Братья Ждер - Михаил Садовяну

Боярин пыркэлаб не мог понять, о каких именно делах говорят братья, и потому он с недовольным видом отправился почивать, и недовольство сие сказалось во всех его снах. То он видел себя в сражении у крепости Брэилы, без сабли, то в степи где-то на полпути он терял стремя, то намеревался ударить булавой, но оказывалось, что нет у него ни булавы, ни правой руки. «По всему видать, — думал пыркэлаб, ворочаясь за полночь в постели, — что монах Никодим в сговоре с нечистой силой; оттого и смог он привести своего меньшого брата из самого Котулунга. Однако же по виду он благочестивый муж, и благоразумие заставляет меня не верить тому, что навеяно снами, кои порождены страхом и моим неведением. Пусть лучше уши мои побольше услышат, дабы все стало яснее, и пусть глаза смотрят зорко, дабы все видеть отчетливее; и тогда с божьей помощью все станет понятным — на пользу и во славу господаря Штефана-водэ».

— Батяня Никоарэ, — сказал Ионуц своему старшему брату, — для того, чтобы поведать обо всем, что было со мной, понадобится тысяча и одна ночь; а я валюсь с ног от усталости и засну, даже ежели меня укроют жгучей крапивой, а под голову положат доску, утыканную гвоздями.

Солнце уже поднялось высоко над башней Жариште, а Ионуц Ждер все еще спал. Отец Никодим поднялся рано и стал разыскивать боярина Оанчу. Сейчас он шел с ним по дозорной дорожке южных укреплений. Он глядел на раскинувшиеся внизу неясные дали: оттуда дул легкий теплый ветерок. Но с другой стороны, в краю Бранчи, мрачно высились горы, поросшие еловым бором, и в их ущельях таилась зима.

На крыльце, перед дверью, за которой во сне Ионуц продолжал свое странствие в царство тревоги, Георге Ботезату шепотом беседовал с братом Герасимом. На плечах у татарина был овчинный тулуп, полученный от келейника, и теперь непогода его не страшила. Он вытащил из переметной сумы бритву и старательно натачивал ее на бруске, уже думая о том дне, когда хозяин пожелает избавиться от своей бороды. Однако, прикидывал Ботезату, еще далеко до того дня!

Брат Герасим взирал на него с уважением, словно на человека, обновившего свою душу.

— Как я разумею, брат во Христе, побывал ты на самой Святой горе и обитал там?

— Был, — вздохнул Ботезату, не прерывая работы. — Сподобил господь побывать там на богомолье.

— Красивы ль места те?

— Подобных не сыскать, брат Герасим. Сидят там отцы святые и все вот так смотрят на небо. Не требуется им ни пища, ни питие. Довольствуются лишь благочестивыми молитвами.

— Неужели так?

— А как же иначе?

— И нет в краях тех ни зависти, ни злобы?

Татарин поднял голову.

— Они всюду нас сопровождали, брат Герасим, по всему долгому пути. Но на Святой горе мир и благоволение.

— Всю жизнь я хотел отправиться туда, — вздохнул брат Герасим, поглаживая свои седые волосы, — к той святой гавани, чтобы мне более не точить булат, не слышать более о мятежах и распрях. Однако знаю я, что не быть тому, покамест не утихомирятся люди по завету господа нашего Иисуса Христа. А когда настанет сей час — не ведомо.

— Мне думается, что еще далек тот час, — пробормотал татарин. — Я своими глазами видел орды, кои движутся на христиан. Сказывали отцы из святого монастыря Ватопеди, что настанет час, когда чудище будет побеждено и заточено на тысячу лет на дне морском.

— Ты видел, как надвигаются орды?

— Видел.

— И слышал, что чудище будет заточено на тысячу лет на дно морское?

— Слышал, брат Герасим.

— Эх, сколько ждать того времен»!

— Господь бог знает, брат Герасим. Да не возись ты попусту с саблями. Вот брусок, заточи их, дабы лезвия были острыми.

— Ох-ох! Должно быть, верны твои слова, — вздохнул келейник, — пока не пройдет большая война, не настанет и мир.

— Именно так, брат Герасим, а после этого мира будет другая война.

— И это ты слышал на Святой горе?

— Нет, брат Герасим, этому научили меня беды мои.

К полудню того же дня возвратился из врынчанских сел, что близ Слам-Рымника, другой пыркэлаб, Иван. Это был высокий, широкоплечий муж со львиной головой и добрыми голубыми глазами. Отличало его уверенное спокойствие, тогда как другой пыркэлаб был постоянно настороже. Князь Штефан-водэ удачно соединил их; голубоглазому поручено было вершить правосудие, а черноглазый неусыпно следил за измаильтянами.

Отец Никодим и младший Ждер, приглашенные пыркэлабами на ужин, держали с ними долгий совет; почти до полуночи делились они новостями. Ждер рассказал о Брэиле, — он полагал, что именно там нужно совершить срочное дело, необходимое государю. Дело сие не затянется, все станет ясным через день-другой, когда прибудет из того края монах, по имени Стратоник.

— Знаю я его, — обрадовался боярин Иван Тудор, — он, кажется, немного прихрамывает. Пусть не примет за обиду мои слова его преподобие отец Никодим, — пусть не осерчает и твоя милость, но сдается мне, что монах сей не в своем уме.

— Отец Никодим не может разгневаться, — пояснил Ионуц Ждер, — ибо во всяком людском сословии бывают и безумные и мудрые. Ежели бы не было безумцев, неизвестно, кто считался бы мудрецом. Однако с отцом Стратоником дело иное. Он получил наказ от своего игумна прикидываться безумным, как другим наказывают притворяться немыми. В обличье безумного он делал весьма умные дела. И безумие его оказалось благотворным, ибо рядом с ним стояла мудрость и он мог увидеть безумства мудрых. Когда кончилось время, определенное наказом, у отца Стратоника прошла хромота, прошло безумие, и ему повелели отправиться на Святую гору. Сейчас ты узнаешь, честной пыркэлаб Иван, что он безумен не более, чем самые разумные люди.

— Не очень-то мне понятны твои разъяснения, конющий Ждер, — улыбнулся высокий пыркэлаб с голубыми глазами, — но они мне по душе. Когда прибудет Стратоник, быть может, и я извлеку какую-либо пользу для себя. В селах близ Слам-Рымника я обнаружил следы бояр, бежавших в Брэилу. Они пересылают подметные письма во Вранчу, и им способно это делать через чабанов, которые пригоняют с гор своих овец на дунайские луга.

Пыркэлаб Оанча наполнил кубки вином:

— Я подымаю сей кубок, — сказал тот пыркэлаб, у которого был проницательный взгляд, — за государевы дела, доверенные вам. Я отослал грамоту нашим рэзешам из Текуч, дабы они немедля прибыли в крепость. Здешних ратников я держу наготове. Понял я, что орды надвигаются на нас и мы должны будем противостоять им.

— Подымаю чашу за твою милость, — ответил пыркэлаб Иван, принимая кубок.

Ионуц Ждер со вниманием смотрел на них, что-то подсчитывая на пальцах.

— Завтра его преподобие Стратоник должен быть здесь, — сказал он.

И в самом деле отец Стратоник прибыл в день, предсказанный Ионуцем.

Как и Ждер, он похудел и почернел; был изможден еще более, чем прежде, сдержан. Движения его были плавные и мягкие. Во всем его поведении чувствовалось желание стереть все воспоминания о прежнем «безумце» Стратонике. Но взгляд его светлел редко, ибо не исчезла еще привычка смотреть искоса, исподтишка, украдкой, как было ему наказано, да еще как-то снизу вверх. Он почтительно поклонился боярам пыркэлабам и не показал виду, что уже встречался когда-либо с его милостью Иваном Тудором.

— Может статься, это было в другом мире или в другой жизни, — сказал он, бросая исподлобья взгляд на боярина. — Да простят меня бояре, коли смиренно попрошу дозволения посвятить сей час молитве и отдыху.

Отец Стратоник удалился в отведенную для него келью, и Ждер тотчас последовал за ним.

Монах вытащил из мешка Часослов. Увидев входящего Ждера, отложил книгу в сторону, подождал, пока конюший устроится на краю лежанки, а сам уселся прямо на глинобитном полу возле своей сумы, поджав под себя ноги, как принято было у отшельников, — к этому он привык на Афоне.

— Ты встретил его, отец?

— Встретил. Я поступил согласно повелению и наставлениям твоей милости. Отправившись в путь, как бедный бродячий монах, я просил по дороге милостыню. Сторонился турок, останавливался у своих христианских братьев. Перед воротами того дома, где, как мне было известно, поселился боярин Миху, я стал ждать. Увидел, как вышел Григорий Гоголя. Я двинулся следом за ним. Останавливался он, останавливался и я. Однако я не приближался к нему и не показывал вида, что знаю его. Ежели заметит — пусть подойдет сам, ежели заговорит, тогда я все и выспрошу. Так я шел, пока не вышел на пустырь, где уже не встречались дома. Остановился и стал смотреть, как течет Дунай. Медленно текли его воды, у причала теснились турецкие фелюги. Проскакали мимо меня измаильтяне, я поклонился им до земли, хотя они и не взглянули в мою сторону; атамана Григория я из виду не упускал. Как только всадники промчались, я направился в переулок. Увидел там родник, струившийся в каменной чаше. Казалось, атаман Гоголя собирался утолить жажду, и я подошел вслед за ним, ожидая своей очереди.