Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

“тотального института” (термин Альбрехта Лемана), каким являлся для военнопленных лагерь, становятся моральным мерилом. За годы, проведенные в плену, ему не раз приходилось идти на компромиссы и время от времени лавировать, прибегая к той или иной тактике, но до сих пор контракт о сотрудничестве с чекистами отметался им без раздумий. Теперь не оставалось никаких сомнений: 25 лет принудительных работ – плата за сказанное им “нет”. Герлах пишет письмо генералу МВД, который в июле 1948 года настоятельно рекомендовал ему принять предложение коллег. В письме он заявляет, что изменил свою точку зрения и готов к конспиративному сотрудничеству. В последующие дни события развиваются стремительно. Накануне Рождества, 24 декабря 1949 года, его и других заключенных выводят из камер на ковер к прокурору. Сначала он никак не может сообразить, чего от него хотят, но в конце концов подписывает протокол, датированный, правда, задним числом, 16 декабря 1949 года – днем, когда Герлах прибыл в тюрьму особого назначения. Так оказались вычеркнуты восемь дней, проведенных в камере! Все обвинения против Герлаха были сняты. И действительно, в официальном личном деле военнопленного нет ни одного указания на то, что 16 декабря он был переведен в тюрьму МВД. Однако о том, что перевод действительно имел место, свидетельствует сделанная от руки запись, отмечавшая маршрут передвижения обер-лейтенанта: “24 декабря прибыл из пересыльной тюрьмы МВД Московского округа в лагерь № 27”.

Через какое-то время Герлаха сажают в “воронок” и везут за город. Выйдя из машины, он убеждается, что снова в Красногорске, лагерь № 27 принимает его в четвертый раз. Герлах снова встречает бывших своих коллег, членов правления Союза немецких офицеров. Их, сначала отказавшихся работать на русских, уже единицы. А вот генералы Мартин Латтман или Винценц Мюллер, полковник Штейдле, майоры Хоман и Бехлер, военный судья майор Шуман и лейтенант фон Кюгельген – все они уже давным-давно занимали ответственные посты в ГДР[292]. В свое время – Герлах готов был ручаться – они наверняка сказали “да”. И, как доказывают засекреченные папки МВД и КГБ, он оказался прав.

На самого Герлаха 28 декабря 1949 года заводят новое личное дело, куда заносятся последние места пребывания, делу присваивают номер и шифр, под которым материалы хранятся в секретном архиве[293].

В Красногорске Герлаха ждет новое разоблачение. В январе его вызывает на допрос подполковник из Москвы. На этот раз речь идет о миниатюрной копии романа, обнаруженной в двойном дне чемодана. Герлах в отчаянии. Сначала он все отрицает, опасаясь нового ареста. Но потом на душе становится очень спокойно. Терять больше нечего, раньше он боялся за рукопись, и вот ее изъяли, боялся, что будет арестован как военный преступник, и его действительно упекли за решетку, невзирая на членство в Национальном комитете. Офицер ничего об этом не знает и сочувствует. Он уносит рукопись с собой, и Герлаха до поры до времени отпускают. Но настает день, и органы снова требуют его к себе. На дворе апрель 1950 года. Герлах понимает, что это означает. И он подписывает согласие на сотрудничество с мыслью, что бумага все стерпит, но агента из него им не сделать. Подпись – это билет из тюрьмы на свободу.

Согласно протоколу № 582 от 21 апреля 1950 года, приложенному к личном делу, военнопленного Герлаха переводят из лагеря № 27 в репатриационный лагерь № 69. Вместе с последними “лунёвцами”, в числе которых и полковник ван Хоовен, он через Москву, Брест, Франкфурт-на-Одере 22 апреля 1950 года возвращается в Берлин. Сделав на станции Весткройц пересадку, доезжает до Халензее, что в западной части города. Вот как описано это прибытие в книге воспоминаний “Одиссея в красном”:

Он медленно поднимался по ступенькам. Рюкзак люфтваффе на плечах (…) Ноги тяжелели с каждым шагом. Впереди показался выход. Над ним большие вокзальные часы. А под часами женщина, зажатая между билетных окошек и будто охваченная страхом. Он подошел ближе. Рядом с женщиной стоял мальчик, такого же, как она, роста. Детский рисунок, дерево и дом, а над ним два желтых солнца. Два солнца, озарившие один из блиндажей под Сталинградом… “Он готовится к конфирмации. – Ирмгард прижала сынишку к себе. – Обряд назначен на завтра!” И тут она расплакалась. Часы показывали 23.04.[294]

“Отметки о движении” Генриха Герлаха в его личном деле с 9 февраля 1948 г. до освобождения 21 апреля 1950 г.

XII. Новая свобода и страх похищения. Генрих Герлах и ловушки советских спецслужб

Документ об освобождении, который имеет при себе Герлах, предназначен для Восточного Берлина. Но поезд с репатриантами приходит на вокзал Фридрихштрассе на час раньше, и там еще нет ни одного представителя восточногерманских властей. Герлах ныряет в электричку на соседнем пути и едет на запад. Последующие недели даются ему нелегко – о первоначальных трудностях свидетельствуют все поздние возвращенцы. Так и с Герлахом: призванный на службу в вермахт еще летом 1939 года, он не видел семью одиннадцать лет. За “предательство” Герлаха его жену, троих детей и мать летом 1944 года привлекли к так называемой “родственной ответственности” (Sippenhaft), и им пришлось покинуть Элк в Восточной Пруссии, взяв с собой всего несколько чемоданов. После освобождения американцами они возвратились в Берлин через Тюрингию, где жил дядя Герлаха, тот самый оперный певец, когда-то приютивший у себя на семестр фрайбургского студента. Несмотря на официальную реабилитацию, подтверждающую, что его семья является “жертвой нацистского режима”, Герлаха не сразу допускают к педагогической работе. Только в октябре 1950 года он наконец-то получает низкооплачиваемое место в берлинской народной школе, где, как назло, ему достаются старшие классы. Он не знает реальности, не знает, чем и как жила послевоенная Германия, и это только усложняет преподавание – и без того сладить с учениками, которые несколько лет не посещали школу, не так-то просто. Но еще больше мучают Герлаха тени прошлого. Проходит не так уж много времени, и объявляются товарищи из Восточного Берлина. Герлах категорически отказывается сотрудничать, всеми силами давая понять, что о его предполагаемой “карьере” не может быть и речи. На него пытаются давить. Дочь Герлаха Доротея Вагнер – в то время ей было тринадцать – спустя десятилетия вспоминает, как они, дети, постоянно бегали к отцу и сообщали, что “на улице опять торчат эти типы” – агенты “и вправду выглядели точь-в-точь как в кино: неизменные кожаные пальто и темные очки”[295]. Младший сын (1939 г. р.) вспоминает, как отец приходил из школы домой сам не свой: “Сначала мы только строили догадки, но потом выяснилось, что таинственные типы в шляпах и в самом деле вели за отцом слежку. От нас требовалось соблюдать бдительность, ведь агенты каждый день в одно и то же время дежурили в разных точках района и вели