и Элизабет. Ее даже оставляли наедине с ним, когда Розмари с ее сестрами уезжали вдоволь насладиться летними каникулами. Фотографии тех времен показывают двух сестер, упивающихся свободой, — вот они лежат на солнцепеке, вот катаются на лодке, плаваю в в лазурных бассейнах. Подростки Ульрика и Розмари Фритцль находились всего в нескольких ми лях, от того места, где одиннадцатилетней Лизль приходилось терпеть самые непристойные причуды отца.
Фрау Данильчук, соседка, живущая через улицу, говорит, что Розмари не могла оказать ни какой помощи дочери, поскольку цепенела при одном лишь виде мужа. «Розмари частенько заходила и усаживалась вот здесь, мы разговаривали, но только когда его самого не было поблизости, — вспоминает она. — Розмари садилась у окна, чтобы следить, когда он вернется. Она была раскованной, радостной и болтала без умолку, но как только он возвращался, она забывала про вас и опрометью кидалась навстречу мужу.
Один случай запал мне в память: однажды я разговаривала с ней через садовую изгородь. Не думаю, чтобы он видел, что я там, и ворвался в сад, ревя от злости. Он вопил на жену, спрашивая, где его ланч и сколько ему еще дожидаться. Ругань перемежалась с мрачными угрозами типа „ну, я с тобой потом разберусь“. Позже я поговорила с ним в присутствии жены, извинившись, что задержала ее, когда у нее были другие дела. И снова на лице
