Все равно будет май - Иван Свистунов

— Разве так бьют! — не выдержал Полуяров, когда промах нападающего был слишком очевиден.

— Нашелся учитель! — неприязненно встретил замечание незадачливый игрок. А рыжий и, видно, как все рыжие, задиристый вратарь изрек нагловато:

— Указчику — чирей за щеку!

Такое неуважительное отношение задело самолюбие Сергея, игравшего правым краем в футбольной команде: полка.

— Могу показать, как надо.

— Попробуй!

— И попробую!

Сергей вышел на площадку, чтобы продемонстрировать два-три финта и нанести удар по воротам рыжего голкипера. По первому его удару доморощенные футболисты почувствовали, что имеют дело с мастером кожаного мяча. Игра сразу обрела свойственные футболу азарт и накал. Никто не хотел ударить лицом в грязь перед незнакомцем, который запросто мог оказаться игроком «Динамо» или «Спартака».

Гулкие удары бутс по мячу. Ни с чем не сравнимое удовольствие принять на подъем мяч и пушечным ударом, сотрясающим верхушки серебряноборских сосен, послать в сетку ворот. И Сергей Полуяров увлекся. Только тот, кто сам мчался с мячом по краю поля, кто стремительно врезался в штрафную площадку противника, кто всем телом, душой стоял на защите своих ворот, может его понять и простить.

В самый разгар игры, когда мутные ручьи пота уже пересекли лоб Сергея Полуярова, на клетчатой спине «мечты дикого запада» затемнело пятно, а бутсы стали махровыми и седыми от пыли, как пророки в пустыне, Сергей невзначай взглянул на тротуар. И замер, словно судья назначил пенальти: навстречу шла Нонна под руку с молодой красивой нарядной дамой, очень на нее похожей. Конечно, с матерью.

От неожиданности Сергей застыл в нелепой, даже смешной, позе. Только мгновение видел он взгляд Нонны. Видел, как вспыхнуло — словно от удара — ее матовое лицо. Видел, с каким недоумением смотрела мать то на покрасневшую дочь, то на странного парня, грязного, потного, в коротких помятых штанах, клетчатой дурацкой ковбойке и обутого во что-то совершенно невыразимое, чему и названия нет.

Сергей стоял посередине футбольной площадки все в той, же нелепой позе, как вратарь, пропустивший неожиданный мяч. А вокруг торжествовал роскошный подмосковный воскресный день. С дачных веранд и балконов неслась музыка. Утесов пел о сердце, которому не хочется покоя. На клумбах цвели праздные цветы…

…Очень обидно и страшно, когда любимой девушке до слез стыдно за тебя, за твою позу, за твой костюм, за твое лицо! Все кончено! Не обращая внимания на крики ввергнутых в недоумение юных футболистов, не понимавших, что произошло с заезжим мастером мяча, Сергей повернулся и зашагал прочь от своего счастья к автобусной остановке.

Автобус, расхлябанный во всех узлах и сочленениях, со скрипом, скрежетом и лязгом трусил по разбитому шоссе. Перекошенные хибарки подмосковной деревушки покорно ждали своего часа. Сергей смотрел в окно, но ничего не видел: все кончено!

Слишком ясно прочел он стыд на лице Нонны, брезгливое недоумение в черных, таких же, как и у Нонны, красивых глазах ее матери.

Все кончено!

Прошло лето — жаркое, пыльное, томительное. Как-то уже в конце августа командир батальона вызвал в штаб красноармейца Сергея Полуярова. Разговор повел издалека: как настроение, как успехи в боевой и политической подготовке, какие планы на будущее? Сергей понимал, что командир не зря затеял такой разговор, но не догадывался, к чему он клонит.

— Командование вами довольно, товарищ Полуяров. Вот уже год, как вы на Доске почета полка. Военная служба, судя по всему, вам пришлась по душе. Как смотрите, если мы откомандируем вас в Ленинград на учебу в Краснознаменное пехотное училище?

Предложение комбата ошарашило. Проговорил чуть ли не с испугом:

— Что вы! На всю жизнь остаться в армии!

Комбат улыбнулся:

— Разве так страшно? Я тоже на всю жизнь остался в армии и, представьте, не жалею. Будете красным командиром, нашим советским офицером. Вы комсомолец, дело военное любите, служите хорошо. Человек вы грамотный. Командование вами довольно. Командир роты и комсомольская организация дают вам положительную характеристику. Как говорится, все карты в руки. Поезжайте, жалеть не будете.

Сергей проговорил уклончиво:

— Разрешите подумать, товарищ командир!

— Думайте, думайте, товарищ Полуяров. Это никогда не вредно. Только мне кажется, что дело ясное. Кстати сказать, охотников ехать учиться много.

За два года действительной службы полк стал для Сергея Полуярова родной семьей. Другой семьи у него и не было. Был когда-то детский дом в далеком городе. Давно по всей советской земле разошлись сводные братья-детдомовцы. Был когда-то зарой на кирпичном заводе. Но и он остался в прошлом. Только редкие встречи с Алексеем Хворостовым напоминали о нем. Придет время демобилизации. Куда поедет он, чем займется? Неужели снова браться за лопату?

И было еще одно, тайное, что звало Сергея Полуярова бросить Москву, уехать в Ленинград или хоть к черту на кулички. Тайное заключалось в том, что в Москве была Третьяковская галерея, Арбат, скамья на Гоголевском бульваре… В Москве была высокая черноглазая девушка с матовым цветом лица и сухим шелестом волос над выпуклым лбом.

И на следующий день Сергей Полуяров явился к командиру батальона:

— Я согласен, товарищ командир. Если примут.

— Примут! Кому тогда и учиться в военных училищах, как не таким, как вы? Происхождение самое пролетарское, рабочий, окончил семилетку, воин примерный. Будешь командиром — это точно!

…Все же в день отъезда в Ленинград Сергей Полуяров не выдержал и после долгих колебаний подошел к телефону-автомату, бросил в узкую прорезь пятиалтынный. Молодой звонкий голос:

— Вас слушают!

— Будьте добры, попросите Нонну.

— Кто спрашивает?

— Один знакомый.

— Кто именно?

— Сергей Полуяров.

— К сожалению, Нонны нет дома.

— Передайте, пожалуйста, ей, что я уезжаю из Москвы.

— Надолго?

— На два года. В Ленинград. Учиться.

— Ах, вот как! — Голос явно обрадовался. — Когда уезжаете?

— Сегодня.

— Хорошо, передам.

— В двенадцать десять ночи.

— Хорошо, хорошо!

— Вагон номер шесть.

— Передам, передам. — И частые, словно обрадованные, гудки.

Нонна вернулась домой в десять вечера. Сели ужинать. И в разговоре, как бы между прочим, Ядвига Аполлинариевна сказала:

— Да, Нонночка, тебе днем звонил этот солдат…

Нонна спросила равнодушно, без всякого интереса:

— И что говорил?

Равнодушно-скучающий вид дочери обманул бдительность Ядвиги Аполлинариевны, и она проговорилась:

— Слава богу, уезжает в Ленинград учиться. На два года.

— Когда уезжает?

Тон, каким задала вопрос Нонна, несколько обеспокоил Ядвигу Аполлинариевну. Видно, не забыла еще дочь солдата.

— Не знаю.

— Неправда, знаешь. Когда уезжает Сергей?

— Как ты со мной разговариваешь! Откуда я могу знать?

— Лжешь!

— Нонна.

— Лжешь! Когда уезжает Сергей?

— Ну, сегодня, сегодня. В двенадцать десять. Какое это имеет значение!

Нонна молча поднялась из-за стола, начала одеваться.

— Ты куда? — испугалась Ядвига Аполлинариевна.

— На вокзал.

— С ума сошла. Ночь на дворе.

— В каком вагоне едет Сергей?

— Не знаю, не знаю, ничего не знаю, — зажала уши Ядвига Аполлинариевна. — Ты просто сумасшедшая!

— Неправда, знаешь. Пойду по всем вагонам, до Ленинграда доеду, а найду.

Ядвига Аполлинариевна набросилась на мужа:

— Владимир Степанович! Что ты сидишь как истукан. Оставь свою газету. Видишь, дочь с ума сошла!

— Не надо было дразнить девку! — И Владимир Степанович ушел к себе, захватив «Вечерку» и недопитый стакан чаю.

— Ну, ты скажешь? — зло смотрела на мать Нонна.

— В шестом вагоне. Я с тобой поеду на вокзал, Нонночка, — жалко заискивала Ядвига Аполлинариевна.

— Никуда ты не поедешь! — И Нонна стремглав помчалась по лестнице.

Было ровно двенадцать, когда запыхавшаяся Нонна вышла на перрон Октябрьского вокзала. У вагонов готового к отправлению поезда суетились пассажиры, провожающие, носильщики. Сергея она увидела сразу. Он стоял у вагона и угрюмо смотрел на огромные освещенные часы с черными метровыми стрелками. Он как будто даже не обрадовался, увидев ее. Только двумя руками взял ее руку и уже не отпускал до отправления.

— На два года?

— Да, на два.

— Сразу же напиши, как приедешь.

— Напишу.

— Я приеду в Ленинград на зимние каникулы. Там у меня тетка.

— Я буду считать каждый день.

— Каждый, каждый? — грустно улыбнулась Нонна.

— Каждый!

Когда раздался сигнал отправления, Нонна обхватила рукой шею Сергея, прижалась губами к его губам.