Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

Украина и Белоруссия продолжали настаивать, что советские войска на их территории нужно «национализировать»[1376].

Судьба КГБ была еще одним предметом дебатов. Это грозное учреждение оставалось под двойным командованием Ельцина и Горбачева. Они договорились использовать спецназ «Альфа» только с обоюдного согласия[1377]. Демократы в Москве хотели разделить КГБ на «российское ЦРУ» и российское Министерство внутренних дел. Председатель КГБ РСФСР Виктор Иваненко добивался, чтобы «Альфу» и Девятое управление передали в его ведомство вместе с центральным аппаратом и территориальными подразделениями. «Республика без своих органов безопасности будет беззащитна перед агрессивными требованиями соседей и действиями экстремистов», – писал он Ельцину. Среди угроз для Российской Федерации Иваненко перечислял сепаратизм, организованную преступность и расхищение госсобственности. Бурбулис его поддерживал[1378]. Однако Ельцин встал на сторону тех, кто хотел раздробить КГБ. В результате Госсовет решил, что монстра госбезопасности нужно разбить на части с равным контролем со стороны всех республик. Главой службы внешней разведки стал помощник Горбачева Евгений Примаков. Службу контрразведки передали военным. Пограничные и железнодорожные войска вошли в состав отдельного ведомства. В условиях этой огромной неопределенности сотрудники КГБ в Москве «пили водку, жгли свои черновики и смотрели по телевизору, что происходит в стране. Ждали, чем все закончится». Многие начали искать работу в пышно расцветшем секторе частной охраны[1379].

Заседание Госсовета 14 ноября стало последним полем битвы Горбачева за Союзный договор. Он давил на Ельцина и лидеров других республик, чтобы те согласились на «Союз суверенных государств». Ельцин противился[1380]. Пресс-секретарь Горбачева вспоминал, что Ельцин «валял ваньку». Другие участники совещания задавались вопросом, почему вместо одного сильного лидера страну возглавляет эта эксцентричная пара соперников, рвущих все на части. Шахназаров сетовал по поводу «глубокого расхождения в народном сознании», из-за которого и стал возможен феномен Ельцина. Панкину пришла в голову мысль – если бы Ельцин и Горбачев могли поменяться должностями и ролями и Ельцин стал бы президентом СССР, то Союз был бы сохранен. В какой-то момент терпение Горбачева лопнуло. Он разозлился, начал собирать бумаги и приготовился уйти. Республиканские лидеры попросили о перерыве, чтобы Ельцин и Горбачев могли переговорить наедине. Горбачев вернулся с перерыва довольным. Ельцин согласился, что новая структура будет называться «демократическим конфедеративным государством». Русский «Ваня» уступил давлению коллег – но в последний раз[1381].

Возглавить будущее «союзное государство» предстояло президенту, избираемому на пять лет прямым, равным и тайным голосованием. Его функции скорее были церемониального свойства – председательствовать, но не править. Общей конституции не предполагалось, но планировался общий парламент из депутатов, избираемых по округам, а не только делегированных республиками. Все полномочия, связанные с финансами и принятием решений, должны были остаться за образующими Союз республиками, но при этом существовали бы координирующие структуры. После долгих уговоров Ельцин также согласился, чтобы центральные министерства финансов и экономики продолжили действовать еще две недели для «обеспечения перехода». Это стало последней жертвой, на которую пошел Ельцин ради идеи Союза[1382].

Горбачеву пришлось вынести еще одно унижение. Он обратился в Верховный Совет СССР с просьбой удовлетворить его запрос о выделении 30 миллиардов рублей – в бюджете не было денег для выплаты зарплат центральным министерствам. Верховный Совет, в котором теперь преобладали представители Российской Федерации, проголосовал против, вынудив Горбачева просить разрешения у Ельцина[1383]. 22 ноября тот распорядился обратить в собственность России все отделения Госбанка СССР на ее территории. Три дня спустя он взял под свой контроль «мобилизационные резервы» Советского Союза – колоссальную систему складов с материалами и товарами на случай полномасштабной войны. Впрочем, в последнюю минуту российский президент удовлетворил просьбу Горбачева о кредите[1384]. Оставался еще один фактор, удерживающий Ельцина от разрушения иллюзии центрального государства. Он хотел дождаться, когда Украина проведет референдум и решит свое будущее. На заседании правительства РСФСР 15 ноября Ельцин настоял, чтобы Гайдар отложил до 1 января 1992 года либерализацию цен и валюты. Для Гайдара это было «пожалуй, самое трудное из всех решений», которые пришлось принимать его Кабмину – каждый день промедления значил потерянный день для «российского суверенитета» и макроэкономической стабилизации, и грозил еще большей инфляцией в ближайшем будущем[1385].

В ОЖИДАНИИ УКРАИНЫ

«Российский ковчег покидал советскую пристань», – писал о новом курсе Ельцина историк Сергей Плохий. Еще больше эта библейская метафора подходила Украине. В октябре Кравчук отказался подписывать экономический договор до тех пор, пока Украина не получит отступные – 16 процентов всех советских финансовых резервов, включая золото, алмазы и иностранную валюту. При этом украинское руководство отказалось присоединиться к России и другим республикам в вопросе организации выплат советских долгов западным банкам. Бурбулис вспоминал, что он и коллеги всецело поддерживали независимость Украины. Однако «для наших мозгов, нашего сознания было немыслимо, что это станет необратимым фактом», отмечал он. Имея родственные связи на Украине, Бурбулис хорошо понимал, что десятки миллионов русских, украинцев и людей смешанного происхождения, как он сам, не представляли Украину и Российскую Федерацию отдельными образованиями. Украина для русских была все равно что Шотландия для англичан, только еще ближе. С точки зрения многих в России, Украина подавала на развод без урегулирования отношений. России предстояло столкнуться с украинским национализмом, это стало на десятилетия источником больших противоречий и проблем[1386].

Представление о невозможности развода подкреплялось суровыми экономическими факторами. Советская экономика была выстроена как взаимосвязанная и практически неделимая система. Это единство возникло до революции, а в советское время еще больше усилилось. Российскую Федерацию и Украину объединял общий промышленный и научно-технический комплекс. У большинства заводов и лабораторий в Харькове, Днепропетровске и других промышленных центрах Украины имелись аналоги и партнеры в Москве, Санкт-Петербурге, на Урале и в Сибири. Украинские предприятия и домохозяйства не могли функционировать без тюменской нефти и газа, шахты Донбасса – без российской древесины. В то же время норильские алюминиевые заводы нуждались в украинских бокситах, а советские стратегические ракеты и большая часть высокотехнологичного военного вооружения конструировались на Украине или требовали изготовленных там деталей. Десятилетиями такая экономика управлялась, финансировалась и реформировалась из Москвы. Украинские сепаратисты хотели во что бы то ни стало покончить с этим положением дел, но цена была огромной. Годами советские бюрократы и специалисты из центра управляли большей частью украинской экономики. Никто в Москве и представить не мог, что «украинский ковчег» отплывет от советско-российской пристани и не затонет.

Предприми Ельцин и Горбачев совместные усилия, им, может быть, и удалось бы увести украинскую политику от идеи отделения. В республике не было единого мнения