Гангутцы - Владимир Рудный

— Да, но, по всем признакам, на полуострове остались части прикрытия! — возразил Экхольм.

— Никаких частей. Сегодня же отправляйтесь со своим штабом на Ханко и оттуда доложите мне обстановку.

Дрезина домчала полковника к самому шлагбауму, но дальше пути не было. Экхольм вслед за капитаном Халапохья выпрыгнул на насыпь и спустился вниз, к русской линии обороны.

Капитан Халапохья осторожно пролез через проход в проволочных заграждениях и замер.

На просеке жутко белел снег. Чистый, нетронутый, он резко оттенял черный провал, где накануне подорвались посланные им разведчики и саперы.

Капитан уже знал, что русских впереди нет, но страх, наведенный этим безмолвием, этими стреляющими без людей пулеметами, сковал ему ноги.

— Иди вперед!.. По их следам! — толкнул Халапохья своего денщика, заставляя шагать его по пути, протоптанному ранее разведчиками.

Замыкал шествие Экхольм.

Полковника это путешествие не радовало. Он теперь не верил ни капитану Халапохья, ни своим солдатам, ни этому безмолвному, пустынному лесу, ни самому себе.

— Смотрите, полковник, вот чего в течение пяти месяцев не смогли обнаружить ротозеи Снельмана! — злорадствовал Халапохья, когда они подошли к окопу Сокура. — Под самым носом этого «героя» карельских боев русские держали наблюдательный пункт! А теперь газеты прославляют вашего Снельмана чуть ли не как героя нашего фронта!

— Я думаю, капитану Снельману с его батальоном сейчас несладко там, на Востоке, и не стоит его поминать недобрым словом, — резко сказал Экхольм.

— Если он и там останется таким же воякой, я не завидую нашей армии, — огрызнулся Халапохья, толкнул денщика вперед и вошел вслед за ним в окоп.

— Хотите знать, кто здесь стреляет? — услышал Экхольм голос капитана из окопа. — Войдите сюда, полковник.

Приподнявшись на носках, Халапохья осторожно открыл дверцу стенных часов, висевших в блиндажике Сокура.

— Узнаю эти часы, — сказал Экхольм. — По-моему, они висели на даче маршала в гостиной, где вы столь блестяще провалились, капитан.

— Зато я сейчас возьму реванш, — откликнулся Халапохья. — Видите эти клеммы, вделанные в циферблат? Остроумная выдумка. Часовая стрелка ходит по кругу, но она коротка и за клеммы не задевает. А вот минутная стрелка через определенные промежутки прикасается к контактам. Дальнейшее понятно ребенку. Определенное число раз в день цепь электробатареи замыкается, и пулемет дает короткие очереди. Часы заведены на семь суток. Дело лишь в том, чтобы рассчитать запас патронов. Если хотите, мы можем точно установить, когда русские отсюда ушли и насколько достоверны были именно мои донесения. — Халапохья склонился к пулемету, подсчитывая количество расстрелянных за эти дни патронов.

— Я плохо верю в вашу арифметику, капитан. Она уже однажды нас подвела.

— Подвела не арифметика — подвел русский сапер. Но сейчас я ему отплачу. Вот видите, тут соединено несколько пулеметных лент: русские ушли отсюда сорок восемь часов назад, не меньше. Но это не все. Когда патроны в пулемете иссякнут, должен произойти взрыв. Вот мы сейчас убедимся в своей правоте. Переведите, пожалуйста, полковник, стрелку часов до следующего контакта, а я буду держать конец ленты. По моему сигналу прошу вас передвинуть стрелку вперед, чтобы мы с вами преждевременно не взлетели на воздух.

— Вы можете выполнить этот эксперимент со своим денщиком, капитан, — поспешно выходя, бросил Экхольм. — У меня свои заботы.

Экхольм остановился возле окопа. Солдаты и офицеры его штаба уже скрылись впереди. Он мрачно смотрел на чернеющий кругом лес, в котором когда-то надеялся обрести благополучие и покой. Эти скалы, эта каменистая земля, этот полуостров принесли ему одни несчастья. Война шла за ним по пятам. Он уже не думал теперь о возвращении в Петроград. Об отнятых большевиками богатствах отца. Он теперь только и мечтал о каком-нибудь тихом уголке, где его не нашли бы ни генеральный штаб, ни все разведки мира, которым он служил, ни смерть. Но кругом все одно и то же — гибель и могилы.

Из дзота застучал пулемет — Экхольм вздрогнул и поспешил прочь от этого проклятого Халапохья и его бессловесного денщика.

Черт его знает, этого денщика! Разве сейчас можно верить хоть одному солдату? Он способен взорвать и этого капитана и полковника вместе с собой.

Экхольм прошел уже сотню шагов в сторону полуострова — пулемет все строчил.

Сильный удар в спину оглушил и свалил полковника.

Когда он встал, над окопом уже опадало облако дыма и земли.

Земля кругом была черная, вскопанная, как могила.

Нет, не хотелось Экхольму идти дальше на Ханко. Черт с ним, с этим полуостровом. Когда все будет спокойно, он проедет туда на автомашине, если уж обязательно ему надо туда прибыть.

Экхольм вернулся к поджидавшей его дрезине и поехал в штаб.

— Составьте донесение, — приказал он адъютанту. — Русские оставили полуостров Ханко.

— Когда?

Экхольм помедлил и решительно продиктовал:

— Сегодня, пятого декабря…

На другой день все газеты гитлеровского лагеря напечатали следующую телеграмму:

«Берлин. Главная квартира фюрера. Пятого декабря русские оставили полуостров Ханко».

А хельсинские газеты, оправдывая поражение финнов под Гангутом, писали:

«История еще не видела таких полевых укреплений, какие были созданы на Ханко в ходе войны и в такой короткий срок и доблестно взяты нашими частями».

Через некоторое время в комендатуру блокированного Ленинграда прибыл пехотный лейтенант с пакетом к генералу Кабанову от генерала Симоняка с Пулковских высот. Лейтенант настаивал, что должен вручить пакет лично.

Это был Репнин, тут же узнанный и обласканный Кабановым, усаженный в кресло рядом — ждать, пока генерал прочитает письмо.

Письма не оказалось. Симоняк не любил писать писем, да и не до писем ему было на Пулковских высотах. В пакете был машинописный текст, скрепленный штампами разведотделов и всяких канцелярий, — перевод с немецкого статьи из швейцарской газеты «Нойе Цюрихер Цайтунг» от двадцать шестого февраля тысяча девятьсот сорок второго года.

Статья называлась «Посещение Ханко», и понятно было, почему Симоняк поспешил переслать ее Кабанову и почему Кабанов, надев очки, с таким интересом стал ее читать.

Швейцарский корреспондент, оказывается, уже бывал на Ханко два года назад, во время советско-финляндской войны. «Ханко подвергался тогда ожесточенному воздушному налету, — вспоминал он. — Город горел со всех концов. В Хельсинки была получена радиограмма с просьбой выслать вспомогательные пожарные команды. Тогда нам не удалось хорошо осмотреть городок, большую часть времени мы просидели в подвале одного из немногих каменных домов и считали число снарядов, выпущенных большевиками, — мы насчитали их 1279».

Прочитав это признание, Кабанов подумал: корреспондент со страху не разобрал — речь шла не об авиации, а о налете артиллерии советского крейсера.

Вторичное посещение, как сообщал корреспондент, задерживалось по независящим от финнов обстоятельствам. Вначале русские долго сопротивлялись, потом хотя они и ушли, но прошел месяц, прежде чем ему разрешили посетить полуостров.

«Ханко является образцом русского фортификационного искусства и, прежде всего, техники минирования, — с удовольствием читал дальше Кабанов. — Ходить по Ханко еще до сих пор небезопасно. Толстый снежный покров скрыл минные поля, прежде чем их успели разминировать, это и является одной из причин того, почему нам так долго не разрешали посетить Ханко. Сопровождающий нас офицер приказывает двигаться „гуськом“, и мы точно ступаем по следу ведущего…»

— Читали, лейтенант? — спросил Кабанов, взглянув поверх очков на Репнина.

— В оригинале, — усмехнулся Репнин. — Я немножко знаю немецкий. — Он постеснялся добавить, что сам раздобыл эту газету, нашел ее в планшете фашистского офицера во время недавнего разведывательного поиска.

— Высоко они оценивают вашу работу. — Кабанов продолжал читать статью вслух: — «После захвата финнами Ханко из Выборга была вызвана специальная саперная команда для разминирования полуострова. По словам этих людей, на Ханко только за один день было разминировано больше мин (речь идет о тысячах), чем в Выборге за все время, прошедшее с момента его взятия. Известно, что русские перед уходом с Ханко прислали туда из Ленинграда…» Вот брехуны! — расхохотался Кабанов, — «…четыреста специально обученных минеров, которые и произвели полное минирование полуострова. Леса вокруг Ханко, да и сам город, до сих пор еще полны смертельной опасности. Здесь встречаются натяжные мины, которые взрываются при соприкосновении с почти невидимой проволочкой, и обыкновенные нажимные мины. Сопровождающий нас полковник рассказывает о радиоминах, которые взрывались при помощи радиоволн и которые были нейтрализованы с помощью местной финской радиостанции». Поднаврал ему полковник. Потуги оправдать свое поражение. «Рассказывают о фотоэлементных пулеметах, которые стреляли автоматически без пулеметчика при появлении кого-либо в зоне чувствительности фотоэлементов. На Ханко был найден пулемет, который стрелял еще в течение нескольких дней после ухода русских. К пулемету были прикреплены очень простым, но остроумным способом будильник и патефон. Каждый час патефон играл, а пулемет в это время стрелял…»