Завоевание Константинополя - Робер Клари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда греки это увидели, они пришли к Морчофлю и начали его стыдить и хулить его за то, что он потерял инсигнии империи и икону, за то, что уверял их, будто разгромил французов; и когда Морчофль это услышал, он защищался, как только мог, и он стал говорить: «Ну, теперь-то уж нечего падать духом, ибо я заставлю их дорого заплатить за это, и я им крепко отомщу!».
LXVIIIПотом случилось так, что все французы и все венецианцы собрались, чтобы держать между собой совет насчет того, как им действовать, и что предпринять, и кого бы они могли поставить императором, если захватят город; наконец, они порешили, что возьмут 10 французов из числа самых достойных в войске и 10 венецианцев тоже из числа самых достойных, каких только знают; и что решат эти 20, то и будет сделано, причем если императором будет избран кто-либо из французов, то патриархом изберут кого-нибудь из венецианцев. И было решено, что тот, кто станет императором, получит в свое личное владение четвертую часть империи и четвертую часть города, а остальные три четверти поделят таким образом, что половину получат венецианцы, а другую — пилигримы и все будут держать свои земли от императора{282}. Когда они все это решили, то заставили всех ратников войска поклясться на святых мощах, что всю добычу в золоте ли, в серебре ли или в новых тканях стоимостью в пять су и больше они снесут в лагерь для справедливого дележа, кроме утвари и продовольствия, и что не учинят насилия ни одной женщине и не будут срывать с нее платье, в которое она одета, а тот, кого застанут совершающим насилие, будет предан смерти. И их заставили также поклясться на святых мощах, что они не поднимут руку ни на монаха, ни на монашенку, ни на священника, разве только вынуждены будут к самозащите, и что они не разрушат ни церкви, ни монастыря{283}.
LXIXПотом, когда все это было обговорено, а тогда уже прошло рождество и дело близилось к великому посту{284}, и венецианцы и французы снова начали приготовляться и снаряжать свои корабли, причем венецианцы соорудили новые мостки на своих нефах, а французы сделали осадные орудия, которые называли «кошками», «повозками» и «свиньями», чтобы подкапывать и разрушать стены{285}; и венецианцы взяли доски, из которых строят дома. и, плотно их пригнав, покрыли настилом свои корабли, а потом взяли виноградные лозы и прикрыли ими доски с тем, чтобы камнеметы не могли повредить кораблям и разнести их в щепы. И греки сильно укрепили свой город изнутри, а деревянные башни, которые были над каменными башнями, они еще прикрыли снаружи добрыми кожами, и не было такой деревянной башни, которая была бы ниже, чем в семь, или в шесть, или по меньшей мере в пять ярусов.
LXXА потом, дело было в пятницу, примерно за 10 дней до вербного воскресенья{286}, когда пилигримы и венецианцы закончили снаряжать свои корабли и изготовлять свои осадные орудия и приготовились идти на приступ. И тогда они построили свей корабли борт к борту, и французы перегрузили свои боевые орудия на баржи и на галеры, и они двинулись по направлению к городу, и флот растянулся по фронту едва ли не на целое лье и все пилигримы и венецианцы были превосходно вооружены. А в самом городе был холм, в той местности, со стороны которой должны были идти на приступ, так что с этого холма можно было отлично видеть поверх стен корабли, столь он был высок; Морчофль, предатель, император и вместе с ним кое-кто из его людей пришли на этот холм; а потом он повелел раскинуть свою алую палатку и трубить в серебряные трубы и бить в барабаны и устроил оглушительный шум, причем пилигримы могли все это ясно видеть, а Морчофль мог хорошо видеть корабли пилигримов{287}.
LXXIКогда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли тогда дебрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои «кошки», свои «повозки» и своих «черепах» для осады стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. Когда греки увидели, что французы идут на приступ, они принялись сбрасывать на осадные орудия французов такие огромные каменные глыбы, что и не скажешь; и они начали раздавливать, разносить в куски и превращать в щепы все эти орудия, так что никто не отваживался оставаться ни в них самих, ни под этими орудиями, а с другой стороны венецианцы не могли добраться ни до стен, ни до башен, настолько они были высокими; и в тот день венецианцы и французы ни в чем не смогли достичь успеха — ни завладеть стенами, ни городом. Когда они увидели, что не могут ничего здесь сделать, они были сильно обескуражены и отошли назад; когда греки увидели, что те отступают, они принялись тогда во всю орать и вопить, и они взобрались на стены и стали снимать с себя одежду и показывать им свои голые задницы. Когда Морчофль увидел, что пилигримы отступили, он начал трубить в свои трубы и бить в свои барабаны и производить оглушительный, сверх всякой меры, шум, и он созвал своих людей и стал говорить: «Ну, вот, поглядите, сеньоры, разве я не достойный император? Никогда у вас не было такого достойного императора! Разве я не хорошо это содеял? Отныне нам нечего опасаться; я всех их повешу и предам позору!».
LXXIIКогда пилигримы увидели это, они сильно обозлились и опечалились, а потом вернулись на другой берег гавани к своим жилищам. Когда бароны возвратились и сошли с кораблей, то собрались вместе и в сильном смятении сказали, что это за свои грехи они ничего не смогли ни предпринять против города, ни прорваться вперед{288}; и тогда епископы и клирики войска обсудили положение и рассудили, что битва является законной и что они вправе произвести добрый приступ, — ведь жители города издревле исповедовали веру, повинуясь римскому закону, а ныне вышли из повиновения ему и даже говорили, что римская вера ничего не стоит, и говорили, что все, кто ее исповедуют, — псы; и епископы сказали, что они поэтому вправе нападать на греков и что это не только не будет никаким грехом, но, напротив, явится великим благочестивым деянием.
Пеший крестоносец. Напольная мозаика церкви Сан Джованни Эванджелиста. Равенна. 1213 г.
LXXIIIИ тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье{289} все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский{290}, и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев{291}. И епископы сказали, что именем бога и властью, данной им апостоликом, отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги господа. И был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря; так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря.
LXXIVПотом, когда епископы отговорили свои проповеди и разъяснили пилигримам, что битва является законной{292}, все они как следует исповедались и получили причастие. Когда настало утро понедельника{293}, все пилигримы хорошенько снарядились, одели кольчуги, а венецианцы подготовили к приступу перекидные мостики своих нефов, и свои юиссье, и свои галеры; потом они выстроили их борт к борту и двинулись в путь, чтобы произвести приступ{294}; и флот вытянулся по фронту на доброе лье; когда же они подошли к берегу и приблизились насколько могли к стенам, то бросили якорь. А когда они встали на якорь, то начали яростно атаковать, стрелять из луков, метать камни и забрасывать на башни греческий огонь; но огонь не мог одолеть башни, потому что они были покрыты кожами{295}. А те, кто находились в башнях, отчаянно защищались и выбрасывали снаряды, по меньшей мере из 60 камнеметов, причем каждый удар попадал в корабли; корабли, однако, были так хорошо защищены дубовым настилом и виноградной лозой, что попадания не причиняли им большого вреда, хотя камни были столь велики, что один человек не мог бы поднять такой камень с земли. Император же Морчофль был на своем холме, и он приказал трубить в свои серебряные трубы, и бить в свои барабаны, и устроить превеликий шум; и он ободрял своих людей и говорил: «Ступайте туда! Ступайте сюда!», — и он посылал их туда, где видел, что в этом была особенно большая надобность. И во всем флоте имелось не более четырех или пяти нефов, которые могли бы достичь высоты башен — столь были они высоки; и все яруса деревянных башен, которые были надстроены над каменными, а таких ярусов там имелось пять, или шесть, или семь, были заполнены ратниками, которые защищали башни. И пилигримы атаковали так до тех пор, пока неф епископа Суассонского не ударился об одну из этих башен{296}; его отнесло прямо к ней чудом божьим, ибо море никогда здесь не бывает спокойно{297}; а на мостике этого нефа были некий венецианец и два вооруженных рыцаря{298}; как только неф ударился о башню, венецианец сразу же ухватился за нее ногами и руками и, изловчившись как только смог, проник внутрь башни. Когда он уже был внутри, ратники, которые находились на этом ярусе, — англы, даны{299} и греки, увидели его и подскочили к нему с секирами и мечами и всего изрубили в куски. Между тем волны опять отнесли неф, и он опять ударился об эту башню; и в то время, когда корабль снова и снова прибивало к башне, один из двух рыцарей — его имя было Андрэ де Дюрбуаз, поступает не иначе, как ухватывается ногами и руками за эту деревянную башню и ухитряется ползком пробраться в нее. Когда он оказался в ней, те, кто там были, набросились на него с секирами, мечами и стали яростно обрушивать на него удары, но поелику благодарением божьим он был в кольчуге, они его даже не ранили, ибо его оберегал господь, который не хотел ни чтобы его избивали и дальше, ни чтобы он здесь умер. Напротив, он хотел, чтобы город. был взят — в наказание за предательство греков и за убийство, которое совершил Морчофль, и за их вероломство, и чтобы все жители были опозорены; и потому рыцарь поднялся на ноги и, как только поднялся на ноги, выхватил свой меч. Когда те увидели его стоящим на ногах, они были настолько изумлены и охвачены таким страхом, что сбежали на другой ярус, пониже. Когда те, кто там находились, увидели, что воины, которые были над ними, пустились бежать вниз, они оставили этот ярус и не отважились долее оставаться там; и в башню взошел затем другой рыцарь, а потом и еще немало ратников. И когда они очутились в башне, они взяли крепкие веревки и прочно привязали неф к башне, и, когда они его привязали, взошло множество воинов; а когда волны отбрасывали неф назад, эта башня качалась так сильно, что казалось, будто корабль вот-вот опрокинет ее или — во всяком случае так им мерещилось от страха — что силой оторвет неф от нее. И когда те, кто помещались на других, более низких ярусах, увидели, что башня уже полна французов, то их обуял такой великий страх, что никто не осмелился долее оставаться там, и они все покинули башню. А Морчофль все это хорошо видел, и он подбадривал своих ратников и направлял их туда, где, как он видел, приступ ведется сильнее всего. А между тем, как только эта башня была взята столь чудесным образом, о другую башню ударился неф сеньора Пьера де Брешэля; и когда он ударился об нее снова, те, кто были на мостике нефа, храбро атаковали эту башню, да так успешно, что чудом божьим и эта башня тоже была взята.