Подвал. 24 года в сексуальном рабстве - Аллан Холл

* * *

Когда это началось? Когда чувства перешли черту, отделявшую непристойную мысль от чудовищного деяния? Что заставило Йозефа Фритцля увидеть в собственной дочери объект сексуального желания, которому было предназначено лишь удовлетворять его, создавая иллюзию тайной семьи, которую он выдумал? Чем Лизль, как называли ее в семье, заслужила подобную участь?

Высокомерие в союзе с похотью, увеличенное навязчивостью самой мысли, соблазняли и манили полубезумного Йозефа Фритцля в уголок потемнее. Спутницей в этом путешествии была обречена стать любимая дочь, которая, служа продолжением его матери, стала объектом всех его извращенных фантазий. Инцест — вселенское табу — возник много веков назад и означает разное в разных обществах. Жители Запада обычно понимают под ним нарушение законов, запрещающих половые отношения или женитьбу между близкими родственниками (в случае Фритцля — между отцом и дочерью). Прежде всего это злоупотребление властью, посредством которого сильнейший низводит своего партнера до уровня простого объекта, обесценивает его, не испытывая ни малейшего интереса к его чувствам. Когда Йозеф Фритцль решил начать насиловать дочь, это было лишь удовлетворением собственной прихоти. Он даже не подумал о том, какие ужасные последствия возымеют его действия для Лизль.

Долгий путь вел к 28 августа 1984 года — дню, когда Фритцль начал осуществлять свой генеральный план. Необходимо было спланировать все заранее, необходимо было вести обманную двойную игру на высшем уровне, а главное, необходимо было хладнокровие. Необходимо было лгать, изворачиваться, сохраняя надменность и крайнюю самоуверенность. Требовалось также перейти Рубикон моральных и общественных рамок. Это был триумф воли Йозефа Фритцля; он смог претворить задуманное в жизнь и жить с этим более или менее счастливо следующие двадцать четыре года.

Судьбу Элизабет предрешили ее красота и кротость. Отцы повсеместно запирают дочерей, как только из неоформившихся девчонок они превращаются в сформировавшихся молодых женщин, чтобы защитить себя, равно как и добродетель своих детей, когда плохие мальчики начинают приглашать их на свидания. Несчастье Элизабет и состояло в том, что ее отец без проблем превратил отвлеченное правило в извращенную реальность.

Элизабет была ребенком, который нарушил мантру «порядок, дисциплина, послушание», определившую жизнь Фритцля. Нацистский образ мыслей Йозефа вкупе с неукротимой манией держать все и вся под контролем заставили его пренебречь жизнерадостным характером дочери. Столько сил и замыслов было потрачено на сооружение подземного логова, что позднейшее признание Фритцля, что он запер Элизабет, чтобы оградить ее от внешнего мира и от самой себя, чтобы она не связалась с «дурной компанией», не стала бы пить, курить и разгуливать по вечеринкам, следует воспринимать со скептической усмешкой. Она уже носила клеймо сексуальной рабыни задолго до того, как первая сигарета коснулась ее губ. «Папа выбрал меня для себя», — скажет она позднее полиции.

Элизабет — пока на свободе

Эльфрида Херер, столь часто помогавшая Розмари в Мондзее, могла собственными глазами наблюдать, как Фритцль все больше подчиняет дочь своей власти. Она говорила о своих страхах, связанных с Элизабет, в эксклюзивном интервью для этой книги. «Наши дети привыкли часто играть вместе на берегу Мондзее. Старшим детям больше разрешалось играть вместе, чем младшим. Обычно родители строже со старшими детьми. Мне показалось странным, что он с такой навязчивостью опекает младших детей, особенно Элизабет. Я заметила, что Элизабет была склонна присматривать за младшими. Она была очень добра с маленькими, казалось, что ее забота о них неподдельна.

Ее отец? Что ж, его называли домашним тираном, и это совершенно точное описание. Он держал всех в кулаке. Включая жену. Но она сама угодила в ловушку, родив ему семерых детей, которые были для нее всем. Она не могла бросить их — даже помыслить об этом было невозможно. Поэтому она уживалась с ним. Уверена, что она ничего не знала об Элизабет. Она была так занята, что у нее не оставалось времени поразмыслить над собственной жизнью.

Ее старшая дочь, Улли, была очень серьезным ребенком; она упорно училась и делала все, что пожелают родители. Теперь она учительница. Вторая дочь, Розмари, была намного раскованнее. Про Элизабет можно разве что сказать, что она была болезненно застенчива. Все прочие были более открыты во всех смыслах. Оглядываясь назад, я не сомневаюсь, что он стал домогаться ее еще до того, как бросил в камеру. Он утверждает, что это началось там, но это определенно происходило и раньше. Отчего бы еще ей быть такой застенчивой?

Она была очень хорошенькая, блондинка, и побоев ей доставалось куда больше, чем остальным. Я знаю — мои мальчики были, если можно так выразиться, увлечены ею, но она всегда держала себя в руках. Она определенно не позволяла никому из них даже подойти к ней. Казалось, она не хочет ни с кем особенно близко дружить. Единственной ее страстью были дети — ее младшие братья и сестры. Одну только Улли никогда не били, Розмари доставалось немного, хотя она была самая противная, а Элизабет терпела побои постоянно.

Казалось, она все время старается раствориться, смешаться с прочими, особенно когда отец был поблизости, но он всегда уличал ее, что она прячется. Как-то я заметила об этом Розмари, и вот что она мне ответила: „Похоже, он просто недолюбливает ее. Не знаю почему, но точно“. Розмари дала мне понять — в разговорах, но и без слов, что она хотела бы уйти. Она думала, что если уйдет, то не сможет взять с собой детей, поэтому оставалась, чтобы оградить их. Я знаю, что ее он тоже бил.

Как-то я спросила ее, почему она терпит это. Она ответила: „Что я могу поделать? Я должна быть сильной ради детей“. Она действительно была для него просто рабочей скотиной. Он не заботился о ней. Она всегда должна была работать. И помногу. Что касается их сексуальной жизни, то тут я почти ничего не знаю. Я имею в виду, что у них было семеро детей и они были женаты уже давно, так что меня не удивило бы, что ко времени нашего знакомства ничего особенного по этой части между ними не происходило».

Дочь Эльфриды, Хельга, теперь ей сорок восемь, дружила