История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Новые отношения с внешним миром не могли ограничиваться экономикой и техникой. Верховный Совет установил прямые контакты и начал обмен делегациями с парламентами других стран[49]. Быстро росло число иностранных журналистов, аккредитованных в /431/ Москве. Оказалось, что даже проблемы ядерной энергии можно значительно меньше засекречивать. Советские ученые приняли участие в первом большом международном конгрессе по мирному использованию атома и представили интересные и оригинальные исследования. Значительная часть секретнейших исследований становится с этого момента достоянием общественности[50]. Позже Микоян, один из сторонников новой внешней политики, сказал:

«При этом были отброшены некоторые закостенелые формы работы нашей дипломатии, наших внешнеторговых и экономических органов в их отношениях с иностранными государствами и гражданами этих стран, ликвидирована изоляция советских общественных и государственных организаций от внешнего мира, расширены контакты между советскими и зарубежными государственными, партийными деятелями и общественными организациями»[51].

Разногласия в коллегиальном руководстве

Уже это высказывание Микояна свидетельствовало о разногласиях в Советском правительстве. Одна за другой разрушались догмы — сначала это слово воспринимали всерьез, потом — не без иронии[52]. В этих условиях было трудно и рискованно сохранять преемственность со сталинским прошлым. В самой структуре Советского государства и его экономической организации произошли важные изменения: многие промышленные предприятия перешли из ведения союзных министерств в Москве в ведение республиканских министерств. Понемногу менялось соотношение между полномочиями центра и периферии: республиканские министерства контролировали в 1956 г. 55% промышленного производства (против 31% в конце сталинского периода)[53]. Это был результат нового равновесия между возрастающей политической централизацией и стремлением к большей экономической целостности.

Разногласия по поводу вводимых изменений и их пределов постепенно поколебали сплоченность послесталинского руководства. В трудные месяцы 1953 г. было принято обязательство сохранить коллегиальность, твердое единство, монолитность[54]. Но это было лишь кажущееся единство. На Пленуме в июле 1955 г., том самом, где остались в меньшинстве Молотов и Каганович, в Президиум ЦК были введены два новых лица: Суслов, секретарь ЦК, который при Сталине занимался Коминформом и внешними связями, и Кириченко, новый руководитель на Украине. Первоначальное единство наследников Сталина было основательно разрушено.

Личные отношения между такими людьми, как Молотов, Маленков, Ворошилов и Каганович, были отравлены атмосферой, существовавшей в тесном кругу старейших сталинских «товарищей по борьбе»[55]. Были и известные психологические препятствия против политической коалиции, но во второй половине 1955 г., в новых условиях, такие разные, враждующие между собой люди оказались вместе в /432/ оппозиции к другим. Это была первая явная оппозиция за четверть века.

Позднее в описаниях этого периода Молотов нередко выглядел совершенно беспомощным министром иностранных дел, когда оценивал новые шаги Советского Союза: от тех, что он называл увлечением дипломатией верхов, до впервые принятых обязательств в отношении «третьего мира». Он также все более неодобрительно высказывался о новой внутренней политике, будь то в области сельского хозяйства или по вопросу об усилении самостоятельности союзных республик[56]. Правда, его противники заговорили об этом только тогда, когда он потерпел поражение, но от этого обвинения не кажутся менее убедительными, так как подтверждаются всеми его действиями.

Его сопротивление нововведениям объединило остальных членов Президиума, в котором, однако, вместе с ним были и другие недовольные (Маленков, Каганович), что создавало предпосылки для возникновения настоящей оппозиции.

Разногласий становилось все больше. После пересмотра «ленинградского дела» в 1955 г. расследование деятельности сталинской полиции проводилось особенно активно. Росло давление не только миллионов заинтересованных людей, но и влиятельных слоев советского общества: военных, отдельных групп интеллигенции и инженерно-технических работников. Реабилитация постепенно разворачивалась по судебным каналам. Трудно установить, сколько было реабилитировано между 1954 г. и первыми месяцами 1956 г. Позднее Хрущёв говорил о 8 тыс. человек, другой же источник приводит цифру 12 тыс., в основном бывших руководителей партии[57]. Насколько мы можем судить по личным свидетельствам, опубликованным позднее, эти оценки кажутся заниженными. Одновременно с реабилитацией проводилась амнистия всех бывших военнопленных, интернированных по возвращении в СССР[58]. Вернувшиеся из лагерей люди стали все чаще появляться в различных сферах общественной жизни. Однако из-за длительности процедуры и сопротивления части политического и судебного аппарата процесс этот шел медленно[59].

Но он все же достиг таких масштабов, что потребовался более тщательный подход. Новые руководители создали комиссию по расследованию всех сталинских репрессий начиная с 30-х гг. Ею руководил один из секретарей ЦК, Поспелов, который сам был одним из столпов сталинского культа. В его докладе, предназначенном только для Президиума ЦК, не приводилось ни обоснования законности массовых репрессий, ни указаний на обстоятельства, смягчающие вину Сталина, который явно был их инициатором. В наиболее сложных случаях, касающихся военных руководителей или бывших членов партийного руководства (Чубарь, Косиор, Постышев, Эйхе), сам Президиум ЦК занимался этими делами и приходил к тем же выводам[60].

В этот момент новое руководство, сделавшее возврат к «социалистической законности» одним из программных обязательств, оказалось /433/ вынужденным принять глобальное решение об ужасных последствиях произвола, которые еще довлели над страной. Эта тема волновала всех не только потому, что с этим прошлым была связана вся политическая жизнь каждого высшего советского руководителя, но и потому, что неизбежно омрачала несколько десятилетий истории СССР. Резкой переоценке противилась группа старейших сталинцев: Ворошилов, Молотов, Каганович, Маленков. Они не оправдывали террор прошлого. Их взгляды сформулировал Молотов, который заявил, что речь идет об «ошибках» достаточно тяжелых, но «неизбежных при решении столь больших и сложных исторических задач»[61].

Новый тур полемики начался в конце 1955 г. в связи с плохими результатами освоения целины. В целом урожай в том году в СССР был хорошим, даже лучше, чем в любом из предыдущих лет. Однако прогресс был достигнут в основном за счет старых зерновых районов, где начали ощущаться плоды реформ, осуществленных в 1953–1954 гг. Напротив, разочаровывающим оказался сбор с новых земель, уже освоенных на широком пространстве, но пострадавших от плохих климатических условий и скверной организации: в среднем 3,5 ц с га[62]. Плохой урожай на целинных землях деморализовал тех, кто осваивал эти земли: многие добровольцы освоения целины уехали обратно; руководители новых аграрных хозяйств уходили в отставку; партийные организации этих областей охватило уныние[63]. Хрущев продолжал поддерживать свой проект, но явно перешел к обороне. Молотов, Маленков и Каганович, не верившие в целину с самого начала, упрекали его в ошибке, потому что вложенные в целину средства могли бы дать, по их мнению, больший эффект, если бы были предназначены для традиционных зерновых районов[64].

В такой обстановке открылся XX съезд партии, первый после смерти Сталина. Решение о его созыве принял Пленум ЦК в июле 1955 г. Были определены два главных докладчика: Хрущев — с Отчетным докладом и Булганин — о наметках новой пятилетки. В целом оба могли говорить довольно авторитетно. /434/

Сноски

1. Этот страх, который сквозил в речах на похоронах Сталина, нашел отражение в работе История КПСС. (М., 1962, с. 626).

2. В исследованиях хрущёвского периода критика была еще более недвусмысленной. См. Международные отношения после второй мировой войны, т. 2, с. 55–56.

3. D.F. Fleming. Op. cit., v. 2, p. 771–772.

4. Правда, 25 апреля 1953.

5. Коммунист, 1953, № 12, с. 24–31.

6. Там же, с. 28–30.

7. A. Fontaine. Op. cit., v. 2, p. 77–78.

8. The Pentagon Papers. – «The New York Times», New York, 1971, p. 10–13.

9. Ibid., p. 14.

10. См. статью в «Жэньминь жибао», перепечатанную в «Правде» 5 июля 1954 г.; Международные отношения.., т. 2, с. 212.

11. A. Gambino. Op. cit., p. 140–141. Там же находятся ссылки на имеющиеся источники.