Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

уже должность не с мешком денег под задницей, а скорее свадебного генерала. Фирмешка лопнула, как только новый директор отказался предоставлять цеха предприятия для производства полученных ею заказов. Активы стройки перестали работать на карман Лугина и в нем образовалась не просто дыра, а зияющая пропасть. Кредиты, нахапанные в нескольких банках отдавать стало нечем и судебные приставы наложили арест на все имущество по его личным договорам поручительства. Кроме этого сразу пять уголовных дел о мошенничестве по инициативе банков и по злоупотреблению полномочиями по заявлению предприятия было возбуждено в отношении господина Лугина.

А после новогодних каникул Сурмин передал мне несколько дисков и копии документов из подготовленных к направлению в суд уголовных дел. На дисках были записи допросов самого Саакяна, его сына, родственников, а так же записи с камер слежения в больничных палатах. Сынок был плаксив и общителен, но мало что знал о делах отца. Сурен, Рафаэль и Марат честно рассказали о нескольких эпизодах похищения людей, но дружно отреклись от участия в ликвидации заложников. Мрачный Сарик молчал, как немой. Эдик Саакян скупо ответил на несколько вопросов и тоже замкнулся. Более красноречивым было его поведение и выражение лица, когда он оставался один. Многое из биографии Эдуарда Еркеновича я узнала позже из дневников Максюты. О Саакяне Антон знал практически все. Похоже Антона очень интересовали люди, как и он однажды переступившие черту и поэтому возомнившие себя сверхчеловеками. Тем более увлекательным казалось ему подчинить себе таких «хозяев жизни» и он с удовольствием это делал, пока в их глазах не появлялся страх. Такие Максюте были уже не интересны и тут же выпадали из ближнего круга.

После инсульта, приковавшего его к постели до конца дней, Саакян вдруг решил заговорить и Сурмин передал мне дубликаты записей его бесед со следователем. Чего он искал, сострадания или оправдания, мне так и не удалось понять, но его исповедь меня почти не удивила и ни мало не растрогала.

Глава двадцать вторая

Он ошалело озирался по сторонам, не понимая, куда попал. Зарешеченное окно с мутным, заляпанным краской стеклом, заледенело и плохо пропускало свет. Кровать, маленький столик и табурет, покрашенные белой, облупившейся во многих местах краской, были привинчены к полу. Дверь и стены были покрашены бледно-зеленым колером. На столе стояла пластмассовый стакан с какой-то мутной бурдой.

Во рту было страшно сухо и Эдуард, преодолевая рвотные позывы, выпил вонючую жидкость. Легче не стало. Он решительно поднялся с кровати и поковылял к двери. Ноги слушались плохо и во всем теле ощущалась слабость. Эдуард Еркенович стукнул кулаком по двери, но звук был глухим и слабым. Он отступил от двери и упал на нее плечом. На это раз стук был более явственным и через пару минут снаружи опустилось окошко и молодая физиономия в белом колпаке поинтересовалась осипшим голосом:

— Чо шумишь? Туалет в углу, там же две пипочки. На одну нажмешь, смоешь за собой. На другую надавишь, водичка руки помыть побежит. Обед принесу часа через два, так что отдыхай, болезный! Окошко захлопнулись.

Саакян нашел угол со старым проржавевшим туалетом, на подобии тех, которые еще встречались в бесплатных нужниках на вокзальных перонах и, выбрав наугад железную кнопку, нажал на нее. Из рядом расположенного небольшого крана полилась тоненькой струйкой вода и он наполнил ею пластмассовый стаканчик. Теплая и не менее вонючая, чем уже выпитая им жидкость, вода из крана никак не утолила жажды, но пить он все равно больше не стал и вернулся на кровать.

Разглядывая давно не беленый потолок Эдуард пытался понять, как он попал сюда. Последнее время творилось что-то кошмарное и необъяснимое. Все рушилось и менялось к худшему каждый день. В одночасье обанкротились несколько фирм, которые он «крышевал» еще будучи начальником криминальной милиции и исправно плативших ему дань много лет. Потом зашатались кресла под городскими и областными чиновниками, которые «крышевали» уже его бизнесы и фирму сына. Они резво расползлись кто на пенсию, кто в отставку, не отработав последние заказы.

Вожделенные документы по банкротству стройки, которое они с Лугиным готовили последний год, так и не были подписаны. А потом явилась московская команда молодых и наглючих деляг. Лугин только из-за пакета акций, которые давали ему право на голос в совете директоров, переместился пока с кресла Генерального в кресло заместителя, а Саакян, не успевший нагрести необходимое количество, вообще вылетел с предприятия «по собственному желанию». Ему до тошноты противно было вспоминать, как в кабинете нового Генерального он, еще вчера великий и ужасный заместитель по безопасности, писал это «желание», трясущейся от волнения и бешенства, потной рукой.

Расчетную ведомость и личную карточку Саакян подписал прямо на проходной, после чего кассир выдала ему вполне приличную сумму, а кадровичка нагло швырнула на бордюр его трудовую книжку. Годами эта дрянь заискивающе заглядвала ему в глаза, как, впрочем, и почти все управленцы.

«А теперь почувствовала свободу, проститутка драная!» — вяло разозлился Саакян и попытался выйти из управления бодрым шагом. Его хватило только на то, чтобы отъехать от управления несколько сотен метров до леса и свернуть с трассы. Заглушив мотор он уронил голову на руль и завыл от бессильной ярости. Идти было не к кому. Все подельники были не у дел и окопались у себя в квартирах, не отвечая на звонки или свалили из города в неизвестном направлении.

Саакян физически ощущал, как уплотняется пространство вокруг, но что надо делать, чтобы вздохнуть полной грудью, никак не мог придумать. В машине стало холодно, и он решил поехать домой. У подъезда, подняв глаза к своим окнам, Эдуард заметил свет на кухне.

— Вот черт, склеротик, забыл с утра выключить, — ругнул он себя и поднялся в квартиру.

На кухне, размазывая пьяные сопли по бледному лицу, сидел сын, доканчивая бутылку дорогущего коньяка, подаренного Саакяну Максютой на юбилей, который он хранил уже три года для особого случая. От возмущения у Эда перехватило горло.

— Ты, что охуел! Ты зачем взял коньяк, мудила? — взъярился Эдуард Еркенович на сына.

— Бать, не ори, нам пиздец! Кранты, батя! — загнусавил Рудик и потянул измазанную соплями пятерню к бутылке.

Саакян схватил коньяк и, не долго думая, опрокинул остатки в себя. Не почувствовав ни вкуса, ни крепости, он швырнул пустую бутылку в ведро по мойкой, грузно опустился с другой стороны стола и обреченно поинтересовался у сына:

— В чем дело?

— Я подарил все наши такси родной милиции. Так сказать добровольное пожертвование.

— Чего? Ты