Как мы портим русский язык - Константин Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но выделим основную мысль К. Чуковского: прежде непонятные иностранные слова теперь стали понятными каждому человеку, поэтому употреблять их можно.
Верна эта мысль или неверна, ошибочна?
Разумеется, неверна.
Конечно, можно сейчас к каждому русскому слову прибавлять даже не одно, а десяток иностранных. Читателю будет понятно. Да ведь мало ли что понятно, мало ли что можно!
Помнится, преподаватель языкознания профессор Алексей Василькович Миртов смеялся и смешил нас, студентов, перебирая формы слов из толкового словаря Д. Н. Ушакова: «жеребиться, жереблюсь…»
— Можно, видите ли, образовать такую форму… Бо–о-же мой — можно! А зачеи это нужно?
При всей склонности к шутке профессор был человеком серьёзным. Он, безусловно, знал: все в языке определяется потребностью, ею же вызван к жизни и сам язык. Эту истину понимали также все грамотные люди, сто и двести лет назад изучавшие законы языка. Но её забывают почему–то иные теоретики в наши дни, безмерно усердствуя в заботе о все новых и новых «наслоениях» в нашем языке.
Наслоение наслоению рознь. Революция и коммунизм, алгебра и физика, космос и электроника — это одно, а босс и бизнес, шейк и твист, сервис и круиз — другое. Точно так же нельзя поставить знак равенства между заимствованием слов в эпоху Белинского, когда в отсталую, крепостническую Россию из революционной Европы хлынули новые понятия, и нынешним увлечением словечками современного Запада. И дело не в понятности, а в потребности, необходимости заимствованных слов. Если нашему читателю вполне понятен, скажем, английский язык, не значит же это, что он не должен теперь с русскими говорить по–русски. Дело именно в уважении к своему народу, к родному языку, в заботе о его культуре, чистоте и выразительности.
Очень жаль, что приведённые выше строки — «современный читатель… даже права не имеет заявлять притязания» — не случайная обмолвка. И тем более жаль, что, сославшись на некое высказывание шефа жандармов графа Орлова, Чуковский сделал вывод: «Протестовали против иностранных слов представители самой чёрной реакции».
Это внушало доверчивым читателям, что порядочному человеку даже непристойно протестовать против засилия иностранных слов, что все передовые, образованные люди тянулись к каждому новому нерусскому словечку или во всяком случае благословляли их появление в нашем языке, а недовольны этим были только люди, уважения не достойные.
К счастью, серьёзный читатель наш знает, что дело обстоит как раз наоборот.
Вспомним некоторые суждения людей, многое сделавших для славы русского народа, для его науки, литературы и языка, суждения великих мастеров слова.
5. МНЕНИЕ ВЕЛИКИХ МАСТЕРОВ
МИХАИЛ О ЛОМОНОСОВ:
Русскому языку «ныне принимать чужих [слов] не должно, чтобы не упасть в варварство, как латинскому» («О переводах»).
АЛЕКСАНДР СУМАРОКОВ:
«Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости (подчёркнуто мною. — К. Я.) есть не обогащение, но порча языка» («О истреблении чужих слов из русского языка»).
«Чужие слова всегда странны будут, и знаменования их не так изъяснительны, и следственно введут слабость и безобразие в сильный и прекрасный язык наш» («О коренных словах русского языка»).
НИКОЛАИ КАРАМЗИН:
«У нас всякий, кто умеет только сказать «Comment vous portez–vous?» — без всякой нужды (подчёркнуто мной. — К. Я.) коверкает французский язык, чтобы с русским не говорить по–русски… Не стыдно ли? Как не иметь народного самолюбия? Зачем быть попугаями и обезьянами вместе?..»
«Да будет же честь и слава нашему языку, который в самородном богатстве своём, почти без всякого чуждого примеса, течёт, как гордая, величественная река…» («Письма русского путешественника»).
«Некоторые извиняются худым знанием русского языка; это извинение хуже самой вины. Оставим нашим любезным светским дамам утверждать, что русский язык груб и неприятен; что charmant и seduisant, expansion и vapeurs не могут быть на нём выражены… Беда наша, что мы все хотим говорить по–французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка…» («О любви к отечеству и народной гордости»).
АЛЕКСАНДР ПУШКИН:
«В царствование Петра I начал он (язык. — К. Я-) приметно искажаться (подчёркнуто мною — К. Я.) от необходимого введения голландских, немецких и французских слов. Сия мода распространяла своё влияние и на писателей, в то время покровительствуемых государями и вельможами; к счастию, явился Ломоносов» («О предисловии г–на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова»).
«…Эта схоластическая величавость, полусловенская, полулатинская, сделалась было необходимостью; к счастию, Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова» («Путешествие из Москвы в Петербург») .
ВИССАРИОН БЕЛИНСКИЙ:
«…Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово — значит оскорблять и здравый смысл и здравый вкус» («Взгляд на русскую литературу 1847 года»).
ИВАН ТУРГЕНЕВ:
«Берегите чистоту языка как святыню. Никогда не употребляйте иностранных слов. Русский язык так богат и гибок, что нам нечего брать у тех, кто беднее нас» (письмо к Львовой).
НИКОЛАИ ДОБРОЛЮБОВ:
«У нас… бестолковая смесь пяти языков организовалась довольно скоро и составила то, что мы теперь называем языком образованного общества… Новые понятия и новые предметы врываются толпой, назвать их не умеем… Поневоле (подчёркнуто мной. — К. Я.) брали готовое или выдумывали как попадётся» («Кобзарь» Тараса Шевченко»).
ЛЕВ ТОЛСТОЙ:
«Когда хочешь говорить по душе, ни одного французского слова в голову нейдёт, а ежели хочешь блеснуть, тогда другое дело» («Детство»).
«Язык должен быть не только понятный или простонародный, но язык должен быть хороший… (я уже не упоминаю о иностранных словах, которые легко могут быть заменены русскими…)» («О языке народных книжек»).
НИКОЛАИ ЛЕСКОВ:
«Вообще я не считаю хорошим и пригодным иностранные слова, если только их можно заменить чисто русскими или более обруселыми. Надо беречь наш богатый и прекрасный язык от порчи…» (подчёркнуто мной. — К. Я.).
«Новые слова иностранного происхождения вводятся в русскую речь беспрестанно и часто совсем без надобности (подчёркнуто мной. — К. Я.), и — что всего обиднее — эти вредные упражнения практикуются в тех самых органах, где всего горячее стоят за русскую национальность и её особенности…» («Новое русское слово»).
АНТОН ЧЕХОВ:
«…Я писал вам не о грубости, а только о неудобстве иностранных, не коренных русских или редко употребительных слов. У других авторов такие слова, как, например, «фаталистический», проходят незаметно, но ваши вещи музыкальны, стройны, в них каждая шероховатая чёрточка кричит благим матом» (письмо М. Горькому).
МАКСИМ ГОРЬКИЙ:
«Было бы, пожалуй, гораздо полезней, если бы все мы писали проще, экономнее, так, «чтобы словам было тесно, мыслям просторно», а не так, например: «…мы должны отвергнуть тенденцию к аполитации дискуссии».
Ведь можно сказать менее премудро: мы отвергаем намерение устранять политику из наших споров. Нет ничего такого, что нельзя было бы уложить в простые ясные слова. В. И. Ленин неопровержимо доказал это» («О литературе»).
«Пристрастие к провинциализмам, к местным речениям так же мешает ясности изображения, как затрудняет нашего читателя втыкание в русскую речь иностранных слов. Нет смысла (подчёркнуто мной. — К. Я.) писать «конденсация», когда мы имеем своё хорошее слово — «сгущение»…» («О прозе»).
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ:
«Во всех газетах до сих пор мелькают привычные, но никому не понятные, ничего не выражающие уже фразы: «проходит красной нитью», «достигло апогея», «дошло до кульминационного пункта», «потерпела фиаско» и т. д., и т. д., до бесконечности.
Этими образами пишущий хочет достигнуть высшей образованности — достигается только непонятность».
«Иностранщина из учебников, безобразная безобразность до сих пор портит язык (подчёркнуто мной. — К. Я.), которым пишем мы. А в это время поэты и писатели, вместо того, чтобы руководить языком, забрались в такие заоблачные выси, что их и за хвост не вытащишь» («С неба на землю»).
Да простит меня читатель за множество выписок из суждений, давно известных каждому образованному человеку. Надеюсь, впрочем, что их и дважды, и трижды, и десять раз перечесть — удовольствие, а потому никто в обиде не останется и не попрекнёт меня ими.
