Завоевание Константинополя - Робер Клари

Когда Альом, клирик, увидел, что никто не осмеливается туда войти, он вышел вперед и сказал, что войдет туда. Ну а там был некий рыцарь, его брат по имени Робер де Клари{301}, который запретил ему это делать и который сказал, что он не сумеет туда войти, а клирик сказал, что сделает это; и вот он пополз туда, цепляясь ногами и руками; и когда его брат увидел это, то схватил его за ногу и начал тянуть к себе, но клирику все же удалось туда войти наперекор своему брату. Когда он уже был внутри, то греки, а их там было превеликое множество, ринулись к нему, а те, кто стояли на стенах встречали его, сбрасывая огромные камни. Когда клирик увидел это, он выхватил свой нож, кинулся на них и заставил обратиться в бегство, гоня перед собой как скот. И тогда он крикнул тем, кто был снаружи, — сеньору Пьеррону{302} и его людям: «Сеньоры, идите смело! Я вижу, что они отступают в полном расстройстве и бегут». Когда мессир Пьер и его люди, которые были снаружи, услышали это, они вступили в пролом, а их было не более десятка рыцарей, но с ними было еще около 60 оруженосцев и все были пешими. И когда они проникли внутрь и те, которые были на стенах или вблизи этого места, увидели их, они были охвачены таким страхом, что не отважились оставаться в этом месте и покинули большую часть стены, а потом побежали кто куда. А император Морчофль, предатель, стоял очень близко оттуда, на расстоянии не более того, чем пролетел бы кинутый камень, и он велел трубить в свои серебряные трубы и бить в барабаны и устроил весьма сильный шум.

Когда он увидел монсеньора Пьеррона и его людей, увидел, что они, будучи пешими, уже проникли в город, то пришпорил своего коня и притворился, что мчится на них, но проскакал-то с полпути, устроив лишь видимость столь великого зрелища. Когда мессир Пьер увидел, что он приближается, то начал ободрять своих людей, говоря: «Ну, сеньоры, теперь вам настает время действовать храбро! Сейчас у нас будет бой; сюда приближается император. Смотрите, чтобы Никто не посмел отступить, а помышляйте только о том, чтобы выказать отвагу!»

Когда Морчофль, предатель, увидел, что они совсем не собираются бежать, он остановился, а потом возвратился к своим палаткам. Когда мессир Пьер увидел, что император повернул назад, он выслал отряд своих оруженосцев к воротам, которые были поблизости, и приказал разнести их в куски и открыть. И они пошли и вот они начали наносить удары по этим воротам секирами и мечами до тех пор, пока не разбили большие железные задвижки и засовы, которые были очень прочными, и не отперли ворота. И когда ворота были отперты, а те, кто находились по ею сторону, увидели это, они подогнали свои юиссье, вывели из них коней, а потом вскочили на них и через эти ворота с ходу въехали в город{303}. И когда все французы уже были внутри, все на конях, и когда император Морчофль, предатель, увидел их, его охватил такой страх, что он оставил там свои палатки и свои сокровища и пустился наутек в город, который был очень велик и в длину и в ширину — там говорили, что обойти стены города — это все равно, что пройти добрых девять лье; а длина стен, которые опоясывали город, столь велика, что внутри он имеет два французских лье в длину и два — в ширину; и тогда сеньор Пьер де Брешэль завладел палатками Морчофля, и его сундуками, и его сокровищами, которые он там оставил{304}. Когда те, кто защищали башни и стены, увидели, что французы вошли в город и что их император бежал, они не отважились остаться там, а побежали кто куда; вот таким-то образом город был взят. Когда город был таким образом взят и французы вошли в него, они вели там себя совершенно мирно и спокойно. Потом знатные бароны собрались и держали совет между собой, что им делать дальше; наконец, по войску прокричали, чтобы никто не вздумал продвигаться в глубь города, потому что это опасно — как бы в них не стали бросать камни со дворцов, которые были очень велики и высоки, и как бы их не стали убивать на улицах, которые были столь узки, что они не смогли бы там как следует защищаться, или как бы их не отрезали огнем и не спалили бы. И из-за угрозы всех этих бед и опасностей они не отважились углубиться в город и разбрестись по нему, а преспокойно оставались прямо там, где были; и бароны договорились на этом совете о том, что, если греки, у которых было еще в сто раз больше людей, способных носить оружие, чем у французов, захотят сражаться на следующий день, тогда пусть поутру на следующий день крестоносцы вооружатся, выстроят свои боевые отряды и пусть ожидают греков на площади, которая была перед ними в городе; а если греки не захотят ни сражаться, ни сдать город, то надо будет узнать, с какой стороны дует ветер, и подкинуть огонь с наветренной стороны, и поджечь греков; тогда-то уже они одолеют их силою{305}. С этим советом согласились все бароны. Когда наступил вечер, пилигримы скинули кольчуги, и дали себе отдых, и подкрепились, и улеглись на ночь спать там, где были, напротив своих кораблей, с внутренней стороны стен.

Когда дело подошло к полуночи, и император Морчофль, предатель, проведал, что все французы в городе, его охватил весьма сильный страх и он не рискнул там оставаться долее; и вот в полночь он бежал из города так, что никто ничего об этом не знал{306}. Когда греки увидели, что их император убежал, они разыскали в городе некоего знатного мужа по имени Ласкер{307} и прямо этой же ночью спешно поставили его императором. Когда он был поставлен императором, то не отважился там остаться, а еще до восхода сел на галеру, переплыл рукав Св. Георгия и уехал в Никею Великую, а это богатый город; там он остановился и потом стал в нем сеньором и императором.

Когда настало утро следующего дня{308}, священники и клирики{309} в полном облачении явились процессией в лагерь французов и туда пришли также англы, даны и люди других наций и громкими голосами просили их о милосердии, рассказали им обо всем, что содеяли греки, а потом сказали им, что все греки бежали{310} и в городе никого не осталось, кроме бедного люда. Когда французы это услышали, они очень обрадовались; а потом по лагерю объявили, чтобы никто не брал себе жилища, прежде чем не установят, как их будут брать. И тогда собрались знатные люди, могущественные люди и держали совет между собою, так что ни меньшой люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об этом не знали, и порешили, что они возьмут себе лучшие дома города{311}, и именно с тех пор они начали предавать меньшой люд, и выказывать свое вероломство, и быть дурными сотоварищами, за что и заплатили потом очень дорого, как мы вам расскажем дальше{312}. И потом они послали захватить все самые лучшие и самые богатые дома в городе, так что они заняли все их, прежде чем бедные рыцари и меньшой люд успели узнать об этом. А когда бедные люди узнали об этом, то двинулись кто куда и взяли то,. что смогли взять; и они нашли много жилищ и много заняли их, а много еще и осталось, ибо город был очень велик и весьма многолюден. А маркиз велел взять себе дворец Львиную Пасть{313}, и монастырь св. Софи{314}, и дома патриарха; и другие знатные люди, такие, как графы, повелели взять себе самые богатые дворцы и самые богатые аббатства, какие только там можно было сыскать{315}; и после того как город был взят, они не причинили зла ни беднякам, ни богачам{316}. Напротив, те, кто хотели уйти из города, ушли, а кто хотели остаться, остались; а ушли из города самые богатые жители.

А потом приказали, чтобы все захваченное добро было снесено в некое аббатство, которое было в городе. Туда и было снесено все добро, и они выбрали 10 знатных рыцарей из пилигримов, и 10 венецианцев, которых считали честными, и поставили их охранять это добро. Когда добро было туда принесено, а оно было очень богатым, и столько там было богатой утвари из золота и из серебра, и столько златотканых материй, и столько-богатых сокровищ, что это было настоящим чудом, все это громадное добро, которое туда было снесено; и никогда с самого сотворения мира не было видано и завоевано столь громадное количество добра, столь благородного{317} или столь богатого — ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после; сам же я думаю, что и в 40 самых богатых городах мира едва ли нашлось бы столько добра, сколько было найдено в Константинополе. Да и греки говорят, что две трети земных богатств собраны в Константинополе, а треть разбросана по свету{318}. И те самые люди, которые должны были охранять добро, растаскивали драгоценности из золота и все, что хотели, и так разворовывали добро; и каждый из могущественных людей брал себе либо золотую утварь, либо златотканые шелка, либо то, что ему больше нравилось, и потом уносил. Таким-то вот образом начали они расхищать добро, так что ничто не было разделено к общему благу войска или ко благу бедных рыцарей или оруженосцев, которые помогли завоевать это добро, кроме разве крупного серебра вроде серебряных тазов, которыми знатные горожанки пользовались в своих банях. Остальное же добро, которое оставалось для дележа, было расхищено таким вот худым путем, как я уже вам об этом сказал, но венецианцы так или иначе получили свою половину; а драгоценные камни и великие сокровища, которые оставались, чтобы их разделить, все это ушло бесчестными путями, как мы вам потом еще расскажем.