Год порно - Мамаев-Найлз Илья

Несколько лет спустя они встретились на пешеходном переходе между бульваром Чавайна и Парком культуры. Горел красный, и Марк заметил на другой стороне Игоря в компании нескольких мужчин. Они громко разговаривали и смеялись. Игорь узнал Марка, когда уже загорелся зеленый, и они выдвинулись навстречу друг другу. Кажется, он хотел что-то сказать, что-то вроде: ничего себе, ты, значит, в городе. Но вокруг были люди, так что Марк с Игорем только пожали руки, улыбнулись и разошлись.

Завершив смену, Марк вернулся домой и сел переводить порно. Коля присоединился, и они вместе придумывали грязные реплики для сцен секса. Они так хохотали, что заныли мышцы лица. Марк раскашлялся и покраснел, будто обгорел, но изнутри.

Я сегодня видел, как чайка ела голубя, сказал Марк, когда они уже выключили свет и легли на диван.

Видимо, Коля уже уснул, потому что ничего не ответил. Марку же снова не спалось, и он все пытался найти смысл в увиденном. Чем дольше он думал, тем меньше смысла находил. Сначала в этой ситуации, а потом и во всем остальном. Ему стало как-то жутко, но в то же время легко.

Какого хуя чайка забыла зимой в Йошкар-Оле, сказал наконец Коля.

Было уже часа два ночи. Марк притворился, что спит. А Колю не больно-то и интересовал его ответ. Он пробурчал что-то еще, перевернулся на бок и засопел.

Вокруг гасли огни заведений. Машины исчезали из виду, разъезжаясь в разные стороны. Исчез и так называемый друг Миши. Они пару часов веселились за дальним столиком, выпивали и ходили за добавкой в «К&Б» по соседству, возвращаясь с таинственными взглядами и вздутыми куртками, под которыми, очевидно, и прятали свои радости. Как будто по их блаженным лицам ничего нельзя было понять. Так называемый друг оказался на удивление трезвым, когда все вышли из кофейни и Марк принялся ставить ее на сигнализацию. То есть достаточно трезвым, чтобы принять разумное решение скинуть Мишу на Марка. И вот он ушел, а Миша еще стоял, но уже неуверенно.

Знаешь, что такое бог, Марк? Бог — это совесть. Он всегда внутри.

Сказал и заржал. Смех чуть не перевесил его и замкнул что-то внутри, вызвав икоту.

Отвести тебя домой? — спросил Марк.

Ну давай, сказал Миша так, будто Марк предложил ему какую-то захватывающую авантюру.

Куда идти?

Миш, где ты живешь? — переспросил Марк, когда Миша не ответил.

Миша развел руками, объяв полгорода, показал на одну из улиц и вызывающе посмотрел на Марка, типа, чего, устроит такой вариант.

Марку было жаль, что день так дерьмово завершился, хотя начался он тоже не очень. Отец написал, что сегодня день рождения дедушки. А деда по отцовской линии Марк никогда не знал, поскольку тот умер еще до его рождения от сердечного приступа. Прямо на улице. Никто не додумался или не потрудился вызвать скорую. Отец напомнил об этом и сразу усложнил простой и понятный день. Марк долго думал, что ответить, но так и не придумал. Он вел пьянючего Мишу наугад и размышлял о том, что в это время года дни вообще не начинались и не заканчивались. Была только ночь, которая текла, как река, и сон разделял ее рыболовными сетями.

Бог — это совесть, Марк. Вот так вот.

Что-то в этой мысли явно забавляло Мишу — он снова расхохотался.

Будешь? — спросил он и достал недопитую бутылку коньяка.

Марк взял ее и положил в карман куртки подальше от Миши. Принято считать, что замкнутые люди думают о чем-то прекрасном, что у них внутри эдемский сад наблюдений и образов, что все они не иначе как поэты: приоткрой их, дай расслабиться, разговориться, и они явят свои душевные богатства и мудрость. Чего только не явил миру Миша в тот вечер.

А ну пшел отсюда! — крикнула с балкона женщина, под окнами которой Миша справлял нужду.

Она замахнулась на него зелеными пластмассовыми плечиками. Действие по сути бессмысленное — Миша сидел к ней спиной, — но сработало. Миша клюнул жопой и завыл. Марк подошел к нему и помог встать. Тот потянул штаны вверх, явно намереваясь их надеть.

Там жопа, Миш. Стой.

Да я знаю, что там жопа, сказал он. Что ты предлагаешь?

Держа Мишу за руки, Марк окунул его пару раз в сугроб. Этот обряд так наглядно показывал стадии очищения, что Марк задумался, не практикуют ли его в какой-нибудь северной религии. Женщина на балконе угрожала теперь им обоим, но Марк погрузился в странное спокойствие, осматривая отпечатки Мишиного тела на снегу. В те несколько секунд, пока Миша застегивал джинсы, Марку показалось, что он уловил житейскую истину: говно конечно. Но как бы не так.

Они познакомились пару лет назад, когда Марк начал ходить в его кофейню. Скорее, даже не познакомились, а примелькались, поскольку первые полгода-год они и не здоровались. Марк видел, как Миша привозит коробки и складывает их в подсобке или занимается какими-нибудь другими хозяйскими делами, а Миша, вероятно, видел, как Марк сидит с книжкой или ноутбуком, — ничего другого Марк там и не делал.

Там же Марк познакомился с Кристиной, женой Миши, которая помогала на сменах. Она казалась ему гостеприимной и дружелюбной, так как расспрашивала о всяком, неловко шутила и смеялась собственным шуткам.

Брак Миши и Кристины был чем-то фундаментально неправильным. Она устраивала разборки прямо при всех и говорила про Мишину несостоятельность как бизнесмена, мужчины и человека. Он либо молча слушал, либо шепотом просил ее остановиться. В одну из ссор Марк взглянул на него, а Миша посмотрел в ответ и улыбнулся. Тридцатилетний мужик, хватающийся за поддержку безработного студента. Марк никогда не встречал такого отчаяния и беспомощности.

Они бродили кругами по предположительно Мишиному району. Марк хорошо его знал, потому что здесь же когда-то жила Леся. В квартирах и наливайках светили желтые лампочки, и прохожие летели на эти искусственные солнца. Как-то раз Марк провожал Лесю домой, и, повернув во двор, они наткнулись на тело мужчины. Оно лежало животом на канализационном люке и не двигалось.

Он умер, да? — спросила Леся.

Или нажрался.

Они прошли мимо, но сразу вернулись. Марк потряс тело за плечо, и по звукам стало понятно, что жив. Мужик оказался каким-то силовиком из местного МВД — по крайней мере, так он сам сказал, — и с полчаса они пытались выведать, где он живет, чтобы вызвать ему такси. Мужчина совсем не помогал. Он был уверен, что его грабят, и все пытался врезать Марку, каждый раз промахиваясь и падая на землю. Лесе это все надоело, и она ушла домой. Марку тоже надоело, и он тоже собрался домой, но смог дойти только до перекрестка. Ночь тогда была для него чем-то другим. Он вернулся к мужику с новыми силами. Тот принял Марка за кого-то другого и сказал, что его пытались ограбить, но он навалял этим сукам. Адрес он все равно не выдавал, но вел себя спокойнее.

На хуя ты это делаешь? — повторял он.

Что?

Что-что, вот это все.

Не хочу, чтобы ты тут умер от обморожения.

А тебе какое дело?

Марк и сам не понимал, какое ему дело. Они вместе задавались этим вопросом, пока Марк наконец не узнал, где живет мужик, и не погрузил его в такси. Он дал водителю пару сотен наличкой, чтобы тот довел пассажира до двери. Мужчина сбивчиво обещал все вернуть и выручить, если Марк во что-нибудь вляпается. Марк кивал, а сам думал, что они не знают ни имен друг друга, ни номеров телефонов, так что ничего из обещанного он не получит.

Ночь тогда была чем-то другим. Марку нравилось возвращаться домой по темному Тархановскому парку, в котором собирались пацанские группировки, идти по дорожке, зная, что в кустах спят бездомные и умирают собаки. Он надевал наушники и включал громко музыку, чтобы не слышать шорохов и не ждать, что кто-то на него прыгнет. С ним так ничего и не случилось. Только один раз к нему прицепились пацаны и преследовали, но ему удалось оторваться, смывшись через дворы. Во время утренних пробежек он находил тела собак и коробки, на которых спали бездомные. Пробегал мимо этого мрака, подсвеченного накаляющимся солнцем, ощущал, как кровь проталкивается по венам, и сладковатый, липкий запах росы на листьях, кустах и траве проникает под кожу.