Клон - Леонид Могилев

Камуфляж, маска, бронежилет, автоматы наперевес. Мои документы проверяются от и до. Но теперь они не паленые. Я сам за себя ответчик, а поручитель — вот он, в той машине, что впереди. Тем не менее каждый раз лицо мое раскладывается на точки, признаки и расстояния, чтобы ненароком зацепить что-то из ориентировок. Цвет глаз, шрам или родинку. Характерными приметами не обладаю. Зачем лечу на огонек свечи? Ради женщины. А есть ли она? А может, и нет ее вовсе. Есть полуистлевший труп, слегка прикопанный и обглоданный собаками. Или сумасшедшая старуха в ауле, на огороде, с миской кукурузной каши наполовину с помоями и долгой воспаленной памятью о «конвейере». Там все братья — и хохол, и араб, и чеченец. Но, как бы то ни было, я найду ее или то место. Окрестности, прекрасные и однообразные, эти мне уже осточертели. Я закрываю глаза.

— Четыре тысячи овец угнали из этого района в прошлом году, — рассказывает корреспондент Костя, — четыреста голов крупного рогатого скота, лошадок сотни полторы.

— Материал, что ли, писал? — спрашиваю я.

— А то.

— А как район-то называется?

— Ногайский.

— Ногайский, — повторяю я, — красивое название. А расскажи мне что-нибудь.

— Да ты же газеты читаешь.

— А кроме газет?

— Да все примерно так. А что не так, лучше не говорить. Меньше знаешь, дольше живешь.

— Мудро.

— Я тут работаю вахтовым методом уже полгода. Месяц я, месяц друг мой Колька Ежеватов. А обстановка фронтовая. Скоро вдарят по нам из всех калибров. Выстрелы, взрывы, угон машин, заложники. У Чечни территориальные претензии к Дагестану. Они считают своим Ауховский район.

— А люди-то богато небось живут?

— Это они при большевиках жировали. В семье народов.

Водитель, дагестанец, хмыкает и оборачивается.

— Чего головой вертишь, Махмуд?

— Да ничего, проскочили коммунизм и не заметили.

— То-то же.

— Восемьдесят процентов населения за гранью нищеты. Десять тысяч беспризорных детей. Организованных преступных группировок примерно столько же.

— Я не ослышался? — спрашиваю я.

— Он прав, — подтверждает Махмуд.

Опять блокпост, и опять. Все ближе к границе и все тревожнее. Разбитое шоссе уходит в горы, и мы развлекаемся поворотами на серпантине. Снега нет, дорога хорошая, и появляется солнце. Наверное, это не самый худой знак.

— Только не ходите на блокпост, умоляю, — говорит Кафар, глава администрации аула. На соседнем блокпосту его власть заканчивается. Там уже другой «генерал». Кафар толстый и добродушный. В джинсах и кожаной куртке, как комиссар. Ему бы еще буденовку или бескозырку. В голове моей каша и смешение времен. Мы уже на территории Чечни. На покосившемся сарайчике надписи зеленой краской: «Аллах акбар» и «Таможенный пост». Буквы неровные, с подтеками.

Бетонные плиты, сжавшие дорогу так, что может пройти только одна машина, с кусками торчащей арматуры.

С чеченской стороны хмурые мужики без масок. На каждом — целый арсенал. Такие стволы, о каких я и помыслить не мог. Много полезного и существенного узнаешь в романтических поездках. Здесь наших документов никто не просит. Мы здесь совсем с другой целью. Исключая меня. Но это — позже.

Стоим долго, и Хачилаев начинает волноваться. Разговоры по мобильникам и выяснение каких-то деталей в сарайчике. Женщина всю дорогу молчит. Смотрит тупо на дорогу и молчит. А все это затеяно для нее одной.

— Хотите коньяка? — спрашивает мужик из Конгресса русских общин. Ему тоже не по себе. Мы с Костей не отказываемся. Фляга военная, зеленая, как у меня, коньяк хороший, крепкий. Я делаю два больших глотка и с сожалением отдаю флягу.

— Держи бутерброд. — Костя дает мне ломоть лаваша и изрядный кусок дорогого сервелата.

— Перекусите, Анна Ивановна?

Женщина мотает головой. Наконец подъезжает машина с той стороны. Это тоже люди Хачилаева. Они что-то докладывают ему. Костя выходит из машины и идет слушать, возвращается.

— Есть хабар. В ауле полтора десятка автомобилей. Чеченцы собрались со всей округи. Почти все пьяные. Была драка с местными, потом все улеглось. Началось что-то вроде дипломатического раута. Пьют, закусывают. Короче, кажется, дело к развязке, кажется, обошлось.

Анна Ивановна плачет, я выхожу из машины и прогуливаюсь.

Надир Хачилаев

На счету Хачилаева около семидесяти освобожденных заложников. Хачилаев лакарец. Это одна из народностей в Дагестане. Он представитель одного из самых уважаемых родов. Брат Надира Хачилаева Магомед — депутат Народного собрания Дагестана.

Когда местные власти не могут справиться с обстановкой, то просят помощи у Хачилаева.

Двадцатого мая девяносто восьмого года в Новолакском районе Дагестана чеченцы захватили сразу более восьмидесяти человек и погнали их на территорию Чечни. Жители окрестных сел сформировали ополчение и блокировали границу с Чечней. Со стороны Чечни выдвинулся крупный вооруженный отряд. До начала кровавой бойни оставались минуты, когда глава правительства Дагестана Хизри Шихсаидов, которому подчинены силовики республики, пришел к Хачилаевым.

Братьям удалось остановить войну и забрать заложников.

Тогда дагестанские власти, убоявшись содеянного, решили разоружить и Хачилаевых. На рассвете, когда дом, где они находились, был полностью блокирован, братья поговорили с премьер-министром по телефону. Однако премьер не пошел им навстречу, и в семь утра по дому был открыт ураганный огонь. Людям Хачилаевых удалось прорвать оцепление. Позже братья со своим отрядом сделали ответный жест — захватили здание Госсовета Республики. Теперь Магомед Хачилаев в тюрьме, а Надир — персона нон-грата в республике. Он скрывается в Чечне и освобождает заложников.

…Старик-заложник вышел из «рафика». Анна Ивановна пошла ему навстречу и потеряла сознание. Ее подхватили.

— Может, передумаешь? — спросил Костя.

— В огне брода нет.

— Ну, тогда с богом.

Когда колонна ушла на российскую сторону и замыкающий «УАЗ» скрылся за поворотом, я заплакал.

— Добро пожаловать в свободную Ичкерию, — торжественно произнес мой сопровождающий. Он был худ, невысок ростом и без оружия.

Я оказался в ауле, название которого забыл, посреди пьяных, только отошедших от разборки чеченцев. Меня повели в дом.

— Андрюша! — окликнули меня.

— Да.

— А я Ахмед.

— Я рад за тебя.

— В плен хочешь? Выкупа много будет? Ты богатый?

— Гол как сокол.

— Все так говорят вначале.

Это был мой первый чеченец, с которым я говорил в Ичкерии.

— Видишь вон тот дом?

— Который?

— С зеленым забором и черепичной крышей.

— Вижу. А почему у тебя черепичная?

— Это не у меня. Это у бывшего председателя. Туда иди. Вот.

И он отдает мне свой мешок и автомат.

— Зачем это?

— Неси. Устал я маленько. Да еще кое-куда зайти нужно.

— А… Это… Дойду я до него?

— Не говори чепухи. Ты у меня в гостях. А кто обидит — стреляй. — И он громко смеется. — Иди, там вроде гостиницы. Тебя ждут.

И Ахмед оставил меня одного, совсем недалеко от живописной группы чеченов, которые еще только-только отошли от разборки по поводу заложников.

Меня всегда умиляли в новостях кадры с аккуратными заборами вокруг чеченских домов. В эти эфемерные сооружения вкладывалось столько труда. Нужно было и трубу нарезать, и жесть накроить, и узор сделать. А если кирпич, то тоже кладка с какими-то прибабахами. Заборы эти означали в сравнении с русскими, даже крепкими и замысловатыми, одно — у них вселенная бытовая, она же крепость, — это дом. У нас — весь белый свет. И внутри должно быть то же самое. Я открыл калитку и шагнул во двор, весь в деревьях.

Мне не удалось осмотреться, поскольку тут же открылась дверь и навстречу мне вышел юноша в кожаной куртке поверх спортивного костюма.

— Заходи, гостем будешь.

— Аллах акбар, — зачем то приплел я.

— Хайль Гитлер, — отозвался он и принял у меня автомат и мешок. — Добро пожаловать на землю свободной Ичкерии.

Из средней большой комнаты меня провели через кухню, где прямо из трубы, из шланга какого-то гофрированного, просунутого в плиту, шел газ. Пламя горело ровно и невозмутимо. В казане варилось мясо.

— Кушать будем. Отдохни пока.

Вторая по коридору комната была приготовлена для меня. Койка с панцирной сеткой, застеленная солдатским одеялом, подушка, чистые простыни и наволочка. Матрас. На столе — древний советский графин и граненые стаканы. На стене — громкоговоритель. Я покрутил ручку громкости. Тишина. Шкаф обычный, канцелярский. Окна во внутренний двор. Там беседка, сад и стена уже глухого каменного забора.