Боги лотоса. Критические заметки о мифах, верованиях и мистике Востока - Еремей Иудович Парнов

Подобные соответствия показались мне по-детски наивными, и я рассмеялся.

- Напрасно смеетесь, - обиделся Кемму. - Каждый находит лишь то, что желает найти.

Последняя сентенция понравилась мне несколько больше. Я согласно кивнул и повернулся к гребцу.

- Скажите, Касым-ака, почему вы так назвали свою лодку?

- Не я назвал, дорогой друг, отец назвал.

- А все-таки почему?

- Отец - ученый человек был. Касыды писал, рубайаты. Поэтов возил, мудрецов. Хорошо было. Мушаира на воде под круглой луной.

«Тепло, - сказал я сам себе. - Будем искать дальше».

- Видимо, он не был слишком богат?

- Отец? - Касым горько усмехнулся. - Поэт, если даже он и родится в богатой семье, скоро все пустит по ветру. Иначе какой же он поэт? Разве не так, достойнейший Кемму? «Писатель Кашмира» - это все, что осталось у отца после безумств молодости. Да будет к нему милосерден аллах, - опустив весло, он провел ладонями вдоль лица. - Каких людей она видела! - гребец любовно погладил сухое, нагретое солнцем дерево. - И ваши земляки тоже сиживали на этих скамьях, драгоценный наш гость, и вели с отцом умные речи, где что ни слово, то жемчужина. «Теплее», - подумал я.

- И много их было? - спросил.

- Много - не скажу, но гостили у нас мудрецы из далекого русского края. Один из них особенно запомнился отцу: величавый и статный, как древний пророк. Он рисовал наши горы на маленьких картонках, чтобы ничего не забыть. Отец, да пребудет он вечно в раю, возил русского господина вместе с его женой, прекрасной и гордой, как царица, по всем рукавам и каналам Джела-Ма. Потом они уехали на озеро Вулар.

«Горячо! Совсем горячо!! Жарко!!!»

- А что было дальше? - осторожно осведомился я, словно боялся спугнуть судьбу.

- Больше отец ничего не рассказывал.

- Он хоть узнал, как звали русского художника?

- Зачем гребцу знать имя гостя?

- Но ваш отец был поэтом, художником слова.

- А поэту зачем знать имя, если он всему, что видит, дает свои имена?

- Так-то оно так, - вздохнул я с сожалением. - Но было бы лучше, Касым-ака, если бы ваш праведный отец знал, кого довелось ему возить по протокам Джелама… Когда хоть это было? В каком году?

- Не могу сказать точно, драгоценный. Только мне помнится, что вскоре после этого наступило мое совершеннолетие.

- То есть вам исполнилось тринадцать лет?

- Так, великодушный. Прошел год, а может быть, два с того времени, и я стал полноправным мужчиной.

- А сколько вам сейчас?

- Без малого шестьдесят.

Путаясь от волнения в цифрах, я мысленно проделал необходимые вычисления и получил исходную дату: 1925 или 1926 год.

Так и есть. Это были они: Николай Константинович и Елена Ивановна Рерихи. В «Листах дневника» Сринагар помечен 1925 годом. Все совпадает. Вплоть до озера Вулар.

«На этом озере все привлекательно. Весь сияющий снегами Пир-Панджал на западе. Густые горы - на север и восток. Даль Сринагара - на юг».

Лаконизм фотографии и точность географического справочника. Но поэзия, но волшебство…

На следующее же утро я отправился на Вулар - самое большое из пресноводных озер Индии. Воздушные замки облаков рушились за острой каймой объятых пожарищем гор. Рулевое весло, словно плуг, вздымало желтовато-зеркальный отвал воды. И ветер нес душистую горечь с медовых высокогорных лугов. Мы обошли на челне все шикары, но никто не помнил, никто не слыхал о русском художнике, писавшем местные пейзажи пятьдесят лет назад. Они остались такими же, эти горы и воды эти, умеющие так светло и прозрачно грустить к вечеру.

Имя Рериха здесь, как и всюду в Индии, знали и чтили свято. Лишь очевидцев не нашлось. Да и то сказать: полсотни лет. К тому же я допустил очевидное преувеличение, сказав, что осмотрел все шикары. Конечно же не все. Разве можно за один день обойти такое озеро (26 на 8 км). Если и дожила до нашего времени лодка, на которой Рерих рисовал бушующую Валгаллу над Пирпанджалом, то кто мог помешать ей уйти в любую минуту в Джелам? Случай всегда случай. Судьба не любит слепо разбрасываться удачами. «Довольствуйся малым» - излюбленный ее девиз.

На острове, украденном из «Тысячи и одной ночи», который назывался Заин-аль-Аби-дин, я пил из тульского самовара братьев Баташовых чай с молоком, солью и кардамоном.

- Вам очень повезло! - убеждали меня хозяева. - Вы только что видели «Соловья» - единственную моторную лодку на сринагарских озерах.

Они даже не подозревали, насколько их слова били прямо в цель. Когда оглушительное тарахтение заглохло и вновь разгладилась блистающая латунью и бирюзовыми бликами гладь, я по-новому ощутил неторопливую прелесть шикары и тишину, освобождающую душу из оков.

Он необходим был, этот мотор, хотя бы для сравнения. Как мимолетный, но разительный намек. На озерах нашей Прибалтики, откуда изгнаны теперь моторные лодки, я буду с благодарностью вспоминать урок Гималаев. Сама жизнь подсказывает, что таких озер должно быть все больше и больше. Чем напряженнее ритм города, чем больше становится на земле людей, тем острее зреет в нас потребность побыть наедине с природой, зорко вглядеться в ее безмолвные зеркала.

Как медленно скользила лодка в зарослях белых и розовых лотосов на маленьком озере Манасбал. И белые облака, и снежные вершины, как айсберги, проплывали в синей глубине. Было жутко и радостно перевеситься через борт.

Я вновь забегаю вперед, предвосхищаю события, нарушаю связь времен. Он еще не настал, хоть и близок, миг восхождения к алмазному сиянию вершин, где самая густая тень слепит нежнейшей, невиданной белизной. Лотосовые озера Гульмарга ожидали меня где-то на середине пути…

В Сринагаре я жил в отеле «Недоу» - типичном деревянном сооружении викторианской эпохи, досконально описанном Киплингом. За узорчатой чугунной оградой был обширный парк с пустырем и разрушенными теплицами орхидей на задворках. Жилые покои находились в длинном двухэтажном флигеле. Все двери и окна выходили на крытую галерею, где было равно приятно и скрыться от солнца, и переждать бурный ливень. Видимо, поэтому здесь в каждой щели прятались ящерицы, пауки и прочие многоногие существа, затевавшие с наступлением темноты отчаянную возню. Порой, привлеченные этим немыслимым скрежетом, цокотом и треском, сюда спрыгивали с ближайших магнолий и чинар упитанные волосатые обезьяны.

Как-то я был разбужен их жалобными причитаниями и негодующими воплями. Распахнув дверь, я вышел на галерею, пытаясь хоть что-нибудь увидеть в кромешной тьме. Верещание обезьян вспыхнуло от этого с удвоенной силой. Где-то поблизости хлестали, распрямляясь, упругие ветки, шелестела листва да звездной метелью клубились над невидимыми клумбами