Мизери - Галина Докса

— Входите, — говорит Света по–английски и распахивает дверь. — Добро пожаловать.

Дэвид Смит, стажер, любит детей. Он старший сын в большой семье и с детства привык к роли воспитателя. Он умеет заставить слушать себя, ничуть не повышая голоса. Ему легко быть учителем. Так легко, что, закончив летом учительский колледж, он не остался в Канаде, а решил начать свою профессиональную карьеру в какой–нибудьтрудной стране. Дэвид Смит считает (и так учил его отец): в начале пути человек должен проверить свою силу; человеку должно быть трудно в начале, и чем труднее, тем лучше для него. Первый доллар ты заработаешь в поту, после второго сменишь рубашку, остальные придут к тебе сами.

Ему предлагали Китай, и он хотел в Китай, но задержали похороны (осенью умер отец), группа уехала без него, и тогда он выбрал Россию. Россия легче Китая, считает Дэвид Смит, но, в общем, он доволен выбором: здесь непросто; русский язык плохо дается ему (в самолете он полистал самоучитель, но русские буквы–перевертыши не запоминались, что твои иероглифы); он совершенно одинок, не знает, как спросить дорогу, а в общежитии университета, куда его поселили, в кухне ползают по стенкам тараканы и за стеной его комнаты громкая музыка играла вчера до половины ночи. Есть также трудности, связанные со сменой временного пояса. Дэвид Смит доволен. Он смотрит весело на русскую учительницу английского языка, очень чисто и очень медленно объясняющую ему тему своего урока, и составляет мысленно текст письма, которое отошлет сегодня домой. Учительница выглядит грустной и усталой. Дэвид Смит хочет сказать ей, что она может идти отдыхать, что он сам проведет урок и что он понял тему достаточно хорошо, но отец учил его не торопиться заявлять себя с первых шагов, и Дэвид Смит внимательно выслушивает учительницу, кивая. Конечно, он прочтет ее учебник. Он прочтет его за одну ночь. Все равно музыка не даст ему спать. На следующей неделе его поселят на частной квартире. Хорошо бы жить в старой части Петербурга подальше от гимназии! Дэвид любит ходить пешком. Петербург хоть и грязный, но очень красивый город. По совести, Дэвид Смит, стажер, никогда не видел такого красивого города. Он, Дэвид Смит, в первый раз в Европе…

Звенит звонок. Русские дети входят, не поздоровавшись, и рассаживаются по трое за партой. Одна только парта у окна почти свободна. Там сидит маленькая девочка с толстой косой через плечо. Учительница представляет Дэвида Смита по–английски и по–русски, извиняется перед ним на будущее в том, что она проведет урок в основном пользуясь русским языком, поскольку дети не владеют разговорным английским, и указывает на место рядом с маленькой девочкой.

По классу пробегает шепот. В этом шепоте Дэвиду Смиту слышится одобрение. Он знает, что понравился детям. Иначе быть не могло, ведь Дэвид Смит любит детей.

— Hello14, — кивает Дэвид девочке и садится боком, потому что его длинные ноги не помещаются под партой.

Начинается урок.

Света обегает взглядом свой класс. Во взгляде ее тоска. Половину детей она знает по именам, другую ей предстоит узнать. Она уже решила, что отдаст знакомую половину канадцу, а Ингиных, в том числе Свету Тищенко, оставит себе.

Света Тищенко уставилась в окно с выражением лица, которое пугает Светлану Петровну. Но, кажется, все нормально, все спокойно, только не надо переживать из–за мелочей, в конце концов, у ребенка может быть несварение. Школьные обеды отвратительны. Сегодня опять давали тушеную кислую капусту со вчерашними сосисками…

«Да, Ингину группу придется взять себе, иначе какое же классное руководство… надо задержать их после уроков… директор обещала зайти…»

Света никак не может начать урок.

«Ну, что там у меня? Повторение пройденного…»

Она ловит послушный, знакомый взгляд Письмана и ныряет в урок, как в холодную воду. В ледяную воду: кожа мигом покрывается пупырышками.

— Достаньте тетради. Пять минут словарный диктант. Слева пишем английское слово, посредине транскрипция, справа перевод. Слава, следи за почерком! Не пытайся соединять буквы, все равно ничего не получится. Я порчу глаза, разбирая твои каракули!

Света диктует:

— Museum, palace, library…15

Дети пишут, заглядывая друг другу в тетради. Дэвид Смит листает учебник. Вот он оторвался от учебника. Повертел головой. Потянул носом воздух…

Светлана Петровна зябко передернула плечами и закрыла глаза.

— Закончили, дети! Быстро сдаем тетради. Ничего, кто сколько успел. Света Тищенко, Слава, Марина, соберите тетради!

Зеленые тетради вспархивают с парт и склеиваются в стопочки. Стопочки ложатся на учительский стол.

— Постой! — говорит учительница Свете, больно схватив ее за плечо. — Останься здесь, сейчас будешь отвечать.

Девочка встает у доски, заложив руки в карманы длинной кофты. Светлана Петровна приоткрывает окно. На дворе оттепель. С крыши на карниз стекает веселая струйка и звенит, разбиваясь о жесть. Голубь, поднимаясь снизу, блещет крыльями на солнце. Света с трудом заставляет себя отвернуться от окна.

Девочка ждет, пошевеливая руками в глубоких карманах. От нее пахнет, пахнет, пахнет. Света молчит. Она ненавидит этого ребенка. Она ненавидит ребенка, стоящего перед ней, как никогда никого в жизни: «Господи!»

Она смотрит на девочку, и ей кажется, что взгляд ее пристален и строг, но взгляд умоляющ всего лишь, и она опускает его, мучаясь, и голосом, сдавленным тошнотой, спрашивает:

— Ты готова к диалогу?

— Да.

— Кого ты выбираешь себе в собеседники?

— Вас.

— Нет, ты должна выбрать из класса.

Света Тищенко молчит, смотрит в потолок.

— Кто хочет быть собеседником? — громко обращается Света к классу по–русски, потом по–английски: — Поднимите руки!

Класс недвижим. Света ведет пальцем по списку. Она бледна как полотно. Палец присох к букве «Б» и не двигается дальше. Еще минута — и она потеряет сознание.

Дэвид Смит поднимается с места и предлагает себя в собеседники. Он выглядит очень довольным. Он давно хотел вмешаться, но из вежливости медлил.

— Отлично! — восклицает Света. — Как удачно! И тема специально для вас — красоты Петербурга.

«Дотерпеть несколько секунд».

— Тищенко, начинай! — бросает Света девочке по–русски, а потом юноше — по–английски: — Я ненадолго выйду. Постарайтесь говорить помедленнее. Наши дети…

Не договорив, она выходит из класса.

«Что же это такое?» — тупо повторяет Света, глядя на свое отражение в зеркале уборной. В тусклом зеркале не различить морщин на лице, но она знает каждую, а вот эта, залегшая между бровей, видна и в сумерках: метка сосредоточенной угрюмой заботы, складка недоумения, трещина страха…

«Что же это такое?» — отбивается Света от мыслей, толкающихся в ней, как толпа пассажиров на выходе из вагона, толпа, закрутившая ее, не желающую выходить, цепляющуюся за спинки сидений, как за руки живых сильных людей, которые любят ее и знают, что нужно ей, без чего не прожить ей на свете: только остаться, пусть одной, пусть больше не будет остановок, остаться и ехать в этом трамвае — вечность, до смерти, вечность…

«Смерть, — усмехается Света, прищурившись на отражение в зеркале. — Настоящая смерть, и странно, но — очень, очень мила».

Она возвращается. Приближаясь по коридору к двери класса, она слышит раскаты детского смеха и перекрывающий их высокий, металлического оттенка, немножко искусственный, но удивительно приятный хохот канадского учителя. Она надевает улыбку и открывает дверь.

Дети смеются. Учитель стоит посредине класса и помахивает в воздухе высоко поднятой рукой. В руке его, выставленный на всеобщее обозрение, болтается красный мешочек величиной с детскую ладонь.

Учитель оглядывается на вошедшую Свету, протягивает ей мешочек и машет левой рукой в сторону Светы Тищенко, которая все стоит у доски и со скучающим видом смотрит в окно. Затем он слегка сдавливает мешочек и… Раздается странный, булькающий звук…

Детский смех взлетает под потолок…

Запах…

«Не надо!»

Света принимает злую игрушку из рук учителя и, повертев, прячет в ящик своего стола. Из всех присутствующих в классе лишь она и ее маленькая тезка не смеются, но этого достаточно для того, чтобы смех запнулся, упал и затих, закатившись в угол.

— Вы закончили диалог? — спрашивает Света девочку по–английски.

— О’кей, о’кей! — отвечает за нее учитель. — Очень карашо.

— Вы хотите сказать, девочка заслуживает высшего балла?

— Да, — подтверждает Дэвид Смит, слегка покраснев.

На самом деле диалог не успел развиться за время отсутствия учительницы. Но Дэвид Смит понимает, как должна быть рассержена она на ребенка, чья шалость… Эти русские, слышал Дэвид, так чопорны! Он сочувствует провинившейся девочке и, поняв без перевода учительское: «Останься после урока», крепко хлопает ее по плечу и подмигивает ей, как только удается встретиться с ней глазами. Но русская девочка есть русская девочка, поэтому Дэвид Смит не удивлен, что ему не подмигивают в ответ.