Мертвое море (ЛП) - Тим Каррэн

            Менхаус пробормотал что-то себе под нос и потрогал Фабрини. Он внезапно вскрикнул и отдернул руку, словно коснувшись сухого льда. В месте прикосновения образ Фабрини замерцал, задрожал, а затем начал рассыпаться, пока не исчез полностью. Веревка затрепетала в воздухе, словно привязанная к чему-то невидимому. Потом обмякла и упала на пол.

            Менхаус издал сдавленный стон.

            - Он был твердым, только прозрачным... он был твердым... я его потрогал... только холодным, очень холодным...

            Потом с другой стороны поля они услышали крики Фабрини. Крики о помощи. Он не просто кричал, он визжал, просил, умолял, чтобы его вытащили оттуда. Слышать эти безумные вопли было невыносимо. Даже Сакс, казалось, был на гран обморока.

            Кушинг, отлично осознавая бессмысленность своих действий и не обращая внимания на крики Элизабет, схватил багор и шагнул в луч. Он просунул багор в гудящее голубое поле, словно пытаясь что-нибудь подцепить. Но длины багра явно было недостаточно, чтобы ухватить что-то, если там вообще было что хватать.

            Менхаус взял веревку и отрезал петлю. Потом отвинтил металлический крюк от другого багра и крепко привязал к концу веревки. Затем вошел в луч, взмахнул веревкой над головой, словно ковбой, пытающийся заарканить бродячую собаку, и забросил ее в поле. Потом вытянул назад. Снова забросил и вытянул. Делал так снова и снова.

            - Его больше нет, - произнес Сакс.

            Да, его больше не было... и все же он не исчез. Время от времени были слышны его крики о помощи. Голос то был таким громким, что кровь стыла в жилах, то тихим, будто звучал из дома через несколько улиц.

            И Джордж подумал: - Это все равно, что искать в реке утопленника.

            Именно этим они сейчас и занимались.

            Кушинг и Менхаус стояли в луче и по очереди бросали крюк. Так продолжалось минут десять, пока они не зацепили что-то. Двигаясь словно в стробоскопе, они переглянулись. Что бы они ни поймали, они принялись это вытягивать. Они вышли из луча, и Джордж поспешил им на помощь.

            - Может... может вам, парни, лучше этого не делать, - пробормотал Сакс.

            Наверное, он был прав.

            Но они продолжали тянуть веревку и вытащили из поля нечто. Нечто, напоминающее груду пыльных, грязных лохмотьев.

            - Господи, - простонал Менхаус и отвернулся.

            Это был Фабрини.

            Или то, что от него осталось.

            Нечто сморщенное, высохшее и пыльное, словно мумия из египетской гробницы. Вот что они увидели. Это был человек, только окаменевший, как доисторическое дерево. Его кожа была словно выдубленная. Морщинистая, потрескавшаяся и древняя. Тощие руки с коричневыми скрюченными пальцами были подняты перед лицом, словно закрывая его от удара. А его лицо... искаженное, гротескное, почти клоунское из-за своих чудовищно преувеличенных черт. Глаз не было, лишь почерневшие сквозящие ужасом дыры. Широко разинутый рот застыл в безмолвном крике... его левый край сполз почти к самому уголку левого глаза, словно лицо было слеплено из мягкой мастики, из которой делают страшные маски, чтобы пугать детей.

            На самом деле, напуганы были все, кто видел его.

            Но они продолжали смотреть, ощущая абсолютный, почти космический ужас этого перерождения. Тот ухмыляющийся рот, ощерившийся серыми, неровными, похожими на старые надгробия зубами. Тело, больше напоминавшее груду тряпья и костей, изъеденное червями дерево, чем человека. Те пустые, глумливые отверстия вместо глаз, будто Фабрини выцарапал их себе, чтобы не смотреть на то, что его окружает. Да, они продолжали смотреть. И реальность, истина этого конкретного кошмара накрывала их, заливала, проникала в их потаенные места и оскверняла души. Ибо то, что они видели и осознавали, имело свой... вес. Такой вес, который мог раздавить их, превратить в кашу.

            Потом они отвернулись.

            Кушинг изо всех сил старался не расплакаться, не впасть в ярость, и не обрушить ее на кого-нибудь из них... возможно, на Сакса... или на всех сразу. Джордж чувствовал то же самое. Как будто десяток неконтролируемых эмоций нахлынул на него дождем черных искр. И он горел, просто выгорал изнутри, его мозг плавился, словно воск.

            И все были озадачены вопросом, какие же ужасные обстоятельства заставили Фабрини так мумифицироваться. И что... боже милостивый... что такое он увидел, отчего так исказилось и раздулось его лицо. Отчего его красивое, смуглое лицо превратилось в эту уродливую племенную маску, словно вырезанную из мертвого дерева.

            - Нет, нет, нет, - причитал Менхаус. - Это не Фабрини. Это не может быть Фабрини... эта, эта тварь умерла еще задолго до Христа...

            - И все же, это он, - сказал Сакс.

            И в том не было никакого сомнения.

            Потому что все видели на шее потускневшую цепь, которая когда-то была золотой. И знали, что эта груда потертого тряпья и есть Фабрини. Но глядя на него, на это превратившееся в чучело тело и жуткую маску смерти, нельзя было пройти мимо того факта, что выглядел он как тысячелетний труп, вроде того неолитического человека, найденного в швейцарских Альпах.

            Физически он был мертв... но его голос продолжал бушевать по другую сторону ионизированного поля. Нематериальный, безумный и блеклый, и все же какой-то жалостливый и живой. Бесплотный голос, кричащий среди гудящей, безмолвной пустоты.

            - Помогите мне... помогите мне... помогите мне... о, боже милостивый, кто-нибудь, помогите мне, помогите мне...

            Сакс подошел к механизму пришельца и ударил его ногой. Послышались хлопки и треск, и луч исчез. Какое-то время генератор издавал низкое гудение, а потом и вовсе затих.

            Джордж пытался собрать свой разум воедино, пытался удержать его в кулаке, чтобы тот не разлетелся на фрагменты. Он не был физиком, но на основании теорий Гринберга, смог сформулировать свою собственную. Фабрини запрыгнул в измерение с другим течением времени. В том чудовищном месте время было нарушено, искривлено, раздуто вне всяких разумных пропорций. Фабрини погиб там. Умер от голода, задохнулся, превратился в безумное, бредящее существо, которому тысячи лет. И все же его разум не умер. Его сознание на распалось на частицы, не рассыпалось. Оно было бессмертным. Когда здесь проходили минуты, там, где время не имело истинного смысла, проходили тысячи лет. Джордж попытался представить, каково это быть одному в той пустоте бесчисленные тысячелетия, в компании ползучих неземных геометрий, существ, которые, возможно, даже не замечают вас и не знают, что вы там есть. Один, один, один... один в пустынном ландшафте собственного разума, десятки тысяч или миллионы лет. Господи.