Предчувствие любви - Сергей Каширин

— Так надо отвадить! — вырвалось у Зубарева.

— Согласен, — кивнул капитан, — надо. Да ведь они ходят в нейтральной зоне. Вот здесь, над международными водами. А вот здесь, — он повел карандашом чуть севернее, — патрулируют их бомбардировщики. Зачем? Чтобы постоянно быть ближе к намеченным целям. Чуть что — разворот в любую сторону. Вчера один драпает, видит, что нашим его не достать, и совсем, наглец, распоясался. «Иван, — говорит, — иди домой». Ну, об этом вы знаете. А сегодня…

Если не все, то почти все, о чем он рассказывал нам, мы уже знали. Как-никак и с дежурным по части потолковали, и на аэродроме успели побывать, и на радиостанции. Правда, до сих пор наши представления о происходящем были обрывочными, строились на догадках, но теперь-то с нами беседовал замполит. И не просто беседовал — обстоятельно знакомил нас с обстановкой, которая, судя по всему, обострялась с каждым часом.

— Сегодня, товарищи, вот с этих точек, — карандаш снова пополз по карте, — поднялась вся базирующаяся там авиация. Экраны локаторов буквально забиты рябью отметок от воздушных целей. Наша эскадрилья приведена в боевую готовность. По первому же сигналу все экипажи поднимутся в воздух.

«А мы?» — хотел спросить я и не решился. Перевел взгляд на Пономарева, но тот даже не шелохнулся. И эта так не свойственная ему сдержанность больше слов говорила о его состоянии.

На минуту воцарилась тишина. Стало слышно, как у кого-то на руке тикают часы.

— Н-да, — мотнул головой Лева, словно отмахиваясь от невеселых мыслей. — Думать не думал и гадать не гадал.

— О чем? — пристально посмотрел на него замполит.

— Да как же, товарищ капитан?.. Север — это пустыня. Если даже вот так, просто так вот сюда взглянуть, — он повел ребром ладони по развернутой на столе карте, — все белым-бело. На сотни, на тысячи километров безжизненное пространство. Снег, льды, торосы… Ну, я понимаю, центральные районы — там и промышленность, и все такое. А здесь-то чего разведывать, сюда зачем лететь?

— Вы, что же, не слышали о полярной стратегии НАТО?

— Ее еще арктической называют.

— Н-нет, как-то не приходилось.

— А что такое авиационная доктрина?..

У этого простоватого по виду капитана была поистине замполитская струнка. В первый раз с нами беседует, а уже норовит прощупать, проэкзаменовать, заставить самостоятельно шевелить мозгами. Вишь куда метнул — доктрина!

— Доктрина? — Шатохин смешно наморщил лоб, оттопырил пухлые губы. — Ну, доктрина — это…

— Товарищи! — укоризненно протянул замполит. — Вы же только-только из училища!..

Ну, Лева! Ну, мямля! Не только себя — всех нас в неприглядном свете выставил. Вроде мы недоучки какие!

— Да знаем мы, знаем! И он знает, — возмущенно поднялся со скамейки Пономарев. — Зарубежные военные теоретики считают, что ядерное оружие дает возможность одержать победу в войне использованием одной лишь авиации. Другим родам и видам войск отводится при этом второстепенная роль, поскольку современная воздушная мощь якобы сделала понятие поля боя ненужным.

— Правильно, — с одобрением произнес Зайцев. — Именно на этой концепции и основывается так называемая арктическая стратегия. В тех районах, которые вы считаете пустынными, ведется работа по созданию гигантского плацдарма для нападения на нашу страну. Помимо наземных баз под аэродромы для военных самолетов приспособлены даже дрейфующие ледяные острова.

— Да вы садитесь, — кивнул он Пономареву и, пошарив в своем дерматиновом портфеле, достал записную книжку. — Быстро найдя нужную страницу, капитан прочитал: — «Нам нужны базы поближе к полюсу, чтобы бомбардировщики могли начинать перелет, находясь как можно ближе к русским целям».

Совсем другими глазами смотрели мы на карту. Еще не поднялись из руин многие европейские города, еще продолжалось разминирование полей после войны с фашизмом, а здесь готовился плацдарм для еще более страшной.

— Такова, товарищи, обстановка на данном стратегическом театре, — подытожил замполит.

— Какая же наша роль? — спросил Пономарев.

— Тогда перейдем к конкретному вопросу. Смотрите сюда, — Зайцев встал на скамейку коленом, склонился над картой: — По засечкам локаторов вероятный противник находится вот здесь.

— Понятно, товарищ капитан.

— Тихо! — постучав по столу костяшками пальцев, перебил замполит. — Ничего вам пока что не понятно. Самолетов в эскадрилье больше, чем летчиков. К вам просьба: в случае необходимости вывести из-под возможного удара наши лишние самолеты.

— А погода? — заерзал на скамейке Шатохин.

— Погода здесь меняется быстро. Едва ли не каждые полчаса. Сейчас ветер — шестнадцать метров в секунду. Синоптики обещают падение до десяти — двенадцати.

— А экипажи? — не унимался Лева. — Или хотя бы ведущего…

— Ведущим пойдет старший лейтенант Карпущенко. И экипажи есть. Я сам — штурман, — замполит со значением выпрямился, его высокий голос зазвучал солиднее, тверже. — Кстати, перегон самолетов с основного аэродрома на запасной в годы войны приравнивался к выполнению боевого задания. Учтите. А я полечу с кем-то из вас. Да вот с вами и полечу, — он пристально посмотрел на Шатохина.

Это было доверие. Это было большое доверие. А доверие нужно оправдывать.

Нас охватило необычное возбуждение. Мы разом поднялись со скамеек, выражая тем самым свою готовность сейчас же отправиться на аэродром. Нас подмывало припустить бегом. Печка уже погасла, и нам казалось, что в землянке стало холодно и неуютно. Нам казалось, что Зайцев слишком медленно складывает расстеленную на столе карту. Мы пытались помочь ему, но только мешали.

А мысли были заняты одним. Если через час-другой вероятный противник не изменит своего курса, то еще примерно через час его головная группа достигнет нашей границы. К этому времени эскадрилья, конечно же, будет в воздухе. А следом нужно взлететь и нам.

— Как же мы полетим? — растерянно, словно спохватясь, спросил Шатохин. — У нас же ни шлемофонов, ни унтов…

Лева, кажется, дрейфил. Боясь сознаться в этом, он выискивал причину, которая могла бы помешать нашему вылету. Чудак, уж лучше бы сказал откровенно, его наивная хитрость все равно видна каждому. Лишь один замполит словно ничего не замечал.

— Это мелочи, — успокоил он Шатохина. — Заскочим на склад, обмундируетесь и — к самолетам.

А земля все-таки вращалась. Вращалась несмотря ни на что.

Я летел над ней, набирая высоту, и особенно отчетливо видел земное круговращение. Когда одна гряда сопок уплывала под крыло моего самолета, из-за горизонта, как зубья огромной шестерни, поднимались новые. Этим зубьям, казалось, не будет конца.

Все происходящее воспринималось как-то смутно. Не знаю, хотелось мне лететь или не хотелось. С того момента, когда замполит повез нас к самолетам, я толком не успел ни о чем и подумать. Проще говоря, был малость сбит с панталыку. Где-то в глубине души таилась вообще-то надежда, что вот приедем на стоянку, и все прояснится, все станет на свои места. Однако ничего не прояснилось. Совсем наоборот. Аэродром встретил нас такой многомоторной вакханалией, что не слышно было даже собственных мыслей.

Эскадрилья вырулила на взлетную полосу и изготовилась к старту. Загромыхали, зарокотали, завыли лобастые двигатели. Огромные четырехлопастные винты, с неистовым свистящим звоном кромсая воздух, родили бурю. Тяжелые бомбардировщики, словно в неведомое будущее, устремились в туманную даль, и разъяренное небо заревело, как перед кончиной света. В этом шуме и громе невозможно было оставаться спокойным. Так и подмывало кинуться куда-то во все лопатки, что-то предпринять. И когда старший лейтенант Карпущенко, накоротке проводя с нами предполетный инструктаж, о чем-то меня спросил, я поспешно закивал головой, соглашаясь с тем, чего еще и не осмыслил.

— Ну, тогда — по машинам, — как-то слишком уж будничным тоном распорядился Карпущенко. И так это было на него не похоже, что я сперва даже ушам своим не поверил. Уж не почудилось ли?!

А все дальнейшее происходило словно не наяву и словно не со мной. Я все видел, все понимал, делал все, что положено, и в то же время смотрел на все как бы со стороны. И самого себя видел со стороны.

Вот я подошел к самолету. Вот нахлобучил на голову шлемофон, застегнул на шее ларингофоны. Вот натянул перчатки, сел на пилотское кресло, защелкнул привязные ремни, включил зажигание для запуска моторов…

— Интервал — минута, — уже по радио оповестил ведущий. — Поехали…

Затем в наушниках послышался голос руководителя полетов:

— На взлетную разрешаю…

И вдруг короткое, как выстрел:

— Старт!

Рычаги газа — на всю железку вперед. Оглушив меня исступленным ревом, бомбардировщик встрепенулся, напряг свои исполинские плоскости и взял в карьер. Бетонка, на глазах сужаясь от стремительно нарастающей скорости, гадюкой шмыгнула под колеса. Последний, еле ощутимый толчок — и я вознесся на небеса.