Детство Ромашки - Виктор Иванович Петров

Вблизи нас кто-то с ворчанием выдирался из тесноты. Колыхались головы, плечи, слышались сдержанные смешки, выкрики:

—Пустите, говорю!..

—Припекло Фому, залить некому!.. --От стыда не убежишь!

Продиравшийся вышел прямо на нас. Красный и потный, словно из бани, пегая борода мокрая, глаза налиты кровью. Озираясь, он разгребал руками людей. Потеснил и нас. Акимка толкнул меня в бок, прошептал:

—Сагуянов!

Я оглянулся, но Сагуянова уже не было.

На крыльце на месте Макарыча стоял Максим Петрович. Горбоносый телеграфист подавал ему одну телеграмму за другой, а он зычно зачитывал их народу:

—«Губернский исполком Совета депутатов трудящихся постановил: считать раздел казенных сенокосных угодий мероприятием революционным. Отменить постановление уиспол-кома об освобождении от обязанностей председателя Осинов-ского Совета товарища Пояркова, поручив ему довести решение до всеобщего сведения граждан села».

Дальше ничего нельзя было расслышать. Люди били в ладоши, смеялись, топали ногами. Все гудело кругом.

В минуту затишья Михаил Иванович вскинул вверх длинные руки и гаркнул во всю силу своего могучего баса:

—Граждане-товарищи! Вам, конечно, всем известно такое село на Волге — Балаково. Там, стало быть, богачей хватает, но и таких, как мы, через край. Вот, значит, из Балакова к нам по случаю один товарищ приехал и желает нас, осинов-ских жителей, приветствовать от души и сердца.

Сход одобрительно зашумел. Люди густо захлопали в ладоши.

Стоявшие на крыльце расступились, и вперед выдвинулся Григорий Иванович. Смяв в кулаке картуз, он оперся им о перила, отчего его широкие плечи слегка перекосились. Медленно поворачивая голову, он окидывал сход широким радостным взглядом. Заговорил Григорий Иванович так же зычно и с той же протяжинкой, как говорил при встрече фронтовиков на балаковской пристани.

— Дорогие жители села Осиновки! Граждане и гражданки, товарищи и друзья! Передаю вам поклон и привет от нас, балаковских большевиков, фронтовиков и всего беднейшего рабочего и крестьянского класса. Мы в Балакове с каждым днем усиливаем революцию, мы желаем сделать ее такой, чтобы власть полностью перешла в руки трудящихся, а всех, кто стоит поперек нашей дороги, выгнать с нее. У нас во властях головастый и образованный человек доктор Зискинд. Что же он делает? Мы, большевики, за мирную жизнь. Кричим: долой войну! Землю чтобы мужикам, а он не желает и гнет на свой лад, и хитрит вон вроде вашего Сагуянова. Ну, мы Зискинду так сказали: уходи-.ка, братец, пока мы тебя от власти силком не отстранили. А ваш Сагуянов сам собой давно отпихнулся. Ишь чего удумал! Свой совет умастерил из богатеев. Вношу на голосование такое дело. Сагуяновский совет с этого часа считать распущенным. Сагуянова из Осиновского Совета исключить, а на его место в Совет избрать фронтовика Михаила Ивановича Кожина. Кто за это — поднимай руку!

Сход дружно вскинул руки и вновь радостно зарокотал.

36

Я, Макарыч, Чапаев и Ибрагимыч ночуем в плетневом сеновале Михаила Ивановича Кожина. За день на сходке все притомились, разговор ведется вяло. Да, пожалуй, все уже и выговорено, рассказано и пересказано по нескольку раз. Я лежу рядом с Макарычем, чувствую его горячее плечо возле своего, слышу, как длинно и шумно он дышит, и сам начинаю дышать так же. Неизъяснимо приятное чувство бездумья охватывает меня. За день я услышал и понял так много, что, казалось, больше и раздумывать было не о чем. И Макарыч о себе все рассказал. В Балаково-то он хоть вроде и мимоходом завернул, намеревался только с нами повидаться да дальше ехать, поручение большевистского комитета выполнять, но так счастливо все сошлось, что он и в Осиновку прискакал. Сейчас в Балакове Александр Григорьевич и все, кто с ним заодно, Зискиндов комитет народной власти разгоняют, и на его месте будет вот такой же Совет, как в Осиновке. А Макарыч немножко еще подумает и проводит нас в Семиглавый. Он даст нам важное поручение. Не от себя, а от какого-то губернского комитета большевиков и еще от какого-то Шестого съезда.

Григорий Иванович разоспался, похрапывает с тонюсеньким присвистом.

—Ромаш,— шепчет Макарыч и берет меня за голову,— ты Надежду Александровну помнишь?

«Как же мне ее забыть? Мы в Балакове в ее доме живем. Да я никогда ее не забуду!» — собрался я ответить Макарычу. А он опять зашептал:

—Она теперь и Журавлева и Ларина. Жена мне. Я молчал.

Макарыч, видимо, подумал, что я сплю, и осторожно высвободил руку из-под моей головы.

Григорий Иванович шумно повернулся, перестал похрапывать.

И вдруг полушепот Ибрагимыча:

—Когда Балаково ехать будем?

Ты поедешь утром, а я останусь. Думаю, осиновцы нас с Чапаевым сумеют отвезти.

Что ты! — испуганно откликнулся Ибрагимыч.— Один явлюсь — Александр Григорич голова моя сечет. Чего я ему скажу? Нельзя это! Спать давай.

Давай,— согласился Макарыч и, отслонившись от меня, задышал длинным спокойным дыханием.

Я почувствовал, что засыпаю. Но спал, казалось, одно мгновение. Когда открыл глаза, синий полусвет сеновала был пронизан узкими и широкими полосами белого света, в которых, кружась, золотилась пыль, а со двора доносился звенящий стук топора и треск ломаемых щепок. Макарыч сидел на пороге сеновала и что-то писал в книжечке, держа ее на коленке. Взглянул на меня и вновь принялся писать.

—Вставай быстрей,— сказал он, уже не оглядываясь. А когда я подошел к нему, указал на порог рядом с собой: — Садись.—Поворошил листочки в книжке и протянул ее мне.—-Ну-ка, прочитай.

Макарычев почерк, четкий и аккуратный, знакомый мне давным-давно, читался легко:

—«С 26 июля по 3 августа 1917 года происходил Шестой съезд нашей большевистской партии. Съезд был нелегальный. Временное правительство преследует большевиков, как преследовало самодержавие. Съезд нацелил партию на вооруженное восстание, на свершение социалистической пролетарской революции. Все ее боевые отряды, где бы они ни были, должны быть готовы к восстанию.

Вы являетесь руководителем одного из боевых отрядов партии с определенным заданием от нее. Вам дается указание сняться, покинуть подполье и со всеми людскими и материальными накоплениями, а также с оружием явиться в распоряжение того комитета, который вас уполномочил».

Окончив чтение, я поднял глаза на Макарыча. Он сидел, покусывая кончик карандаша, и угрюмо, из-под бровей смотрел на меня.

—Прочитай еще раз,— сказал он, а когда я прочитал, усмехнулся: — Вижу, не понимаешь. Это ничего. Сейчас, может, и не надо тебе понимать. Потом поймешь. А теперь это надо выучить. Слово в слово выучить, а затем прочитать. И знаешь кому? Семену Ильичу, дяде Сене.

И в том, что я прочитал в записной