Подвал. 24 года в сексуальном рабстве - Аллан Холл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня есть родственники, которые знают человека, работающего в клинике Мауэра, где сейчас находится Элизабет с детьми, и я слышала, что Элизабет — очень сильная женщина, которая держит своих детей под контролем, а они любят и уважают ее.
Я заходила к ней несколько раз поиграть, когда мы были еще совсем маленькие, но только когда ее отца дома не было. Он не любил меня, потому что я спрашивала, отчего Элизабет не может зайти ко мне поужинать. Скоро он просто запретил мне встречаться с ней. В школе Элизабет казалась не грустной, просто очень тихой. У нее были хорошие отношения с братом Харальдом и младшей сестрой Дорис».
Мать Сусанны Парб Бригитта добавляет: «Когда все обнаружилось, я поняла, что не могу вспомнить, чтобы Элизабет вообще когда-либо навещала мою дочь. Мне кажется, что ей не разрешали, так как другие ее друзья постоянно бывали у нас. Большинство жителей Амштеттена, конечно, знало о том, что Фритцль был осужден за сексуальное преступление. Но мы никогда не слышали ничего конкретного, большей частью все это были слухи. Так или иначе все мы полагали, что, может быть, и правда, что Элизабет сбежала, так как ее отец был из тех людей, с которыми сложно жить. Но что он держит ее взаперти — этого я не могла себе представить даже в самых диких фантазиях».
Недалеко от Иббштрассе находится автобусная остановка, где Элизабет привыкла сидеть, прежде чем отправляться домой или идти в школу. Вместе с ней ездила Криста Вольдрих. На остановке подружки встречались каждое утро, болтая о мальчиках, косметике, учителях и сериалах.
Криста вспоминает:
«Мы крепко привязались друг к другу в школе. Нас многое объединяло — строгие семьи, почти полное отсутствие свободных денег в доме. Это означало, что обе мы начинали неделю в понедельник в свежих платьицах и так и носили их до пятницы. Легко представить, что другие дети часто оскорбляли нас из-за этого.
Мы обе считали себя последними. Полагаю, нам было трудно смешаться с другими ребятами. В свою очередь, это еще больше сближало нас, так что некоторые даже называли нас лесбиянками, хотя все это чушь. Отверженные — это определение подходило нам вполне. Пять лет мы делились всем. Я никогда не подозревала о том, что творится с ней дома».
Время, которое они проводили вместе вне школы, было ограничено прежде всего потому, что Элизабет должна была вернуться домой как можно скорее, чтобы не огорчать отца. «Но мы разговаривали друг с другом при первой возможности и стали очень близки. Мы вместе возвращались из школы, иногда останавливаясь возле ближайшего магазинчика, чтобы купить сластей, если были деньги. Помню, Элизабет больше всего нравился шербет. Она всегда должна была быть дома самое позднее через полчаса после окончания занятий. Затем она должна была заниматься работой по дому и делать домашние задания, совсем как я.
Не думаю, что я когда-нибудь догадалась бы, что происходит с ней. Она не была каким-то особенно уж грустным ребенком. Но мне раз и навсегда запретили бывать у нее. Единственное объяснение, которым она всегда ограничивалась, это то, что ее отец очень строг. Я никогда не видела его, но он постоянно стоял между нами из-за своего влияния на Элизабет, как незримый призрак, который всегда чувствуешь, даже если не видишь его.
У Элизабет никогда не было своего парня, да она и не помышляла об этом, пока мы были знакомы, — лет, эдак, до шестнадцати. Тяжело говорить такое, но думаю, что у нее никогда не было бы „нормальной сексуальной жизни“ — мешало бы воспоминание о том, что ее насиловали лет с одиннадцати. Мы никогда не говорили о половой жизни.
Ученицей Элизабет была средней, если судить по оценкам и усилиям. Более того, она никогда не подшучивала над нашими учителями — а мы делали это чуть не на каждом шагу. Не знаю, хотела ли она стать матерью. Мы не заговаривали об этом. После окончания школы я собиралась закончить свое образование в Тироле. В то время я редко виделась с Элизабет, но мне хотелось попрощаться с ней. В конце концов мне так и не удалось этого сделать. Теперь я понимаю, что буду жалеть об этом до конца своих дней.
Знаю, что трудно представить себе изнасилованного ребенка, но знайте вы Элизабет, то поняли бы, что это и вовсе немыслимо. В ней была какая-то врожденная доброта. Мягкость, кротость по отношению ко всему. Она любила животных и природу: бабочек, пауков. Она могла сказать какому-нибудь негоднику в школе: „Прекрати!“ — если видела, что он отрывает у мухи крылья.
Ее любимым певцом был тогда Шейкинг Стивенс, но нам нравились все английские певцы подряд. Мы пытались понять, о чем они поют. Мы были неразлейвода четыре года в старших классах в школе на Песталоцциштрассе. И еще год мы были неразлучны в политехническом колледже. У моего отца была табачная лавка, так что я таскала нам сигареты. Я знаю, что по уикэндам она много смотрела телевизор. „Мальчик, который продал свою улыбку“ — такие сериалы нравились ей больше всего. Ей никогда не разрешали выходить с нами. Только однажды я видела ее в церкви в конце недели. В остальных случаях ее никогда не выпускали из дома. Ни у одной из нас не было денег — у Элизабет потому, что отец не хотел, чтобы у нее были деньги, у меня потому, что денег не было у родителей.
Мы учились очень средне. Мне кажется, учеба не доставляла Элизабет особого удовольствия, она всегда держалась немного в стороне. Мы не любили немецкий и математику, нам больше всего нравился спорт. Любимыми занятиями по физкультуре были волейбол и плавание. Подумать только — человек, так любивший физические упражнения, был практически лишен движения долгие годы!»
Ютта Хаберчи, близнец Кристы, проучилась пять лет в одном классе с Элизабет в школе и колледже. Со смущением и неловкостью оглядывается она на былую дружбу в своей квартире в Пойсдорфе. «Думаю, никто не догадывался, что ее насиловали. Я никогда не замечала ничего особенного,
