Все равно будет май - Иван Свистунов

Первое время, когда Яков Макарович еще надеялся, что Марина одумается и вернется, он покорно терпел свою холостую долю. Но открытка с траурным штампом, в котором от руки небрежно были вписаны казенные слова о расторжении его брака с гражданкой М. И. Чечевичниковой, окончательно поставила крест на прошлой семейной жизни. Надо решать сложную и щекотливую в его возрасте и положении задачу: жениться. Друзья, сослуживцы, знакомые Якова Макаровича — все люди солидные, давно обзаведшиеся женами и детьми. В том привычном кругу, где он вращался, подходящих невест не было. Правда, в длиннющих коридорах большого дома Наркомата обороны, где он работал, в столовых и на собраниях он встречал немало машинисток, стенографисток, секретарш. Чего греха таить, некоторые из них весьма благосклонно поглядывали на молодого, бравого и к тому же разведенного полковника. Но к ним Яков Макарович относился с предубеждением. При виде секретарши или стенографистки всегда приходила на ум железная формулировка: «использование служебного положения». Нет, лучше подальше от них! А кто же кроме? Театры и концерты посещал он редко, на улицах знакомиться не умел, да и не хотел.

Вот в эти холостяцкие дни Яков Макарович Душенков и обратил внимание на соседку по даче, высокую тоненькую черноглазую девушку с задорно и высокомерно посаженной головой в ореоле пышных волос. Ему даже казалось, что молодая соседка похожа на тех испанок, что он видел в Мадриде и Барселоне.

Правда, Якова Макаровича смущало то обстоятельство, что девушка совсем молоденькая, лет двадцати, не больше. Себя же в тридцать шесть лет он считал стариком, и в ухаживании за столь юной особой ему виделось нечто легкомысленное. Все же, бывая на дипломатических приемах на Спиридоновке, на торжественных собраниях или заседаниях в Краснознаменном зале Центрального Дома Красной Армии, он думал: хорошо, если бы рядом с ним шла высокая, тонкая, изящная девушка, с яркими темными глазами и непокорными волосами над чистым матовым лбом. Даже импозантная Марина, на фигуру которой заглядывался весь гарнизон военного городка, по сравнению с молодой соседкой представлялась заурядной белугой.

Получилось так, что Душенков в то лето не поехал, как обычно, на инспекторскую проверку или учения — была срочная работа в отделе. В выходные дни, а иногда и среди недели он приезжал в Серебряный бор. Смешно торчать в городе, когда есть дача в таком отличном месте, на самом берегу Москвы-реки. Но не только духота гнала Душенкова за город. Хотелось, пусть мельком, увидеть юную соседку.

Однажды в выходной день, когда Яков Макарович в кремовой тенниске и светлых брюках прохаживался на своем участке, через невысокий забор, отделявший его владения от соседней дачи, перелетел волейбольный мяч. Яков Макарович еще не решил, что предпринять, как открылась калитка и на дорожке появилась соседка. Светлое лицо, оживленное игрой, взбудораженные волосы над матовым лбом, виновато-лукавые глаза. Девушка извинилась за бесцеремонное вторжение и беспокойство, объяснила: приехали из города подруги, и они играют. Любезно пригласила принять участие.

Яков Макарович с сожалением признался, что уже лет десять не был на волейбольной площадке, хотя когда-то…

— Тогда будете судить. У нас как раз нет судьи, — нашлась девушка.

Выручать дочь явилась Ядвига Аполлинариевна. Состоялось непринужденное дачное знакомство. Всю вторую половину дня Яков Макарович провел в семье Никольских. Все ему понравилось у соседей. Милые, гостеприимные, интеллигентные люди. Сам доктор, напялив женин передник, чистил вишни для варенья. Ядвига Аполлинариевна была мила и приветлива. Но, конечно, больше всех гостю понравилась Нонна. Если издали она представлялась ему очаровательным созданием, то, познакомившись с нею, он понял, что, прожив полжизни и достаточно всего повидав, еще не встречал таких девушек. Все в ней было удивительно: лицо, волосы, голос, фигура, походка, манера держать себя.

На следующее утро, когда Ядвига Аполлинариевна направлялась к автобусной остановке, чтобы ехать в Москву, возле нее с легким шорохом остановился длинный черный ЗИС-101. Из машины вышел Яков Макарович. Выбритый, наодеколоненный, выутюженный, начищенный. Любезно предложил подвезти в город.

Особенно удачным оказалось то, что зимняя квартира Никольских находилась совсем недалеко от Наркомата обороны, где работал Душенков. Теперь редкий день Яков Макарович не приезжал на дачу. И хотя, за исключением предвыходных дней, он добирался в Серебряный бор очень поздно, не раньше двух часов ночи, когда у Никольских уже спали, зато утром, отправляясь в город, он не забывал остановить машину у дачи соседей.

— Кто сегодня в Москву?

Каждый раз Ядвига Аполлинариевна, Владимир Степанович или Нонна, у которой появились дела в летней Москве, принимали приглашения соседа.

Ядвига Аполлинариевна не зря слыла женщиной опытной, с практической жилкой. В первые же дни знакомства с Яковом Макаровичем она, как и полагается матери взрослой дочери, узнала подробности семейного и служебного положения соседа. Все оказалось в лучшем виде. Хороший пост, квартира, роскошная служебная машина. Внешность солидная, представительная. Человек умный, воспитанный, приятный в обхождении. Правда, лет на пятнадцать старше Нонны. Но не беда. Владимир Степанович почти на четверть века старше ее. И ничего. Живут. Такие браки всегда устойчивей. Хорошо и то, что не Яков Макарович бросил жену, а она сама ушла от него. Меньше вероятности, что бывшая жена вновь появится на горизонте. Одним словом, лучшей партии для дочери и желать нельзя. Главное же заключалось в том, что Яков Макарович нравится Нонночке. Будь он ей безразличен, не ездила бы так часто с ним в Москву, и каждый раз в новом платье. Что же касается Якова Макаровича, то только слепой не заметит, какими глазами он смотрит на ее дочь!

В конце августа, как нельзя более кстати, подошел день рождения Нонны. По дачным условиям гостей на семейное торжество пригласили немного: две-три Ноннины подруги, брат Владимира Степановича с женой, тетка из Серпухова и, конечно, Яков Макарович Душенков. В тот вечер Яков Макарович был в ударе. Весело шутил, красочно рассказывал о Париже, где два раза был проездом, даже пел вместе с молодежью приятным баритоном:

Дан приказ: ему на запад,Ей в другую сторону…

И чувствовалось: все, что он делает, все, что говорит, — все предназначается для Нонны.

Нонна гордилась своим новым знакомым: его боевым орденом, его именем «испанец», ей льстило внимание и ухаживание красивого, солидного, всеми уважаемого человека. Таких знакомых у нее еще не было. Были мальчишки, ровесники, друзья по школе, писавшие смешные записочки и с трудом набиравшие гривенники на билет в кино. Были студенты консерватории с вечными разговорами о стипендиях, футболе. Был, наконец, Сережа Полуяров — милый, сероглазый, со своей серьезной, несколько угрюмой влюбленностью, первый, с кем она целовалась…

Совсем другое дело Яков Макарович. Даже папа обращается с ним почтительно. А о маме и говорить нечего. Она просто влюблена в Якова Макаровича, говорит о нем с институтской восторженностью:

— Настоящий мужчина!

Осенью, когда перебрались в Москву, встречи Нонны с Яковом Макаровичем участились. Он звонил Нонне по телефону, приглашал то на концерт, то в театр. К подъезду их дома с шиком подкатывала грузная черная машина.

Ядвига Аполлинариевна радовалась. Не будет больше она волноваться по вечерам, что ее дочь целуется в темном подъезде с каким-то красноармейцем. А ведь был такой случай. Доброжелательная соседка со второго этажа описала все с красочными — явно выдуманными — подробностями. На ее испуганный вопрос Нонна ответила тогда без тени смущения:

— Целовались! А что? Я его люблю!

Слава богу, все обошлось благополучно!

Перед Новым годом Яков Макарович Душенков сделал предложение. (Как это не походило на его первый брак! Марине он не делал никаких предложений. На третий день знакомства она пришла к нему вечером в гости, да так и осталась.)

После объяснения Якова Макаровича Нонна заперлась в своей комнате и расплакалась. Традиция, что ли, такая! Яков Макарович ей нравился. Нравилось его спокойное, мужественное, всегда чисто выбритое, чуть атласное лицо, ровный характер, во всем заметная любовь к ней. И все же было страшно. Сама не знала почему.

Нет, знала! Знала и не хотела признаваться себе самой. Было жаль высокого сероглазого мальчика, что так пристально смотрел на нее в Третьяковской галерее. Помнила его слова: «Никогда я не забуду номер вашего телефона!»

Глупости! Детство! Уехал, забыл. Забыл и памятник Гоголю, и арку станции метро «Дворец Советов» на бледном вечернем небе Замоскворечья, и первый поцелуй в темном подъезде… Все забыл!