Дин Рид: трагедия красного ковбоя - Федор Раззаков

– Я видел еще Геринга, но это было мельком. Он проезжал мимо лагеря в свое имение, а я стоял вместе с другими детьми вдоль шоссе и махал его кортежу флажком. Совсем как сегодня встречают правительственные делегации.

– Значит, в фашистском плену вы не видели никаких ужасов? – с недоверием спросил Дин.

– Я же говорю, что в нашем лагере были сносные условия. Но это не значит, что так было в других. Например, рядом с нами был лагерь советских военнопленных, который немцы называли Собачьим. В последние дни войны немцы его затопили, уничтожив сразу 35 тысяч заключенных. Кстати, такая же участь должна была постигнуть и нас, поскольку немцы не хотели оставлять свидетелей. У нас, детей, ведь и кровь брали для переливания раненым немецким солдатам.

Освободили нас твои земляки-американцы. Правда, впечатления у меня от встречи с ними остались не самые радостные. Они привезли нам советские газеты с публикациями о судах над немецкими пособниками и стали запугивать наших родителей, что всех, кто работал на фашистов, дома ожидает каторга. В итоге большинство тех, кто сидел с нами в лагере, испугались и уехали в Англию. Но моя мама поступила иначе. Она заявила, что является женой красного командира и желает только одного – воссоединения семьи. Но, когда мы вернулись на родину, нас определили в фильтрационный лагерь в Гродно. И мы даже поначалу пожалели, что вернулись обратно. Но потом нас, как семью майора Красной Армии, который геройски погиб в первые дни войны, отправили в Тульскую область, в город Сталиногорск, откуда мы родом.

– А как же ваш немецкий друг Ганс – вы с ним больше не виделись?

– Когда нас освободили союзники, я сразу побежал в замок к Гансу. Но застал там только труп его отца, который лежал у себя в кабинете с простреленной головой. Судя по всему, он застрелился, чтобы избежать плена. А остальных домочадцев в замке уже не было – видно, сбежали.

– А как в вашу жизнь вошел бокс? – продолжал допытываться Дин, который хоть и был под хмельком, но с интересом слушал рассказ боксера.

– Это все началось в том же Сталиногорске. Причем косвенно в этом были виноваты немцы.

– Как это? – удивился Дин.

– Местные ребята дразнили меня фашистом и недобитым буржуем, поскольку я ходил в добротной западной одежке, которой нас снабдили англичане. Чтобы постоять за себя, мне пришлось заняться спортом. Начал я с толкания ядра, а потом перешел в боксерскую секцию. С тех пор бокс стал для меня смыслом жизни.

В течение всех дней, что Дин жил в Петрозаводске, он продолжал общаться с Воробьевым, найдя в нем искреннего и доброжелательного собеседника. Однажды Воробьев здорово выручил Дина, когда ему надо было срочно выезжать на съемки, а у входа в гостиницу собралась толпа поклонниц, которая была готова буквально разорвать Дина на сувениры. Тогда Дин пришел к Воробьеву и через его окно, которое находилось на первом этаже, выбрался на задний двор гостиницы и благополучно миновал толпу поклонниц.

Когда пришла пора прощаться и Дин стал приглашать Воробьева к себе в ГДР, тот только усмехнулся:

– Это вряд ли, Дин. Я ведь невыездной: у меня и анкета «подмочена» лагерным эпизодом, и членом партии я не являюсь.

Кстати, когда Воробьев вернется в Москву, его сразу вызовут в Спорткомитет для разбирательства. Кто-то из своих, кто тоже был в Петрозаводске, донес на Воробьева, что он весь тренировочный сбор только и делал, что встречался в своем гостиничном номере с американцем, пьянствовал и не проводил тренерских советов. Воробьев будет защищаться: мол, этот американец – знаменитый борец за мир Дин Рид.

– С каких это пор тренеру советской сборной нельзя встречаться с борцом за мир? А что водочку пили, так это в меру – никаких скандалов мы не устраивали.

В итоге наказывать Воробьева не стали и отпустили восвояси.

Съемки в Карелии длились две недели и закончились в конце марта. Затем съемочная группа вернулась в ГДР, чтобы в павильонах киностудии «ДЕФА» в Бабельсберге (под Потсдамом) продолжить съемки. А в апреле у Дина начались концертные гастроли: сначала он выступал в нескольких городах Восточной Германии, после чего отправился в Чехословакию (это была его первая гастрольная поездка в эту страну). В Праге Дин познакомился с актером Вацлавом Некаром, который на долгие годы станет его другом.

Между тем той весной случились события, которые вновь напомнили Дину разговор с Альбертом Норденом о Солженицыне. Дин совершенно случайно узнал, кого имел в виду Норден, когда проговорился о том, что в Берлине давно знали о желании Москвы выслать писателя. 24 апреля в ФРГ был арестован Гюнтер Гийом, которого разоблачили как многолетнего агента «Штази». Этот арест привел к отставке канцлера ФРГ Вилли Брандта, последовавшей 6 мая. Как потом выяснится, разоблачение Гийома было хитроумной операцией западногерманской БНД с целью заставить одного из инициаторов западноевропейской разрядки Вилли Брандта уйти в отставку. БНД еще в 1973 году разоблачила Гийома как агента «Штази», но предпочла не торопиться с его разоблачением, чтобы сделать это в будущем, когда представится удобный случай.

Эта история больно ударила и по Советскому Союзу. Когда Брежнев узнал о разоблачении Гийома, он буквально рвал и метал. Генсек чрезвычайно симпатизировал Брандту, с которым у него установились самые теплые отношения, а тут получалось, что Брандта подставил агент «Штази», о котором КГБ даже не догадывался. В итоге этот скандал на какое-то время осложнит отношения двух социалистических государств.

Тем временем Дин продолжает совмещать творческую деятельность с общественной. В конце мая он отправился в Париж, где должна была пройти юбилейная сессия Всемирного совета мира (она была посвящена 25-летию движения сторонников мира). В Париже Дин уже бывал до этого несколько раз, и этот город ему очень нравился. И когда он впервые попал сюда, то практически весь день проходил по улицам и площадям, наслаждаясь его красотами. Вот и в этот свой приезд он первый же день посвятил экскурсии. Прокатился на катере по Сене, покормил чаек в саду Тюильри и заглянул на Монмартр, чтобы послушать тамошних гармонистов. Заглянул он и в свой любимый итальянский ресторанчик возле Латинского квартала, где делали его любимые равиоли и каннелони, которые были ничуть не хуже тех, что Дин любил вкушать в Риме.

Сессия ВСМ открылась 28 мая в парижском зале «Плейель» – в том самом зале, где в 1949 году состоялся первый Всемирный конгресс сторонников мира. Заседания сессии, на которую съехались 2200 делегатов из более чем 60 стран, проходили также в Люксембургском дворце и резиденции ЮНЕСКО. Дин снова получил возможность встретиться со многими своими друзьями: Альфредо Варелой, Ортенсией Бусси де Альенде, а также с чилийцами, которые специально приехали в Париж, чтобы встретиться с Дином и обговорить с ним возможность его участия в пропагандистских мероприятиях, направленных против хунты. Среди этих людей был и Луис Варгас, который рассказал Дину о последних событиях политической жизни Чили. От него Дин узнал, что в январе хунта приняла декрет о политических партиях, согласно которому в стране вводился запрет на любые собрания, что в Чили более 250 фабрик и заводов возвращено их бывшим владельцам, но в то же время закрыто большинство институтов и факультетов с преподаванием общественных наук.