Думание мира - Дмитрий Быков

Россия вправе рассчитывать если не на благодарность, то хотя бы на уважение; если не на помощь в своих нынешних проектах (согласен, часто сомнительных), ― то хотя бы на снисходительность. Потому что бывшие наши компатриоты в отсутствие нашего тоталитарного гнета тоже покамест не предъявили миру ничего выдающегося: политика так себе, со свободой слова в Грузии обстоит немногим лучше, чем в России, и даже самые горячие украинские головы вряд ли сегодня считают феномен Майдана серьезным вкладом в европейскую политическую культуру. Все мы друг друга стоим, господа, и если не хотим больше дружить ― давайте друг другу хотя бы не гадить, не оплевывать, что ли, общее прошлое. Вот на что Россия вправе надеяться. Но эти надежды, к сожалению, тщетны ― очень уж мы сегодня неприглядны.

А об империи мы и не мечтаем, что вы! Мы вообще давно не мечтаем. Отсюда и все наши проблемы.

2. Вот бука, бука, русский царь!

Сказка о неискоренимой привязанности россиян к сильной руке и тотальной неспособности к демократии уже поистрепалась, но оказалась живучей ― судя по частотности ее рассказывания на постсоветском пространстве. Молодые новые демократии путают собственное население Россией, как букой. Как хорошо, что мы вовремя откололись. Кровавый Путин. Рта не открыть. Тотальный контроль над прессой и бизнесом. «А что вы хотите? Что Россия дала миру, кроме рабства? Она и освобожденным ею от фашизма народам не принесла ничего, кроме нового угнетения»… Ну и так далее, по восходящей, в зависимости от глубины собственного кризиса. Чем хуже собственные дела, тем страшней пугалка. Все как у Пушкина в ноэле: «Вот бука, бука, русский царь!»

Сказать, чтобы в легенде о любви россиян к сильной руке вовсе не было правды, ― нельзя: наверное, в пионерлагерных страшилках про зеленую руку, душащую непослушных детей, тоже есть доля истины. Судьба непослушных детей действительно трудней, чем праздничная участь послушных. Любовь россиян к вертикальной власти, диктатуре и насилию отчасти сродни любви кавказца из анекдота к помидорам: «Кушать люблю, а так ― нет». Сильная рука россиянам вовсе не нравится, но с ее помощью выстраивается тот русский мир, который, невзирая на все его опасности и издержки, комфортен для конформиста, уютен для большинства.

В чем исключительность России? Об этом есть замечательные стихи у Александра Кушнера: «Когда б я родился в Германии в том же году…» Речь там о том, что в нацистской Германии у него, еврея, уж никак не было бы шанса выжить, ― даже и убеждения оказались бы ни при чем, шлепнули бы до всяких убеждений. «Но мне повезло. Я родился в России… и выжить был все-таки шанс у меня», ― вслед за ним это повторят многие, и не в одном «еврейском вопросе» тут дело. Россия ― вообще страна щелястого тоталитаризма, довольно значительного зазора между народом и властью; деспота здесь сажают на трон не для того, чтобы обожествлять, и не затем, чтобы маршировать за ним к светлому будущему.

Обратите внимание, массовый саботаж этой маршировки начинается почти сразу после установления очередной диктатуры. В том-то и ужас, но и прелесть российского населения: оно никогда полностью не разделяет ценностных установок власти. И сильная рука нужна нашему народу исключительно для того, чтобы снять с себя всякую ответственность: пусть эта рука бьет ― всех не перебьет. Зато мы опять свободны от необходимости проявлять историческую волю и что-то решать за себя.

В душе мы эту сильную руку презираем точно так же, как хозяин презирает сильного, но грязного наемного работника, приглашенного для осуществления самых зловонных процедур. А если иногда жертвами этих процедур становимся мы сами ― так ведь, во-первых, не все и не до смерти. Всегда жива надежда, что берут каких-то не таких, неправильных, засветившихся в прежние времена: соседа, изводящего нас музыкой, другого соседа, неправедно обогатившегося… А во-вторых, как показывает опыт, без этой сильной руки немедленно начинается усобица или голод, в результате которых убыль населения оказывается примерно такой же, как при Грозном или Сталине. Особенно если не искажать статистику в угоду той или иной идеологии.

У меня в книжке «ЖД» уже была изложена теория, согласно которой власть в России является именно слугой народа, и это не издевка и не гипербола. Можно, конечно, по-пелевински допустить, что нами правят вампиры, разводящие нас, как коров, ― но это еще большой вопрос, кто кого разводит. Очень может быть, что российское население от души позволяет властям паразитировать на себе и даже частично истреблять себя ― чтобы только избавиться от всякой исторической ответственности. Так в древней мифологии дракону раз в год жертвуют красивейшую из девственниц ― чтобы весь остальной год дракон охранял город; и уверяю вас, в России над ним издевались бы даже девственницы.

До сих пор этот фокус ― бегство от истории ― удается: народ России в самом деле никогда ни в чем не виноват. Его угнетали то одни, то другие, эксплуатировали то баре, то большевики, обманывали то патриоты, то либералы, ― но сам он с одинаково обаятельным цинизмом смеялся над всеми, ничуть не меняясь с пятнадцатого столетия. Андрей Синявский не зря заметил, что главный вклад России XX века в мировую культуру ― анекдот. Это инструмент не то чтобы народного сопротивления, но коллективного неучастия, дистанцирования.

Обратите внимание: Россия одинаково цинично смеялась над Лениным, Сталиным, Брежневым, Ельциным, Путиным… У нас нет и не было государственной доктрины, которую бы радостно и готовно разделило большинство населения. И про помещиков, и про царя всё понимали, и про Сталина (частушек и анекдотов про него было в разы больше, чем весьма вегетарианских и несмешных немецких анекдотов про Гитлера). Да что там! Даже наш Майдан образца 1991 года ― свидетельствую как участник ― был самоироничен, и почти все мои соседи, державшиеся за руки на площади перед Белым домом, посмеивались над собственным героизмом: «Погоди, будет то же самое». Они, в общем, не ошиблись. Украина ― тоже весьма ироничная страна, но к своей независимости тут относятся истово, а Майдан для многих ― до сих пор святыня. Россияне свободны от подобных предрассудков. Недавно один молодой израильский поэт с русским прошлым попенял мне: израильский патриотизм, мол, лучше русского, потому что в Израиле мера участия народа в жизни страны много больше, чем в России. И что хорошего, возражу я? Чем особенно гордиться? Население России в самом деле очень мало участвует в решении своей исторической судьбы ― его допускают к этому только в кризисные периоды вроде отечественных войн. И что же? В остальное время оно бережет себя для вещей получше, чем голосования, политические дебаты и копания в белье недалеких и властолюбивых людей.

Русский зазор между властью и народом ― наше великое ноу-хау. Мы свободны от участия в десятках глупостей и безобразий. Сильная рука берет на себя всю преступность, всю мерзость, всю грязь ― предоставляя нам мечтать, работать и посмеиваться. Ничего другого мы не умеем, по это ведь и есть самые лучшие занятия. Россия никогда не была и не будет по-настоящему тоталитарной. Хорошо это или плохо ― со стороны виднее. Мне больше нравится страна с жесткой властью и дистанцированным от нее населением, чем страна с приличной властью и безмерно преданным ей народом. Но это ― только мой личный выбор, благодаря которому я здесь и живу.

3. Спирт для внешнего употребления

Миф о хроническом, неизлечимом, повальном, запойном, радостном, трагическом русском пьянстве, пожалуй, принадлежит к числу тех немногих, которые насаждаются не самими русскими, а их гостями и соседями, причем насаждается, надо заметить, вполне доброжелательно. Из всех легенд о нас эта ― самая безобидная. Русским приписывается столько пороков, от стремления к мировому господству до тяги к самоистреблению, «и все это одновременно и в темпе» (М. Веллер), ― что каким-то пьянством нас в самом деле не скомпрометируешь. Как гетевский Мефистофель казался Господу еще самым приемлемым из адских жителей ― «Из духов отрицанья ты всех мене бывал мне в тягость, плут и весельчак», ― так и пьянство — самый уютный, милый и простительный из наших пороков. Я даже разделил бы всех, кто сплетничает о России, на две категории: одни приписывают нам имперскость, грубость, запредельный цинизм, другие фиксируются на чем-нибудь этаком милом, сравнительно простительном, вроде пьянства, болтливости, бытовой неаккуратности, склонности к ночным излияниям в ущерб деловой активности и пр. Короче, для одних мы ― коварные враги, для других ― невинные и не очень счастливые чудаки, и немудрено, что сами русские охотнее всего поддерживают именно репутацию сильно пьющих, ужасно любящих это дело, исключительно выносливых в попойке и совершенно неспособных без нее обходиться.