Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

И вот Онегин в крытых санях в январе или феврале 1821 г. отправляется из своего имения, вероятно, в Петербург (откуда он уедет в путешествие по России 3 июня 1822 г., позднее в «Путешествии», VI), далее должно было последовать описание его странствий.

Отказавшись от идеи посвятить вторую часть главы Седьмой путешествиям Онегина и заменив их поездкой Татьяны в Москву, Пушкин решил отвести им целую главу — следующую. К осени 1830 г. замысел был осуществлен, и он набросал (26 сент. 1830 г.) полный план поэмы, которую начал 9 мая 1823 г.:

Часть первая

I песнь    Хандра

II            Поэт

III           Барышня

Часть вторая

IV песнь  Деревня

V            Имянины

VI           Поединок

Часть третья

VII песнь Москва

VIII         Странствие

IX           Большой свет

К этому за следующие три недели Пушкин добавил, по крайней мере, восемнадцать строф Песни Десятой — «Декабриста».

В течение 1831 г. он изменил свой план. «Странствие» лишилось своего места в системе глав, части были упразднены и вместо «песен» появились «главы». Если бы наш поэт записал новую последовательность глав «Онегина» в том виде, в каком его должны были опубликовать в 1833 г., замысел выглядел бы следующим образом:

Главы

Первая: Хандра

Вторая: Поэт

Третья: Барышня

Четвертая: Деревня

Пятая: Именины

Шестая: Поединок

Седьмая: Москва

Восьмая: Большой свет

Примечания к «Евгению Онегину» (44 пункта)

Отрывки из «Путешествия Онегина» (включая пояснения)

Полный текст «Путешествия Онегина» не существует в первоначальной форме, т. е. как «Песнь Восьмая». Однако основная его часть, если судить в количественных параметрах, была восстановлена. Первой строфой, видимо, была та, что позднее стала строфой X главы Восьмой. Потом, после II, вероятно, возникли строфы XI и XII нынешней главы Восьмой. Очевидно, что ряд строф — от десяти до двадцати — потерян. Мы можем предположить, что сначала, в сентябре 1830 г., в некоторых строфах «Песни Восьмой: Странствие» речь шла о декабристах. Вполне возможно также, что присутствовавшие там намеки на политические обстоятельства Пушкин счел благоразумным убрать. В 1853 г. Катенин написал Анненкову, первому знающему толк издателю сочинений Пушкина: «Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани Евгений видел военные поселения, заведенные гр. Аракчеевым[87], и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».

В «Путешествии Онегина» Пушкин использовал впечатления своей южной поездки 1820 г. и второго посещения Кавказа летом 1829 г. Строфы, относящиеся к описанию жизни в Одессе (фрагмент от XX строфы до первой строки XXIX строфы), созданы в конце 1825 г. и опубликованы анонимно 19 марта 1827 г., под названием «Одесса (Из седьмой главы „Евгения Онегина“)», в «Московском Вестнике», ч. II, № 6, с. 113–18. Остальная часть «Путешествия» написана после возвращения Пушкина с Кавказа, в Москве (2 окт. 1829 г.); в Павловском, имении Павла Вульфа (вторая половина октября 1829 г.); и в Болдине (осенью 1830 г.).

В черновике «Предисловия», которым наш поэт намеревался предварить «Путешествие», когда оно, будучи главой Восьмой, предшествовало «великосветской» главе, Пушкин писал: «Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить… Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, — также удерживала меня. Но Ча<йльд> Г<арольд> стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла у меня родиться».

Поскольку в «Путешествии» нет ничего «шутливого» (разве что упоминание о жирных устрицах и описание условий передвижения в Одессе) и, более того, никакого сходства с путешествием Чайльда, мы можем предположить: ссылка на легкомысленную пародию была рассчитана на то, чтобы отвлечь внимание цензора от слишком тщательного прочтения полного текста.

Я колебался, не следует ли мне назвать мой перевод «Паломничеством Онегина», но пришел к выводу, что тем самым слишком явно обнаружу сходство, тогда как сам Пушкин старался этого избежать. «Паломничество» в названии поэмы Байрона Пишо перевел на французский как «Pèlerinage». Попытавшись в некоторых записях 1836 г. (рукопись 2386Б, л. 2) переложить на русский посвящение («Ианте») к поэме Байрона с помощью англо-французского словаря, Пушкин перевел название поэмы как «Паломничество Чайльд-Гарольда» (см. «Рукою Пушкина», с. 97). Но в русском языке «паломничество» (производное от «паломник») имеет дополнительное значение — посещение религиозной святыни, этот смысловой оттенок в нем гораздо сильнее, чем в английском «pilgrimage», и русские переводчики Байрона почувствовали это, они перевели «pilgrimage» как «странствование», синоним «паломничества», но с акцентом более на «блуждании по свету», чем на путешествии с благочестивыми целями. Поначалу Пушкин намеревался назвать повествование о путешествии Онегина «Странствие», что очень близко «странствованию», но позже удовольствовался прозаичным и не-байроническим «Путешествием».

В случае грибоедовского Чацкого, несмотря на полное отсутствие упоминаний названий мест, где он бывал, у нас складывается определенное впечатление, основанное на трех-четырех замечаниях: в течение трех лет странствий Чацкий был за границей. Путешествие Онегина с момента его отъезда из Петербурга до возвращения в августе 1824 г. также длится три года; но был ли он за границей между отъездом из своего имения и отъездом из Петербурга в путешествие по России?

Писатели с идеологической направленностью — такие как Достоевский, были уверены, что Онегин поехал за границу, но не потому, что хорошо изучили текст, а потому, что знали его лишь смутно и, кроме того, путали Онегина с Чацким. Два соображения подсказывают нам, что у Пушкина могла бы возникнуть мысль — послать своего героя за границу: 1) в отвергнутой поэтом строфе (глава Седьмая, XXIVa, 13) Онегин из своего имения (расположенного в 400 милях к востоку от границы с Германией) отправляется искать избавления от «tedium vitae» <«скуки жизни» — лат.> «по отдаленным сторонам», что звучит более как намек на зарубежные страны, чем на русские губернии; и 2) в зачеркнутой строфе «Путешествия» (V) по первому четверостишию можно предположить, что Онегин скитался, как Мельмот, и вернулся в Петербург из наскучившей ему Западной Европы. В этом случае, конечно, мы бы сочли датой его отъезда из Петербурга в Москву в строфе VI, 2, — 3 июня 1822 г., а не 1821 г. — и это бы внесло безнадежную путаницу в календарь его и Татьяниной жизни, их местопребываний, поскольку невозможно представить себе, что в Петербурге или в Москве, где она также жила в 1822 г., Онегин (по крайней мере) не услышал бы о ней от общих друзей, таких как его кузен — князь N. или князь Вяземский. Однако, судя по тому, как обстоят дела, т. е., основываясь только на тех строфах, которые Пушкин решил оставить, — нам следует ограничить путешествие Онегина Россией (см. также мой коммент. к главе Восьмой, XIII, 14).

* * *

Ниже я собрал исключенные строфы и части строф, заполняющие пробелы между отрывками «Путешествия Онегина»:

[I]

Блажен, кто смолоду был молод,Блажен, кто во-время созрел,Кто постепенно жизни холодС летами вытерпеть умел;Кто странным снам не предавался,Кто черни светской не чуждался,Кто в двадцать лет был франт иль хват,А в тридцать выгодно женат;Кто в пятьдесят освободилсяОт частных и других долгов;Кто славы, денег и чиновСпокойно в очередь добился,О ком твердили целый век:N.N. прекрасный человек.

[II]

Блажен, кто понял голос строгойНеобходимости земной,Кто в жизни шел большой дорогой,Большой дорогой столбовой —Кто цель имел и к ней стремилсяКто знал, за чем он в свет явилсяИ Богу душу передалКак откупщик иль генерал«Мы рождены, сказал Сенека,Для пользы ближних и своей» —(Нельзя быть проще и ясней)Но тяжело, прожив пол-века,В минувшем видеть только следУтраченных бесплодных лет.

[III]

Несносно думать что напрасноБыла нам молодость данаЧто изменяли ей всечасноЧто обманула нас онаЧто наши лучшие желанья,Что наши свежие мечтаньяИстлели быстрой чередой —Как листья осенью гнилой —Несносно видеть пред собоюОдних обедов длинный ряд,Глядеть на жизнь как на обрядИ вслед за чинною толпоюИдти не разделяя с нейНи общих мнений ни страстей.

[IV]

Предметом став суждений шумных,Несносно (согласитесь в том)Между людей благоразумныхПрослыть притворным чудаком,Или печальным сумасбродом,Иль сатаническим уродом,Иль даже Демоном моим.Онегин (вновь займуся им),Убив на поединке друга,Дожив без цели, без трудовДо двадцати шести годов,Томясь в бездействии досугаБез службы, без жены, без дел,Ничем заняться не умел.

[V]

Наскуча или слыть МельмотомИль маской щеголять инойПроснулся раз он патриотомДождливой, скучною поройРоссия, господа, мгновенноЕму понравилась отменноИ решено. Уж он влюблен,Уж Русью только бредит онУж он Европу ненавидитС ее политикой сухой,С ее развратной суетой.Онегин едет; он увидитСвятую Русь: ее поля,Пустыни, грады и моря

[VI]

Он собрался, и, слава Богу,Июня третьего числаКоляска легкая в дорогуЕго по почте понесла.Среди равнины полудикойОн видит Новгород-великой.Смирились площади — средь нихМятежный колокол утих,Не бродят тени великанов:Завоеватель скандинав,Законодатель ЯрославС четою грозных Иоанов,И вкруг поникнувших церквейКипит народ минувших дней.

[VII]

Тоска, тоска! спешит ЕвгенийСкорее далее: теперьМелькают мельком будто тениПред ним Валдай, Торжок и ТверьТут у привязчивых крестьянокБерет 3 связки он баранок,Здесь покупает туфли — тамПо гордым Волжским берегамОн скачет сонный — Кони мчатсяТо по горам, то вдоль реки —Мелькают версты, ямщикиПоют, и свищут, и бранятсяПыль вьется — Вот Евгений мойВ Москве проснулся на Тверской

[VIII]

Москва Онегина встречаетСвоей спесивой суетойСвоими девами прельщаетСтерляжьей подчует ухой —В палате Анг<лийского> Клоба(Народных заседаний проба)Безмолвно в думу погруженО кашах пренья слышит онЗамечен он. Об нем толкуетРазноречивая Молва,Им занимается МоскваЕго шпионом именуетСлагает в честь его стихиИ производит в женихи.

[IX]

Тоска, тоска! Он в Нижний хочетВ отчизну Минина — пред нимМакарьев суетно хлопочет,Кипит обилием своим.Сюда жемчуг привез индеец,Поддельны вина европеец,Табун бракованных конейПригнал заводчик из степей,Игрок привез свои колодыИ горсть услужливых костей,Помещик — спелых дочерей,А дочки — прошлогодни моды.Всяк суетится, лжет за двухИ всюду меркантильный дух.

[X]

Тоска! Евг<ений> ждет погодыУж Волга рек озер красаЕго зовет на пышны водыПод полотняны паруса —Взманить охотника нетрудноНаняв купеческое судноПоплыл он быстро вниз рекиНадулась Волга — бурлаки,Опершись на багры стальные,Унывным голосом поютПро тот разбойничий приютПро те разъезды удалыеКак Ст<енька> Раз<ин> в старинуКровавил Волжскую волну.

[XI]

Поют про тех гостей незваных,Что жгли да резали — Но вотСреди степей своих песчаныхНа берегу соленых вод[Торговый] Астр<ахань> откр<ылся>Онег<ин> только углубилсяВ воспоминан<ья> прошлых днейКак жар полуденных лучейИ комаров нахальных тучи,Пища, жужжа со всех <сторон>Его встречают — и взбешенКаспийских вод брега сыпучиОн оста<вляет> тот же час.Тоска! — он едет на Кавказ

[XII]

Он видит, Терек своенравныйКрутые роет берега;Пред ним парит орел державный,Стоит олень, склонив рога;Верблюд лежит в тени утеса,В лугах несется конь черкеса,И вкруг кочующих шатровПасутся овцы калмыков,Вдали — кавказские громады:К ним путь открыт. Пробилась браньЗа их естественную грань,Чрез их опасные преграды;Брега Арагвы и КурыУзрели русские шатры.

[XIIа]

Вдали Кавказские громадыК ним <путь> открыт — чрез их преградыЗа их естественную <грань>До Грузии промчалась брань.Авось их дико<ю> красоюСлучайно тронут будет онИ вот конвоем окруженВо след за пушкою степною— [ступил Онегин] вдругВ предверье гор, в их мрачный круг

[XIIб]

Он видит: Те<рек> разъяренныйТрясет и точит берега, —Над ним с чела скалы нагбеннойВисит олень склонив рога;Обвалы сыплются и блещутВдоль скал прямых потоки хлещутМеж гор меж двух [высоких] стенИдет ущел<ие> — стесненОпасный путь все уже — уже —Вверху — чуть видны небеса —Природы мрачная красаВезде являет дикость ту жеХвала тебе седой КавказОнегин тронут в первый <раз>

[XIIв]

Во время оное былое!..[В те дни ты знал меня Кавказ]В свое святилище пуст<ое>Ты [призывал] меня не раз.В тебя влюблен я был безум<но>[Меня приветствовал ты] шумно[Могучим гласом бурь своих][Я слышал] рев ручьев твоих,И снеговых обвалов [грохот][И клик орлов] и пенье девИ Терека свирепый рев,И эха дальнозвучный хохот[И зрел я] слабый твой певецКазбека царственный венец

[XIII]

Уже пустыни сторож вечный,Стесненный холмами вокруг,Стоит Бешту остроконечныйИ зеленеющий Машук,Машук, податель струй целебных;Вокруг ручьев его волшебныхБольных теснится бледный рой;Кто жертва чести боевой,Кто Почечуя, кто Киприды;Страдалец мыслит жизни нитьВ волнах чудесных укрепить,Кокетка злых годов обидыНа дне оставить, а старикПомолодеть — хотя на миг.

[XIV]

Питая горьки размышленья,Среди печальной их семьи,Онегин взором сожаленьГлядит на дымные струиИ мыслит, грустью отуманен:«Зачем я пулей в грудь не ранен?Зачем не хилый я старик,Как этот бедный откупщик?Зачем, как тульский заседатель,Я не лежу в параличе?Зачем не чувствую в плечеХоть ревматизма? — ах, создатель!Я молод, жизнь во мне крепка;Чего мне ждать? тоска, тоска!..

[XV]

Блажен кто стар! блажен, кто болен,Над кем лежит судьбы рука!Но я здоров, я молод, воленЧего мне ждать? тоска! тоска!..»Простите, снежных гор вершины,И вы, кубанские равнины;Он едет к берегам инымОн прибыл из Тамани в КрымВоображенью край священный:С Атридом спорил там Пилад,Там закололся Митридат,Там пел Мицкевич вдохновенныйИ, посреди прибрежных скал,Свою Литву воспоминал.

[XVI]

Прекрасны вы, брега Тавриды;Когда вас видишь с корабляПри свете утренней Киприды,Как вас впервой увидел я;Вы мне предстали в блеске брачном:На небе синем и прозрачномСияли груды ваших гор,Долин, деревьев, сёл узорРазостлан был передо мною.А там, меж хижинок татар…Какой во мне проснулся жар!Какой волшебною тоскоюСтеснялась пламенная грудь!Но, Муза! прошлое забудь.

[XVII]

Какие б чувства ни таилисьТогда во мне — теперь их нет:Они прошли иль изменились…Мир вам, тревоги прошлых лет!В ту пору мне казались нужныПустыни, волн края жемчужны,И моря шум, и груды скал,И гордой девы идеал,И безыменные страданья…Другие дни, другие сны;Смирились вы, моей весныВысокопарные мечтанья,И в поэтический бокалВоды я много подмешал.

[XVIII]

Иные нужны мне картины:Люблю песчаный косогор,Перед избушкой две рябины,Калитку, сломанный забор,На небе серенькие тучи,Перед гумном соломы кучи —Да пруд под сенью ив густых,Раздолье уток молодых;Теперь мила мне балалайкаДа пьяный топот трепакаПеред порогом кабака.Мой идеал теперь — хозяйка,Мои желания — покой,Да щей горшок, да сам большой.

[XIX]

Порой дождливою намедниЯ, завернув на скотный двор…Тьфу! прозаические бредни,Фламандской школы пестрый сор!Таков ли был я, расцветая?Скажи, Фонтан Бахчисарая!Такие ль мысли мне на умНавел твой бесконечный шум,Когда безмолвно пред тобоюЗарему я воображалСредь пышных, опустелых зал…Спустя три года, вслед за мною,Скитаясь в той же стороне,Онегин вспомнил обо мне.

[XX]

Я жил тогда в Одессе пыльной…Там долго ясны небеса,Там хлопотливо торг обильныйСвои подъемлет паруса;Там все Европой дышит, веет,Все блещет Югом и пестреетРазнообразностью живой.Язык Италии златойЗвучит по улице веселой,Где ходит гордый славянин,Француз, испанец, армянин,И грек, и молдаван тяжелый,И сын египетской земли,Корсар в отставке, Морали.

[XXI]

Одессу звучными стихамиНаш друг Туманский описал,Но он пристрастными глазамиВ то время на нее взирал.Приехав он прямым поэтом,Пошел бродить с своим лорнетомОдин над морем — и потомОчаровательным перомСады одесские прославил.Всё хорошо, но дело в том,Что степь нагая там кругом;Кой-где недавний труд заставилМладые ветви в знойный деньДавать насильственную тень.

[XXII]

А где, бишь, мой рассказ несвязный?В Одессе пыльной, я сказал.Я б мог сказать: в Одессе грязной —И тут бы, право, не солгал.В году недель пять-шесть Одесса,По воле бурного Зевеса,Потоплена, запружена,В густой грязи погружена.Все домы на аршин загрязнут,Лишь на ходулях пешеходПо улице дерзает в брод;Кареты, люди тонут, вязнут,И в дрожках вол, рога склоня,Сменяет хилого коня.

[XXIII]

Но уж дробит каменья молот,И скоро звонкой мостовойПокроется спасенный город,Как будто кованой броней.Однако в сей Одессе влажнойЕще есть недостаток важный;Чего б вы думали? — воды.Потребны тяжкие труды…Что ж? это небольшое горе,Особенно, когда виноБез пошлины привезено.Но солнце южное, но море…Чего ж вам более, друзья?Благословенные края!

[XXIV]

Бывало, пушка зореваяЛишь только грянет с корабля,С крутого берега сбегая,Уж к морю отправляюсь я.Потом за трубкой раскаленной,Волной соленой оживленный,Как мусульман в своем раю,С восточной гущей кофе пью.Иду гулять. Уж благосклонныйОткрыт Casino; чашек звонТам раздается; на балконМаркёр выходит полусонныйС метлой в руках, и у крыльцаУже сошлися два купца.

[XXV]

Глядишь и плошадь запестрела.Все оживилось; здесь и тамБегут за делом и без дела,Однако больше по делам.Дитя расчета и отваги,Идет купец взглянуть на флаги,Проведать, шлют ли небесаЕму знакомы паруса.Какие новые товарыВступили нынче в карантин?Пришли ли бочки жданных вин?И что чума? и где пожары?И нет ли голода, войныИли подобной новизны?

[XXVI]

Но мы, ребята без печали,Среди заботливых купцов,Мы только устриц ожидалиОт цареградских берегов.Что устрицы? пришли! О радость!Летит обжорливая младостьГлотать из раковин морскихЗатворниц жирных и живых,Слегка обрызнутых лимоном.Шум, споры — легкое виноИз погребов принесеноНа стол услужливым Отоном[88];Часы летят, а грозный счетМеж тем невидимо растет.

[XXVII]

Но уж темнеет вечер синий,Пора нам в Оперу скорей:Там упоительный Россини,Европы баловень — Орфей.Не внемля критике суровой,Он вечно тот же, вечно новый,Он звуки льет — они кипят,Они текут; они горятКак поцелуи молодые,Все в неге, в пламени любви,Как зашипевшего АиСтруя и брызги золотые…Но, господа, позволено льС вином равнять do-re-mi-sol?

[XXVIII]

А только ль там очарований?А разыскательный лорнет?А закулисные свиданья?A prima dona? a балет?А ложа, где, красой блистая,Негоцианка молодая,Самолюбива и томна,Толпой рабов окружена?Она и внемлет и не внемлетИ каватине, и мольбам,И шутке с лестью пополам…А муж — в углу за нею дремлет,В просонках фора закричит,Зевнет и — снова захрапит.

[XXIX]

Финал гремит; пустеет зала;Шумя, торопится разъезд;Толпа на площадь побежалаПри блеске фонарей и звезд,Сыны Авзонии счастливойСлегка поют мотив игривый,Его невольно затвердив,А мы ревем речитатив.Но поздно. Тихо спит Одесса;И бездыханна и теплаНемая ночь. Луна взошла,Прозрачно-легкая завесаОбъемлет небо. Все молчит;Лишь море Черное шумит…

[XXX]

Итак я жил тогда в ОдессеСредь новоизбранных друзейЗабыв о сумрачном повесеГерое повести моей —Онег<ин> никогда со мноюНе хвастал дружбою почтовоюА я счастливый человекНе переписывался ввекНи с кем — Каким же изумленьем,Судите, был я пораженКогда ко мне явился онНеприглашенным привиденьем —Как громко ахнули друзьяИ как обрадовался я! —

[XXXI]

Святая дружба глас натуры[Взглянув] друг на друга потомКак Цицероновы АвгурыМы засмеялися тишком…

[XXXII]

Недолго вместе мы бродилиПо берегам Эвкс<инских> вод.Судьбы нас снова разлучилиИ нам назначили походОнегин очень охлажденныйИ тем что видел насыщенныйПустился к невским берегамА я от милых Южн<ых> дамОт <жирных> устриц черноморскихОт оперы от темных ложИ слава Богу от вельможУехал в тень лесов Т<ригорских>В далекий северн<ый> уездИ был печален мой приезд.

[Предпоследняя строфа]

О где б Судьба не назначалаМне безыменный уголок,Где б ни был я, куда б ни мчалаОна смиренный мой челнокГде поздний мир мне б ни сулилаГде б ни ждала меня могилаВезде, везде в душе моейБлагословлю моих друзейНет нет! нигде не позабудуИх милых, ласковых речей —Вдали, один, среди людейВоображать я вечно будуВас, тени прибережных ивВас, мир и сон Тригорских нив.

[Последняя строфа]

И берег Сороти отлогийИ полосатые холмыИ в роще скрытые дороги,И дом, где пировали мы —Приют сияньем Муз одетыйМладым Языковым воспетыйКогда из капища наукЯвлялся он в наш сельский кругИ нимфу Сор<оти> прославил,И огласил поля кругомОчаровательным стихом;Но там [и] я свой след оста<вил>Там, ветру в дар, на темну ельПовесил звонкую свирель —

*

Далее идут комментарии к «Отрывкам из „Путешествия Онегина“», приведенным выше.