Под флагом Катрионы - Леонид Борисов

Свыше трех часов продолжалось паломничество всех тех особ, что обычно являлись на раут к Стивенсонам. В начале десятого в палату заглянул старший врач. Больной тяжело дышал. В истории болезни, пункт третий, который говорил о сильном нервном потрясении, в чем старший врач, надо заметить, сомневался, было добавлено несколько строк следующего содержания: «Высокая температура, обострение туберкулезного процесса в легких». В одиннадцать часов пришел сэр Томас, – его вызвал старший врач.

– Господи! – воскликнул сэр Томас, молитвенно складывая ладони. – Что с тобою, родной мой?

– Что и всегда, папа, – медленно и с трудом ответил Луи, оправляя свои длинные, закрывающие лоб и щеки волосы. – То самое, что навсегда освободит тебя от раутов. Их надо отменить, папа, – ты так устаешь…

Сэр Томас опустился в стоящее подле кровати кресло и, закрыв рукою лицо, заплакал.

– Я не умру, папа, не бойся, – ласково произнес Луи. – Я буду долго жить, вот увидишь! Я поеду в Европу, буду путешествовать, – вот увидишь! Я напишу много книг, папа, о чудаках, мореплавателях, фантазерах, кладоискателях… Вот увидишь!

– А как же быть с миллионом фунтов стерлингов? – не отнимая руки от лица, спросил сэр Томас, и Луи в тоне голоса отца почувствовал бодрые, веселые нотки. – И меня и маму ждет страшная участь!..

– Деньги не надо опускать, папа, – с минуту о чем-то подумав, ответил Луи. – Опусти пять коробок с шоколадными конфетами, хорошо? А я предупрежу Боба – он скажет отважным канатоходцам, чтобы они непременно запустили свои руки в дупло вяза – того самого, который стоит на пляже!..

Глава четвертая

Очень плохой экспромт

Луи исполнилось семнадцать лет. Сэр Томас использовал все свои связи для того, чтобы Луи приняли в Эдинбургский университет. Декан физико-математического факультета потребовал Луи к себе в кабинет и, глядя на него поверх очков, заявил:

– Заслуги мистера Стивенсона, вашего отца, столь велики, что ни я, ни мои коллеги не имеем причин отказать ему в приеме его сына на первый курс без экзаменов. Но, – декан заложил руки за спину и прошелся перед Луи, как бы раздумывая, какое слово должно последовать за этим бесспорно предупредительным «но». – Но, – повторил он, останавливаясь и в упор глядя на Луи, – вам следует знать, Роберт Льюис Стивенсон, что уважение, питаемое мною к вашему отцу, не распространяется на вас. Пока что на вас не распространяется, – поправился он, жестом подчеркивая второй вариант фразы. – Вы принимаетесь, как исключение, о чем надлежит помнить…

– Помню, знаю, ценю, – произнес Луи, полагая, что после столь лаконично выраженного чувства покорности декан отпустит его.

– Необходимо делать очень большие успехи, – декан поднял вытянутый палец левой руки и секунду подержал его перед своим носом. – Необходимо преуспевать по всем дисциплинам и показывать пример нравственного поведения для того, чтобы…

– Даю слово, что буду хорошо учиться и примерно вести себя, – сказал Луи, пользуясь многоточием в монологе декана.

– Чтобы, – невозмутимо, не слушая Луи, продолжал декан, приподнимаясь и опускаясь с каблука на носок скрипучих стареньких ботинок, – упаси вас создатель, не вылететь к черту из стен университета! О ваших похождениях, студент, неизвестно только глухому. Оцените те обстоятельства, в силу которых вы занесены в список первого курса!

И, протянув Луи руку, вполне по-человечески проговорил:

– Поздравляю и прошу передать мой сердечный привет сэру Томасу. Занятия послезавтра. До свидания.

– До свидания, благодарю вас, извините, – по-солдатски отчеканил Луи и, сделав полный оборот через левое плечо, зашагал к выходной двери.

– Одну минутку, студент! – остановил его декан. – Насколько мне известно, вы пишете стихи. Правда ли это?

– Правда, сэр, – ответил Луи.

Декан сурово оглядел его с ног до головы, по-прежнему заложил руки за спину и, трубно откашливаясь, заявил, что человеку, который по выходе из университета будет строить маяки и заниматься оптикой, совсем не к лицу заниматься таким женским делом, как, например, вышивание по канве, приготовление домашнего печенья и изготовление стихов. Декан так и сказал: изготовление стихов…

– Я их пишу, сэр, – виновато пробормотал Луи, несколько демонстративно пожимая плечами. – Сочиняю, – добавил он, чувствуя, как по спине его бегут мурашки. «Не примет, уволит, выгонит, – подумал он, – и папе придется снова хлопотать…»

– Прочтите что-нибудь рифмованное вашего изготовления, – попросил декан и опустился в кресло. – Только покороче, мне некогда. Ну, слушаю!

– Я прочту мое стихотворение «Странник», – сказал Луи, провел рукой по волосам, вскинул голову и, полузакрыв глаза, уверенно и четко прочел:

Вот как жить хотел бы я,Нужно мне немного:Свод небес да шум ручья,Да еще дорога.Спать на листьях, есть и пить,Хлеб макая в реки, —Вот какою жизнью житьЯ хочу вовеки.Смерть когда-нибудь придет,А пока живется, —Пусть кругом земля цветет,Пусть дорога вьется!Дружба – прочь, любовь – долой,Нужно мне немного:Небеса над головой,А внизу дорога[2].

– Это еще не конец, – пояснил Луи, – но я боюсь затруднять ваше внимание, сэр. Когда-нибудь я еще вернусь к этому стихотворению, поработаю над ним.

– Не стоит и абсолютно никому не интересно, – сказал декан, неодобрительно покачивая головой. – Фальшь и неискренность, поза и подражание. Никогда не поверю, чтобы вам хотелось жить так, как вы о том намололи в своих стихах. Не верю, студент! А если вы не врете, то за каким же чертом в таком случае поступать в университет?! Бродяге образование не требуется. Вы как думаете?

– Так же, как и вы, сэр, – ответил Луи, употребляя немалые усилия для того, чтобы не наговорить грубостей просвещенному слушателю. – Только, сэр, поэзия требует к себе другого отношения. Если подходить к литературе с вашей меркой, то…

– Для литературы у меня другая мерка, студент! – сердито произнес декан. – К сожалению, у меня мало времени, иначе я вправил бы вам мозги! До свидания!

Как сильно хотелось Луи ответить на это: «Прощайте…» Но он еще не был странником, а потому пришлось стерпеть и чинно удалиться. Он рассказал отцу о происшедшем, дав честное слово, что говорит правду. Отец рассмеялся и сказал, что впредь не следует обращать внимания на чудачества декана, – всё дело в том, чтобы учиться и уметь снисходить к недостаткам и странностям наших ближних. Есть люди, абсолютно лишенные слуха, не понимающие музыки и поэзии – этих родных сестер, которых любит далеко не каждый. Одного человека впечатляют Бетховен и Байрон, другого – куплеты из варьете и романы в воскресных приложениях. Отец привел любимое выражение Камми: «Бог земли не уравнял».

– Понимаю, папа, – согласился Луи. – Белое мы отличаем потому, что существует черное, а дураки нужны для того, чтобы не спутать, кто умен.

– И еще, Луи, – кротко улыбнулся отец, – помни, что я не богач и уже не молод. Я могу умереть очень скоро, и после меня ты много не получишь. Учись, не полагаясь на свои природные способности. Кормит нас, как правило, не талант, а рядовая работа, которой занимаются все люди.

У Луи на этот счет имелось свое суждение, но он решил не спорить. Он начал усердно посещать университет, часами просиживать за учебниками. Камми смотрела на него как на мученика. Полли с нетерпением ожидала, когда Луи наконец хоть на часок заглянет в кухню с интересной книгой, и даже Ральф затосковал: не с кем поспорить, некому возразить, реже приходится беседовать с хозяином дома.

В начале января 1868 года Луи успешно сдал экзамены и решил отдохнуть. Его друзья – Анлон и Шантрель – не раз и не два стучали ему в окно и посылали письма. «А мы?» – взывали математика, физика, механика и оптика. Голоса друзей, огни таверн и камни дорог оказались сильнее. Луи надел бархатную куртку, перекинул через плечо плащ, в руки взял палку и, пригласив с собою Пирата, направился на Ватерлоо-плейс.

На правах старого и особо преданного, верного друга Пират взглядом, помахиванием хвоста и всеми доступными собаке жестами просил Луи пореже отлучаться из дому и пожалеть его, одиннадцатилетнего породистого пса.

Выйдя из таверны, где играли в кости, домино и шахматы, Луи свистом подозвал Пирата и, прежде чем тронуться в дальнейший пучь, долго глядел в глаза собаке (в глаза, не умеющие лгать) и говорил, гладя мохнатые, жирные бока:

– Не осуждай, Пират! Я веду себя очень примерно. Знаменитый пропойца Анлон ставил бутылку бургундского против яблочного сидра с моей стороны – за то, что он, Анлон, выпьет с каждым, кто только войдет в таверну, и через три часа прочтет без единой ошибки первую и последнюю страницу любой книги в перевернутом виде. Он это может, Пират, но я…

«Не надо!» – взвизгнул пес и забил хвостом по ступеньке, ведущей в таверну.