Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

Две проведенные встречи до такой степени успокоили и обнадежили Сталина и Молотова, что еще до запланированной на шесть часов третьей встречи Молотов и Микоян, нарком внешней торговли, встретились с Гарриманом и передали ему списки грузов для поставок по ленд-лизу на вторую половину 1945 года.

Третья встреча была еще более обнадеживающей, чем две предыдущие[1107]. Сталин сказал Гопкинсу, что Советская армия развернется на маньчжурской границе к 8 августа (через три месяца после дня победы в Европе – как он обещал Рузвельту). Он сказал также, что поддержит Чан Кайши, «потому что никто, кроме него, не является достаточно сильным… но коммунистический лидер[1108] также не является достаточно сильным, чтобы объединить Китай». Сталин заявил, что у него не было территориальных претензий к Китаю, отметив, в частности, Маньчжурию, и заверил Гопкинса, что, где бы его войска ни сражались с японцами в Китае, они будут уважать суверенитет Китая. Он «приложил особые усилия», чтобы подчеркнуть, что у России нет возможности помочь Китаю после войны, что такими возможностями располагает лишь Америка. Далее он отметил, что Корея должна управляться под опекой США, Китая, Великобритании и Советского Союза. Затем, предполагая, что вторжение в Японию будет совместной операцией Советского Союза и союзников и что СССР будет участвовать в оккупации Японии, как и в оккупации Германии, Сталин заявил, что он ожидал выработку соглашения с Великобританией и США в отношении оккупационных зон. Стремясь урегулировать эти вопросы, Сталин сказал Гопкинсу, что должна быть проведена мирная конференция и что уже на данном этапе следует приступить к ее планированию. Ирония заключалась в том, что теперь именно он (когда Рузвельт умер) стремился урегулировать эти вопросы.

На четвертый день пребывания в Москве Гопкинс вместе с женой после обеда отправился осматривать достопримечательности и посетил всемирно известную российскую балетную школу. Когда Гопкинс вечером в шесть часов встретился со Сталиным и рассказал ему об этом, тот признался, что он никогда не бывал в этой школе. Гопкинс сказал, что это весьма похоже на типичного жителя Нью-Йорка, сообщающего вам: «Я прожил здесь всю свою жизнь, но никогда не видел статуи Свободы».

Во время этой беседы Гопкинс более подробно сообщил об американских ожиданиях по польскому вопросу: в стране должна быть свобода слова, соблюдаться право на свободу собраний и право на свободу вероисповедания, должны быть разрешены все политические партии, кроме фашистской, все граждане должны иметь право на открытый суд и право на неприкосновенность личности.

Сталин ответил, что ему были хорошо известны принципы демократии и что со стороны советского правительства в этом отношении нет никаких возражений, однако конкретные свободы, упомянутые Гопкинсом, могли обеспечиваться в полном объеме только в мирное время, да и то с некоторыми ограничениями: так, они не могли безоговорочно обеспечиваться применительно к фашистским партиям, пытающимся свергнуть правительство. Гопкинс упомянул Ялтинскую конференцию, подчеркнув, что Рузвельт был весьма удовлетворен ее результатами, считая, что польский вопрос был «практически решен». Однако (и здесь Гопкинс заявил о позиции, которой Рузвельт никогда не занимал) «он говорил, что, верно это или нет, американский народ был достаточно сильно убежден, что Советский Союз хотел иметь в Польше существенное влияние». (На самом деле Рузвельт лишь ожидал, что Россия будет иметь в Польше существенное влияние, и просто хотел, чтобы Сталин уважал права поляков.) После этого Гопкинс вновь заявил, что они (три великие державы) должны быть в состоянии урегулировать вопрос. Это дало Сталину возможность изложить свою точку зрения: он выступил с обвинениями в адрес Великобритании, отметив, что, «поскольку один из них втайне не желал, чтобы вопрос был урегулирован, то и возникли реальные проблемы». Тем не менее встреча завершилась соглашением, что они в дальнейшем обсудят возможных польских кандидатов, которым будет предложено приехать в Москву, чтобы сформировать польское правительство. На следующей встрече Гопкинса со Сталиным, пятой по счету, которая состоялась 31 мая, стало очевидно, что был достигнут прогресс: они обменялись именами возможных кандидатов, и Молотов больше не саботировал выбор союзников. После встречи Сталин устроил для Гопкинса неофициальный ужин, в котором по его приглашению участвовали двадцать самых влиятельных лиц из числа членов Политбюро со своими женами, а также Гарриман и его дочь Кэтлин, генерал Дин и другие влиятельные американцы в Москве. После обеда были танцы. В результате длительной встречи, а затем долгого ужина (как обычно, с множеством тостов) Гопкинс чувствовал огромное напряжение. Это сказалось, когда, станцевав после обеда один танец с женой Ивана Майского, Гопкинс сел. Майский увидел, что Гопкинс не мог отдышаться, на лбу у него выступили капли пота[1109]. Майский прикоснулся к его руке и почувствовал, что она была вялой и холодной. По воспоминаниям Майского, он забеспокоился, и эта тревога отразилась на его лице. Гопкинс посмотрел на него и сказал: «Вы знаете, я получил у смерти академический отпуск».

Продемонстрировав силу воли, Гопкинс смог восстановить дыхание и прийти в себя, и после ухода других гостей он продолжил разговор со Сталиным (предполагая, судя по всему, что роскошный обед, танцы и множество тостов сделают того более сговорчивым). Гопкинс поинтересовался о судьбе шестнадцати поляков из Лондона, которые после приезда в Москву были обвинены в государственной измене и заключены в тюрьму. Молотов проинформировал об этом Стеттиниуса еще в Сан-Франциско, и пресса теперь с интересом следила за развитием событий. Гопкинс выразил надежду, что они будут освобождены. Он предупредил Сталина (зная, что тот стремился урегулировать многочисленные послевоенные проблемы, беспокоившие мир, в том числе и территориальные), что если польские вопросы не будут решены, то на их обсуждение, вероятно, может уйти бóльшая часть времени на встрече в Берлине, запланированной на июль. Гопкинс также отметил еще один фактор, который Сталин должен был иметь в виду: «Многие меньшинства в Америке не симпатизировали СССР». Он сказал, что эти проблемы существенно осложняли отношения между двумя странами. Сталин ответил, что все шестнадцать человек, которые были упомянуты, были виновны в совершении преступлений, которые не были преданы огласке, что Черчилль ввел Соединенные Штаты по данному вопросу в заблуждение и вынудил американское правительство считать заявление польского правительства в Лондоне соответствующим реальности, тогда как это было не так. Сталин заявил, что он не намерен продолжать терпеть такую ситуацию, когда англичане руководят вопросами, касающимися Польши, и что англичане потворствуют лондонским полякам. Затем он сделал уступку, заявив, что арестованных будут судить со снисхождением, выдвинув против них лишь обвинение в незаконном владении радиопередатчиками.

Гопкинс, завершив свою миссию, строил планы покинуть Москву. Между тем, как явствовало из заголовков новостей, драматическая (тупиковая) ситуация вокруг права «вето» в Совете Безопасности на Сан-Францисской конференции нарастала. В начале июня, как сообщал корреспондент издания «Нью-Йорк таймс» Джеймс Рестон, участники совещания «Большой пятерки», несмотря на четыре встречи, проведенные в течение сорока восьми часов, не смогли прийти к какому-либо решению. Подписание Устава создаваемой Организации Объединенных Наций оказалось под вопросом. В этой связи Гопкинс отложил свой отъезд.

Малые и средние по размеру страны (в зависимости от чего им предоставлялось количество голосов) начали соглашаться с американской точкой зрения, но Громыко, руководствуясь приказами из Москвы, придерживался прежней позиции. Передовая статья в издании «Нью-Йорк таймс» от 4 июня была озаглавлена следующим образом: «Многие страны критикуют советскую позицию в отношении права “вето“». Стеттиниус, оказавшись в тупиковой ситуации, с одобрения Трумэна направил в Москву Гарриману телеграмму (тот, как посол, не мог быть проигнорирован), в которой просил его присоединиться к Гопкинсу и уточнить у Сталина, «в полной ли мере он осознает, что означают инструкции, которые он дал Громыко, и то, какое воздействие может иметь советское предложение на характер всемирной организации, которую мы все пытаемся создать. Пожалуйста, дайте ему недвусмысленно понять, что наша страна не сможет стать членом организации, базирующейся на неразумном предоставлении сверхдержавам слишком широких полномочий в Совете Безопасности… Если мы не получим от Вас по данному вопросу благоприятного ответа, мы будем вынуждены принять необходимые меры, чтобы завершить конференцию»[1110].