Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

Точность и глубина следовавших за этим оценок «колхозного строя», данных на заре его становления и к тому же умозрительно, в основном лишь по критически осмысленным печатным источникам, поражают. Раковский писал: «Детище бюрократической фантазии, колхозы… будут опоясаны во всех направлениях стальными обручами бюрократического аппарата. Колхозы будут во всем терпеть нужду, но эта нужда будет широко компенсирована чиновниками и охранителями тайными и явными. Это подтверждает еще раз, что чиновничий социализм в свою очередь рождает чиновников, и то, что социалистическое общество, к которому, по уверениям официальных писак, мы подошли уже вплотную, будет царством чиновников».

Это была, на наш взгляд, наиболее глубокая на то время характеристика не только сущности коллективизации, но и командно-бюрократического управления, складывавшегося в СССР, в целом как проявления тоталитарной системы, вступавшей в фазу своей зрелости. Раковский предрекал (правда, с оттенком «Неужели это может произойти?!») и меры государственного феодализма, которые действительно вскоре были осуществлены: «Но что будет завтра, когда все будет коллективизировано? Куда будут уходить батраки и бедняки? Несомненно, в город, увеличивая армию безработных и оставляя, может быть, деревню без рабочих рук. Неужели может случиться, чтобы наша пролетарская власть издала закон, прикрепляющий крестьянина – бедняка и середняка – к его колхозу, а нашу красную милицию обязывающую ловить на улицах беглецов и возвращать их на место жительства».[1267]

Второй документ, упоминаемый Ярославским, – ответ Янеку (личность нам неизвестна, это, скорее всего, псевдоним). Здесь еще ярче звучит фактическое признание, что Ярославский пользовался перехваченными, конфискованными материалами, ибо, разумеется, не сам же адресат передал ему это письмо?! Представляется, что такого рода самоубийственные акции в начале 30-х годов еще происходить не могли, что они могли воплотиться в действительность лишь во время Большого террора. В ответе шла речь о том, что в СССР произошла фактическая ликвидация нэпа.[1268]

Статьи и заявления Х. Г. Раковского 1928–1930 гг. относились к числу первых документов, которые фиксировали уже на рубеже 20–30-х годов резкое падение интеллектуального достоинства компартии, падение партийного интеллектуализма, и без того не весьма высокого в условиях существования централистской партии «нового типа». Раковский сумел подметить это падение в самом его начале, когда только еще начинал действовать и когда еще был негласным запрет на теоретическое творчество для всей партии, за исключением одного-единственного лидера. Это падение стало вполне очевидным несколько позднее, когда на волне террористического режима, судебных и внесудебных кровавых репрессий, в обстановке страха и показного, лицемерного обожания Сталин был провозглашен «величайшим гением всех времен и народов».

На статьи Х. Г. Раковского неоднократно ссылались авторы материалов, опубликованных в «Бюллетене оппозиции». Л. Д. Троцкий, например, в сентябре 1932 г. указывал на «суровый диагноз», поставленный Раковским «в наиболее головокружительный момент сплошной коллективизации».[1269] Через некоторое время в очерке, посвященном Раковскому, Троцкий дал весьма высокую оценку его работ, написанных в ссылке в конце 20-х – начале 30-х годов: «В ряде замечательных работ, где широкое обобщение опирается на богатый фактический материал, Раковский из Астрахани властно вмешивался в планы и мероприятия Москвы… В середине 1930 г., в месяцы чрезвычайного бюрократического головокружения от плохо продуманных успехов (намек на название статьи Сталина. – Авт.), Раковский предупреждал, что насильственная индустриализация неизбежно ведет к кризису».[1270] И далее: «Работы Раковского, как и вся вообще оппозиционная литература, не выходили из рукописной стадии. Они переписывались, пересылались из одной ссыльной колонии в другую, ходили по рукам в политических центрах; до масс они почти не доходили. Первыми читателями рукописных статей и циркулярных писем Раковского являлись члены правящей сталинской группы. В официальной печати можно было до недавнего времени нередко найти отголоски ненапечатанных работ Раковского в виде тенденциозных, грубо искаженных цитат в сопровождении грубых личных выпадов. Сомнений быть не могло: критические удары Раковского попадают в цель».[1271]

Публикация статьи «На съезде и в стране» привела к еще большему ухудшению режима, которому подвергался политический ссыльный. Раковский находился под слежкой с самого начала пребывания в Барнауле. Неоднократно, как уже отмечалось, у него проводились обыски. Но теперь обыски участились. Возможность лечения, несмотря на ряд тяжелых сердечных приступов, почти не предоставлялась, в переводе в более благоприятные климатические условия было отказано. Лишь два раза ему дали возможность поехать на недолгое время в район близлежащего горного озера, о чем мы еще скажем. Резко усилился контроль за всеми контактами и перепиской.

В марте 1931 г. «Бюллетень оппозиции» сообщил: «Несколько месяцев, как абсолютно ничего не известно о Раковском».[1272] Вскоре в ответ на многочисленные запросы журнал проинформировал, что, согласно новым данным, Х. Г. Раковский с женой по-прежнему находятся в Барнауле, «больные и совершенно изолированные».[1273] В письме одного из оппозиционеров, опубликованном в Берлине, говорилось: «В бытовом отношении Христиану Георгиевичу живется очень тяжело. Состояние его здоровья вызывает у всех нас огромную тревогу. Нет сомнения в том, что сталинская клика обрекла Раковского на верную физическую гибель».[1274]

В марте 1932 г. последовало новое, еще более тревожное сообщение об ухудшении состояния его здоровья и предупреждениях врачей, хорошо знавших Раковского, что длительное пребывание в Барнауле равносильно смертному приговору. «Сталин питает старую ненависть к Раковскому, – писал «Бюллетень оппозиции», – которая в основе своей определяется тем, что в той мере, в какой Сталин воплощает бюрократическую грубость и нелояльность, Раковский является образцом подлинного революционного благородства».[1275] Комментируя в 1933 г. отказ московских властей перевести Раковского в местность с более мягким климатом, Л. Д. Троцкий писал: «Когда мы говорили о московских властях, это значит Сталин, ибо, если мимо него могут пройти и проходят нередко очень большие вопросы хозяйства и политики, то там, где дело касается личной расправы, мести противнику, решение всегда зависит лично от Сталина».[1276] Троцкий хорошо знал, что говорил. В названных выше качествах Сталина он убедился на собственном опыте.