Как мы портим русский язык - Константин Яковлев

Что касается обвинений в национализме, они совершенно напрасны. Жаль, что повторил их Корней Чуковский, обрушиваясь на «узколобый национализм» неких лиц, якобы протестующих против каждого иностранного слова, хотя люди, отвергающие каждое иностранное слово, вряд ли существуют в действительности и речь идёт о любой защите чистоты языка.

Да, мы не можем не выступать против проявлений национализма, которые мешали бы единству народов нашей страны, мешали делу коммунистического строительства. Да, мы не можем не выступать против национальной обособленности пролетарского движения в других странах, ибо она только на руку противникам общего дела мирового пролетариата. Но разве можно, разве допустимо под флагом интернационализма и борьбы с национализмом защищать засорение национальных языков ненужными иностранными словами? Разве можно и допустимо оправдывать проникновение хоть какой–то частицы буржуазной культуры, в том числе с помощью языка?

9. ДУМАТЬ О ПРОЛЕТАРСКОЙ «СПРАВЕ»

Интернационализм бывает разный. Нам по нраву — пролетарский, которому, кстати сказать, чуждо неуважение к другим народам и языкам, но который никогда не означал и неуважения к своему народу, к языку собственному.

В. И. Ленин говорил о двух тенденциях в национальном вопросе эпохи капитализма: одна — пробуждение национальной жизни и национальных движений, борьба против всякого национального гнёта, создание национальных государств; вторая — развитие и учащение всяческих сношений между нациями, ломка национальных перегородок, создание интернационального единства капитала, экономической жизни вообще, политики, науки и т. д. Обе тенденции — мировой закон капитализма.

«С обеими тенденциями, — писал Ленин в «Критических заметках по национальному вопросу», — считается национальная программа марксистов, отстаивая, во–первых, равноправие наций и языков…, а во–вторых, принцип интернационализма и непримиримой борьбы против заражения пролетариата буржуазным национализмом, хотя бы и самым утончённым» (Соч., т. 24, с. 124).

Как видим, Ленин рассматривал принцип интернационализма прежде всего с классовых, партийных позиций и делал выводы с точки зрения интересов и борьбы пролетариата. Выступая против украинского националиста Л. Юркевича, который сокрушался, что большинство украинских рабочих «находится ещё под влиянием российской культуры», Ленин говорил следующее:

«Г–н Лев Юркевич поступает, как настоящий буржуа и притом близорукий, узкий, тупой буржуа, т. е. как мещанин, когда он интересы общения, слияния, ассимиляции пролетариата двух наций отбрасывает прочь ради моментального успеха украинской национальной справы. Национальная справа — сначала, пролетарская — потом, говорят буржуазные националисты и гг. Юркевичи, Донцовы и т. п. горе–марксисты за ними. Пролетарская справа — прежде всего, говорим мы…» (там ж е, с. 129).

«Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре, — пояснял он далее. — Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, — но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова… Борясь с первого рода «культурой», украинский марксист всегда выделит вторую культуру и скажет своим рабочим: «всякую возможность общения с великорусским сознательным рабочим, с его литературой, с его кругом идей обязательно всеми силами ловить, использовать, закреплять, этого требуют коренные интересы и украинского и великорусского рабочего движения» (там же, с. 129–130).

Думать прежде всего о пролетарской «справе» надо и нам сегодня, если мы хотим верно соотнести национальное и интернациональное, понять, где передовая, растущая культура и где — разлагающая, если хотим понять, почему Ленин в 1913 году приветствовал уподобление России развитым капиталистическим странам, уподобление (ассимиляцию) наций, а в 1920–м с особой остротой ставил вопрос об очистке русского языка от ненужных иностранных слов.

Говоря о сегодняшней России, мы, видимо, не забудем, что она — родина первой в мире социалистической революции, родина Советов, что она — страна первого в мире спутника Земли, первого космического корабля, что она — надежда и оплот трудящихся всех стран. Можно ли, допустимо ли сейчас не выступать против культурного равнения на Запад и против потока сверхмодных западных словечек, отражающих это равнение, это обезьянничанье перед буржуазной культурой, откуда вместе с некоторыми идеями, с «современной» музыкой, танцами и т. д. идут и босс, и бизнес, и стриптиз, и т. д., и т. п.[1].

Интернационализм?

«Ставя лозунг «интернациональной культуры демократизма и всемирного рабочего движения», — писал Ленин в тех же «Критических заметках», — мы из каждой национальной культуры берём только её демократические и её социалистические элементы, берём их только и безусловно в противовес… буржуазному национализму каждой нации» (Соч., т. 24, с. 121).

Не ясно ли, что иные мудрецы по части культуры и языка, говоря высокие слова об интернационализме и единой семье народов, на деле оправдывают единение не в противовес буржуазной культуре, а как раз наоборот — единение с буржуазной культурой.

Возможно, это интернационализм. Но какой?

Нет, надо всемерно защищать наши идеи и наш язык от такого «интернационализма».

Прежде всего о пролетарской «справе» заботился Ленин, решая вопросы и прямо относящиеся к языку, и когда выступал против лозунга «культурно–национальной автономии», и когда отвергал обязательный «государственный» язык.

Критикуя идеи языка «государственного», он любил приводить в пример маленькую Швейцарию, где нет одного общегосударственного языка, но итальянцы, например, часто говорят по–французски. С какой удивительной политической чуткостью, с каким удовлетворением вождь пролетарской революции тогда, в 1913 году, объяснял причину этого явления: французский язык не внушает ненависти итальянцам, «ибо это — язык свободной, цивилизованной нации…» («Либералы и демократы в вопросе о языках», т. 23, с. 424. Подчеркнуто мной. — К. Я.).

Четыре года спустя языком свободной, социалистической нации стал русский. Понятна гордость Ленина за народ, совершивший революцию, за русский язык, на котором написаны первые декреты о земле и мире. Понятна его забота о чистоте русского языка. И опять: призывая к очистке языка, с какой чуткостью уловил он классовые истоки его порчи! «Перенимать французско–нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по–французски учился, но, во-первых, не доучился, а во–вторых, коверкал русский язык» (т. 40, с. 49. Подчеркнуто мной. — К. Я.).

И сейчас наша партия руководствуется именно пролетарским интернационализмом. Она призывает учиться ленинскому политическому, классовому чутью, постоянно заботиться о «справе» рабочего класса, призывает всех нас, на каком бы месте мы ни находились, будь то литератор или языковед, редактор или спортивный комментатор. Учиться всегда и во всём, в большом и малом.

Мне думается, нам не всегда хватает этого чутья. Мы можем не заметить, даже и не испытать, по крайней мере, неудобства, когда слышим восторженную похвалу: «замечательный форвард!» — в тот самый день, когда известная иностранная газета «Форвард» печатает очередную мерзопакость против нашей страны.

Если чувство неудобства от того, что своё заменяется чужим, ещё может сколько–то времени дремать в безразличии (хотя и эта замена — «нет ничего нелепее и диче», как выражался Белинский), оно, это чувство, безусловно, обостряется чувством враждебности.

Так было всегда. Например, война России с Германией «помогла» в 1914 году отказаться от названия русской столицы «Санкт–Петербург», и она стала называться «Петроград». (Правда, простому, рабоче–крестьянскому, люду и не пришлось перестраиваться: верный духу своего языка, он и раньше говорил попросту — «Питер», а после Октября стал именовать столицу Красным Питером.)

К добру или худу это изменение, гадать не приходится. Добро, коль мы говорим теперь с гордостью: «Ленинград». Добро, коль в названиях городов вообще наведён сейчас хороший порядок.

В книге Алексея Югова «Судьбы родного слова» также дан этот пример — смены названия столицы. Писатель приводил слова Маяковского: «На вчерашней странице стоял Петербург. Со слова Петроград перевёрнута новая страница русской поэзии и литературы».

Превосходный знаток русского языка и всей многовековой истории его развития, А. Югов понимал: иностранное влияние и борьба с ним всегда носили политический и прямо классовый характер. «И житейская наша речь, — писал он, — и художественная русская литература невероятно засорены иностранными словами и синтаксическими оборотами… в силу некой умственной лени, небрежения к родному языку, чем кичились в былые времена гуляющие по заграницам дворянчики. Свидетельством того, что именно от дворянского сословия исходила зараза безнародности, сиречь космополитизма, могут быть, среди множества прочих, хотя бы эти строки Бестужева–Марлинского: «Мы всосали с молоком безнародность и удивление только к чужому… К довершению несчастья, мы выросли на одной французской литературе, вовсе несходной с нравом русского народа, ни с духом русского языка».