Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Письмо было коротким, с убегающими вверх строчками.
— Очень хорошо, — сказал паша и сложил письмо.
— Очень хорошо, — произнес Джон Ролланд сидя в полночь на узкой улочке в Гринвич Вилладже на краю сточной канавы и, пытаясь намотать галстук Сэма Дута на свою трость.
— Очень хорошо, — повторил он и попробовал поставить трость на тротуар.
Трость качнулась и упала. Сэм Дут расхохотался и хлопнул Ролланда по плечу. Потом они оба с грустью посмотрели на трость и замолчали. Из-за дверей маленького ресторана творческого анклава Нью-Йорка доносились пронзительные крики. Тусклые фонари висели над входом в кафе, а проходящий по улице полицейский с подозрением посмотрел на двух господ, сидящих в сточной канаве и играющих с палочкой.
Цилиндры господ были сдвинуты на затылок, а один из них приложил левую руку к уху, открыл рот, и дикий вопль пронзил ночную тишину Гринвича Вилладжа.
— Аманамана-а-а-а-ах, — запел он страстно и отчаянно.
Второй довольно улыбнулся и подхватил мелодию:
— Гьяшискйамана-а-а-ах, — запел он, подняв лицо к луне.
После чего они оба обнялись и завыли на луну:
— Ай-дирибе-е-ех, Вай-дириб-е-ех.
Из открывшейся двери ночного бара с ужасом выглянул портье в шитой золотом униформе. Полицейский подошел к мужчинам и ткнул их резиновой дубинкой:
— Эй, вы что вопите?
— Мы поем, сэр, мы очень музыкальны.
У полицейского были красные, водянистые светлые глаза, как океан у берегов зеленой Ирландии.
— Это не пение, а вопли, — заключил он повелительно. — Ступайте лучше домой.
— Друг мой, — возразил один из мужчин, — это индокитайская гамма, и ее звучание, как вы совершенно верно подметили, существенно отличается от ирландской. Но вы не должны к этому так легкомысленно относиться, миллионы людей при звуках этой гаммы, переживают всю палитру человеческих эмоций: от эротических до религиозных.
— Так, — сказал полицейский угрожающе и достал свой блокнот. — Десять долларов, — заявил он и протянул им квитанцию.
Мужчины заплатили. Один из них встал и помог подняться другому. Обнявшись и ритмично покачиваясь, они пошли в сторону Вашингтон-сквер, и первый шепнул своему другу:
— Дикая страна. Люди здесь грубы и ужасно немузыкальны.
Парочка остановились на безлюдной площади, которую венчала старинная триумфальная арка. Гринвич остался позади. Там играли плохой джаз. То и дело в тусклом свете уличных фонарей появлялись мечтательные юноши с искусственными локонами, нетвердой походкой устремлявшиеся в неизвестном направлении. Иногда по узким неровным улочкам проезжал темный лимузин, из окон которого выглядывали любопытные глаза. Издалека донесся звон разбитого стекла и высокий женский голос закричал:
— Джо, еще один дринк.
— Галата, — сказал Джон Ролланд. — Настоящая Галата. Или Татавла. Мне не разрешалось туда ходить, но, скорее всего, это было что-то похожее. Тебе это лучше знать, Перикл?
Сэм Дут презрительно опустил уголки рта.
— Я никогда не посещал злачных мест вашей столицы и резиденции, — с достоинством ответил он. — И вообще, я родился на Фанаре, резиденции патриархов. Еще при Михаиле Порфирогенетосе, Хептоманидес был патрицием.
— Ты врешь, — укоризненно покачал головой Джон Ролланд. — Ты родом из бандитского квартала Татавла, иначе ты не стал бы отбирать у меня десять процентов дохода.
— Что есть деньги, — отозвался сквозь кашель Дут, — главное душевное спокойствие. Кстати, с других я беру пятнадцать процентов.
Он вытащил из заднего кармана брюк плоскую металлическую флягу и протянул ее Ролланду. Джон пил, откинув голову назад и изумленно глядя на бесконечные этажи небоскребов. Гигантские каменные массивы обступили площадь, лишая ветхую триумфальную арку положенного ей величия. Она была построена еще в те времена, когда набожные пуритане занимали кладбище на Уолл-Стрит, а улицы назывались именами, а не цифрами.
— Голандцы очень легкомысленный и расточительный народ, — сказал Джон Ролланд, возвращая бутылку другу. — Они заплатили индейцам двадцать пять долларов за Манхэттен. Это же огромные деньги.
Сэм Дут посмотрел на могучую бездну домов.
— Надо бы потребовать деньги обратно, — решил он. — Или привлечь индейцев к суду за умышленное заключение нечестной сделки.
Он замолчал и опустил голову на плечо друга.
— Дело не станут рассматривать за давностью срока, — вздохнул он, сам уже не зная, откуда он родом — из бандитского квартал Татавла или со священной горы — Фанара.
Светало. Темные гиганты поблескивали в розоватом серебре.
— Хиун-ху, — сказал вдруг Ролланд со стеклянным взором.
— Хиун-ху, — повторил он. — В Европе их называли — гунны. Был такой народ и одно из его племен китайцы называли тю-ке — тюрки.
Он замолчал. По площади с шумом проехал первый бесформенный зеленый автобус.
— Тю-ке, — продолжил он, — было мощное племя, они воевали против китайцев, которыми правил мудрый Ши-Хуан-Ди. Чтобы защитить свой народ от варваров он построил Великую Китайскую стену. Но и это не помогло, варвары приставили лестницы, перелезли через стену и переняли у них индокитайскую музыкальную гамму.
Джон Ролланд поправил галстук и почувствовал себя готовым к новым приключениям. Над площадью Вашингтона разлились первые лучи бледного солнца.
— Эти дикие звуки, — говорил он дальше, — дикий народ принес к берегам Средиземного моря. Только через годы возник священный дом Османов и дворец Йылдыз на Босфоре.
Сэм Дут посмотрел на своего друга с гордым видом собственника и открывателя.
— Ты настоящий лирик, Джон, — восхищенно воскликнул он. — Можно было бы как-нибудь использовать индокитайскую гамму в фильме на дальневосточный сюжет. Например: «На строительстве Китайской стены». Роскошный костюмированный фильм. Подумай об этом.
— Я подумаю, — снисходительно промолвил Ролланд. — Над песочными холмами восходит солнце, народ Китая строит Великую стену, а у меня раскалывается голова. Я сижу в трусах за пишущей машинкой, а по вечерам пью виски, чтобы воскресить интерес к жизни.
Он поднялся. Сэм Дут поддержал его и посмотрел на узкое, бледное лицо Ролланда. Такими были все они — последние Османы, нелюдимые и властные. Одинокие, мягкие и жестокие одновременно, с нежными руками и необычными фантазиями, которые можно было превратить в доллары при помощи дельного продюсера.
Теперь Сэм Дут точно знал, почему распалась империя, а фильмы Ролланда так хорошо продаются. Фантазеры и мечтатели сидели на троне Османов и правили тремя континентами.
— Пойдем, — сказал Ролланд и положил руку на плечо друга.
— Знаешь — я был пленником во дворце на Босфоре, а теперь я заперт в каменном склепе этого города.
— Чего тебе не хватает, — вздохнул Сэм, — у тебя же есть деньги. Может, тебе съездить куда-нибудь, мир посмотреть. Ты же ничего не видел, кроме Босфора и отеля «Барбизон-Плаза». Я поеду с тобой и буду все организовывать, сам ты не справишься.
Они пошли через площадь. На террасе кафе «Пятое авеню» стояли заспанные официанты. Посетителей еще не было, и зеленые столы напоминали покрытые росой газоны. Они поднялись на террасу и устало плюхнулись в кресла.
— Два кофе, очень крепких, — сказал Ролланд, внезапно абсолютно протрезвев. Затем он склонился к другу и заговорил:
— Действие происходит в Китае. Настоящее показывается через прошлое. Стена является символом самодовольного, надменного и ограниченного мира…
Продюсер благодарно посмотрел на него.
Глава 11
— Хосров паша был очень богатым и могущественным человеком.
Азиадэ стояла во дворе большой мечети и, запрокинув голову, с восторгом разглядывала стройные линии минаретов. Легкая вуаль прикрывала ее лицо.
— Очень могущественным, — повторила она. — Когда он впервые прибыл сюда, то нашел здесь три деревни, которые приказал снести и на их месте воздвиг сарай — дворец — с тех пор этот город называется — Сараево.
Она сидела на мраморных ступеньках входа в мечеть и любовалась фонтанами с арабскими надписями, у которых играли дети. Через двор мечети прошел мулла в белом тюрбане.
Хаса, укрывшись в тени колонн, любовался ногами Азиадэ и голубями на мраморных плитах, которые напомнили ему о Венеции. Тогда все было по-другому: они с Марион гуляли по площади св. Марка, она кормила голубей и клялась ему в вечной верности. Азиадэ не кормила голубей, она спокойно сидела, погруженная в свои мысли и лучи солнца освещали ее лицо.
— Как здесь хорошо, — вздохнула Азиадэ.
Хаса промолчал, продолжая разглядывать ее ноги, туго обтянутые шелковыми чулками бледно-розового цвета. Да — жизнь действительно была прекрасна.
Он прислонился к колонне и подумал о том, что абсолютно правильно поступил женившись на Азиадэ, что вся его жизнь до сих пор, была всего лишь интермедией между школой и приемом больных.