Зеркало для героя - Святослав Рыбас

     - Как вас зовут? - спросил Устинов.

     Ее звали Лариса. Было ей лет двадцать семь, двадцать восемь. Статная, с высокой грудью кареглазая хохлушка.

     "В Греции есть город Ларисса, - почему-то вспомнил он, - я когда-то был в Греции;  смешно,  но был,  а сейчас там гражданская война, на том покрытом знойной дымкой  острове Макронисе -  концлагерь;  белый  храм  Посейдона над Эгейским морем, делегация советской молодежи..."

     - Лариса, - повторил он. - Вы грушовская?

     - Что,  заметно?  -  со  сдержанным вызовом  ответила  она.  -  Боитесь грушовских? Вам из женского общежития больше нравятся?

     - Перец у вас есть?

     - В столовой нету, дома есть.

     Устинову, наверное, следовало сказать то, к чему подталкивала ее фраза, но  он  только улыбнулся.  Официантка еще  немного постояла и  ушла.  Он  не удержался, чтобы не поглядеть ей вслед.

     После еды он остался на месте.  Лариса прошла мимо соседнего стола,  не взглянула в его сторону: голова гордо поднята, на губах независимая усмешка.

     Идя по мокрой скользкой тропинке к общежитию,  Устинов представлял себя грушовским обывателем.  Вот он отпирает калитку,  вступает в свой двор,  где киснут  под  окном  последние георгины,  заходит  в  дом,  а  там  полосатые половики,  чистота,  скромность,  телевизор в  простенке...  Телевизор берем обратно, поторопились. Вместо телевизора - приемник "Восток-49".

     Добрался до общежития, мечтания кончились.

     Соседи, непутевые парни, Синегубов и Пивень, уставились на него.

     - Ты что мурлычешь, Кирюха?

     - Жалко мне вас, ребята, - ответил он и присел на кровать. - Пропадете. Общага родной матери не заменит.

     Когда-то  он провел небольшое исследование в  строительном тресте и  не забыл старых рабочих,  пришедших в город после войны из разоренных деревень. Они так и остались в том скудном времени, испытывая лишь растерянность перед переменами.  Им сопутствовали скрипучая жена,  выросшие в других условиях, а потому и чужие дети,  тяжелая работа,  поллитровка в день получки... Они как будто не  замечали,  что рядом с  ними есть не только окно телевизора,  но и общество образованных ярко  живущих людей,  где  высоко ценится человеческая жизнь.

     Устинов не стал рисовать серых картин будущего.  Синегубов и Пивень все равно бы  не  поверили,  что им нужно учиться в  вечерней школе,  что это их единственный шанс.  Михаил решил задать им тест о мальчике; представьте, что он стоит у окна и играет на скрипке, придумайте его прошлое и загадайте, что ждет его впереди.

     После  отнекиваний и  расспросов,  зачем  это  нужно,  Пивень  принялся рассказывать.  Жил-был мальчишка в шахтерском поселке,  держал пару голубей, мечтал стать летчиком или полярником.  Началась война,  отец ушел на  фронт. Пришли немцы.  Однажды зимой старший брат увидел, как пролетел наш самолет и выбросил листовки на голубой бумаге.  Он собрал в  поле эти листовки и  стал раскидывать по дворам. Но вечером его встретил полицай, отвел в комендатуру, потому что  уже  наступил комендантский час.  Там  нашли  у  него  несколько листовок. Арестовали и мальчика, и его мать, держали в тюрьме. Потом повезли к шахте целую машину людей.  Выводили по одному.  Раздавался крик,  и что-то падало в глубину.  Мальчик спрятался под брезентом за скамьей.  Старший брат тоже хотел притаиться рядом с ним,  но двоим там было тесно, и брат вздохнул и вылез...

     Здесь  Пивень замолчал,  его  лицо  с  ссадинами на  лбу  и  подбородке сморщилось в жалкой усмешке. Но он пересилил себя и продолжал рассказывать.

     Потом в кузов залез немец, поднял брезент, вытащил мальчика. И мальчика спихнули в ствол шахты. Он пролетел немного, ухватился за что-то блестящее и повис.  Это был стальной канат,  еще покрытый смазкой.  Мальчик спустился по нему в боковую выработку и просидел в темноте до ночи. Еще дважды сбрасывали в ствол людей. Ночью мальчик выбрался по арматурным балкам наверх.

     Пивень снова замолчал.

     Устинов знал, что обычно на такой тест люди рассказывают о себе. Но эта история была одна из самых горьких, и он сказал:

     - Да,  брат,  досталось тебе...  -  И  он  понял,  что условность теста пропала вместе с этими словами. - Но попробуем вернуться к мальчику.

     - Со скрипкой? - иронически вставил Синегубов.

     - Представь  себе,   -   продолжал  Устинов,  не  обратив  внимания  на замечание,  -  ему предстоит жить дальше.  Что он  избирает?  Будет учиться? Станет  хорошим  специалистом?  Или  сломается,  забудет,  что  было  в  нем светлого, и работа заслонит ему все другие возможности?

     - Зачем  его  мучаешь?  -  крикнул  Синегубов.  -  "Учиться,  учиться!" Подумаешь,  важность!  Захочет  -  будет  учиться,  не  захочет -  никто  не заставит.

     Устинов почувствовал,  что ему удалось расшевелить парней, но еще нужно было, чтобы они сами всерьез задумались о своем будущем.

     - Ты все прекрасно понял,  - ответил Устинов. - Но тебе неохота думать. Смотрю я на вас - молодые, здоровые, красивые ребята. Но как вы живете?

     В  коридоре гулко  застучали шаги,  дверь распахнулась.  Нарядно одетый парень влетел в комнату,  позвал в клуб на танцы.  На нем была синяя куртка, кепка, подвернутые кирзовые сапоги. Он держался с полублатным шиком.

     - Они  не  пойдут!  -  Устинов встал и  решительно выпроводил парня.  - Продолжим,  орлы,  - он повернулся к друзьям. - А живете вы так: поработали, выпили,  потанцевали,  дали  кому-нибудь в  морду.  Снова поработали,  снова выпили,  снова дали в морду.  И завтра, и через месяц то же самое. Не скучно вам так?

     - Ты чего, заснул? - толкнул Синегубов Пивня. - Где твой макинтош? Твоя нормировщица небось уже с маркшейдерами наяривает танго!

     - Ты про Ниночку?  -  спросил Устинов.  - Очень симпатичная девушка. Да она же на вас и смотреть не хочет.

     - Захочет! - буркнул Пивень.

     - Всем  ты   хорош,   Пивень,   но   Ниночка  предпочитает  общаться  с образованными людьми.  Я  бы вам советовал,  бежать сейчас не на танцы,  а в вечернюю школу.

     Дверь  снова  отворилась,  заглянул парень в  серой кепочке и  спросил, долго ли их ждать?

     Друзья резво поднялись, и Пивень спросил Устинова:

     - Дашь одеколона?

     - Пожалуйста, - кивнул на тумбочку Устинов. - Но тебе это не поможет.

     Ребята ушли.

     Устинов  мысленно  вернулся  к  своему  времени.  После  нескольких лет размеренной  работы  в  социологической  лаборатории,  где  он  умело  гасил служебные конфликты,  ему вдруг обрыдли кабинетная жизнь-борьба, однообразие покоя, благополучные цели. Он почувствовал себя полусонным. Текла полусонная река бытия,  и  его относило в  сторону,  относило даже от семьи.  Наверное, теперь Устинов уже никогда не вернется туда. А что там без него?

     На следующий день Устинов отвел парней в  вечернюю школу и записал их в седьмой класс.

     Он  возвращался домой  мимо  шахты.  Моросил дождь.  С  террикона несло кислым дымом. Михаил смотрел на тропинку, переступая через глыбы скатившейся породы. Слева за густыми зарослями полуоблетевшего терновника тянулся старый овраг,  по  дну  которого шла  грунтовая дорога.  По  ней  вывозили уголь  с карликовой шахтенки "Пьяная".  Снизу послышался надрывный вой автомобильного мотора.  Видно,  кто-то  буксовал на  подъеме.  Звук нарастал,  вытягивался, обрывался.  Потом повторялось.  Устинов вспомнил,  что  когда-то  на  летних каникулах работал в  шабашной бригаде с  такими же парнями,  как Синегубов и Пивень,  и по вечерам,  чтобы отвратить их от пьянства,  читал им вслух. Они делали вид, что слушают, но тайком играли в подкидного.

     Михаил  обошел  желтоватую  горку  песчаника.   Он   не  сделал  ничего постыдного, он выдержал, устоял, но здесь он был немой.

     Впереди  показалась женщина в  брезентовой робе.  Она  несла  на  плече деревянную стойку с расщепленным концом и плавно покачивала свободной рукой. Должно быть, стойка пойдет на растопку и развеется дымком в грушовском небе. Что ж,  надо топить печи,  вся зима еще впереди... Грушовцы прочно сидели на своей  земле  при  своих  огородах,   свиньях,  утках.  Они  еще  оставались наполовину земледельцами и смотрели на шахтеров, живущих в общежитии, как на чужеродное племя. Под землей это различие не замечалось, но на поверхности - сразу  вырастали между  людьми  грушовские заборы.  И  человек,  попавший из общежития в  поселок,  должен  был  испытать на  себе  силу  местных нравов. Устинов вспомнил слесаря Еременко.  Тот  учился  в  девятом классе  вечерней школы,  был членом комитета комсомола и  был женат на  дочери грушовца Ревы. Когда тесть попытался вывезти с шахтного угольного склада подводу антрацита, Еременко помешал ему.  Взбешенный Рева ударил его лопатой,  они сцепились, и прибежавшие  сторожа  с  трудом  разняли  их.  За  это  Рева  загудел  аж  в преисподнюю,  каковой являлась древняя шахтенка,  и  таскал по  узким  норам санки, груженные углем.